Supernova

Тобио просыпается в постели. Огромная, мягкая, она убаюкивает его, подговаривая вновь закрыть глаза, но Тобио отчаянно борется со сном и в кои-то веки побеждает: стерев сонливость ладонями, он поворачивается на бок и останавливает взгляд на мирно спящем Хинате. Тёмно-серые шторы плотно прикрыты, защищая спальню от слабых лучей едва поднявшегося из-за горизонта солнца, но Тобио, прищуриваясь, подмечает и полупрозрачные веснушки на припухшем носе, и трещинку на обкусанной губе, и залёгшую под глазами тень. Он не помнит, чтобы переходил из гостиной в спальню, а значит — в кровать его перетащил Хината. Удивительно, как не разбудил. Болезненная, горечная нежность заполняет грудь, и Тобио, выдохнув, едва ощутимо треплет медные волосы. Хината проснётся — и всё снова станет сложно: им есть что обсудить, и есть о чём позаботиться. Вчерашний день навалится на них, свинцовый, но пока бледная грудная клетка вздымается ровно, пока тело расслаблено, а голова откинута на подушку, Тобио дозволено насладиться покоем. Подразнить себя фантазиями о совместных рассветах и закатах, о завтраках, разделённых на двоих, и ужинах, небрежно рассыпанных по скрипящему от их тел столу. Тобио, пригубив очарование чужой беззащитности, позволяет себе ещё одну маленькую дерзость — касается кончиками пальцев мягкой щеки. — Проснулся? Рука отдёргивается, стыдливо прячась под одеяло. Хината открывает глаза и, зевая, переворачивается на бок. — Давно не спишь? — хмуро спрашивает Тобио, мысленно кляня себя за проявленную слабость. Но кого он обманывает: на пальцах всё ещё теплится ощущение гладкой кожи, а на губах так и застыло напряжение несостоявшейся улыбки. — Какое-то время. — Хината дёргает плечами и тянется рукой куда-то к изголовью кровати с его стороны. Раздаётся тихий писк — шторы послушно разъезжаются, пропуская солнечный свет и объявляя начало нового дня. Тобио прикрывает глаза ладонью. — По возможности я стараюсь медитировать сразу после пробуждения. Конечно, если чувствую себя комфортно. Просто привожу мысли и эмоции в порядок. Тобио кивает. Он ничего не соображает ни в медитации, ни в других духовных практиках, зато быстро понимает, что был пойман с поличным за рассматриванием. Хотя… после событий вчерашнего дня это едва ли кажется преступным. И да — мозг хватается за услышанное «если чувствую себя комфортно», и мысль, что Хината может позволить себе расслабиться рядом с ним, греет. Тобио потягивается, тревожа затёкшие ото сна мышцы, и садится, опираясь спиной на мягкое изголовье. Взгляд цепляется за пиджак, одиноко висящий на кресле. Смартфон, лежащий рядом на тумбочке и заботливо подключенный к зарядке, пиликает уведомлением. — Сегодня четверг, — произносит Тобио, пялясь в экран телефона. — У меня… у нас съёмка. Для Neko-play. Хмурясь, он пролистывает «напоминания», горящие красным. Время летит с пугающей скоростью, пока Тобио всё глубже и глубже погружается в перипетии жизни Хинаты, однако мир не замирает в ожидании — календарь настойчиво напоминает о приближающихся дедлайнах по рефератам и эссе. У заочного обучения есть свои преимущества, но сессию никто не отменял. К выпускному курсу Тобио, вечно занятый на соревнованиях или подготовках к ним, так и не познал прелестей процесса получения высшего образования — никакой «студенческой» жизни, никакого весёлого забытья в алкоголе. Только кровь, пот и крики Укая, напоминающие, зачем он вообще выходит на ринг. Кстати, об Укае — тренер, пусть и милостиво согласившийся дать подопечному передышку, не дремлет: в непрочитанных сообщениях мигает лаконичное «Ну и когда на тренировку?». Один только Цукишима молчит — и на том спасибо. — Съёмка-а-а-а, — протяжно стонет Хината, переворачиваясь на живот и утыкаясь лицом в подушку. — Не хочу. Тобио цыкает и, не сдержавшись, хватает его за волосы. Дёргает. — Вставай давай, придурок! Это ты кашу заварил, тебе её… — Тобио замолкает на полуслове, огорошенный внезапной догадкой. Сердце неприятно колет. — Если бой был подставным, то рекламная съёмка, получается, тоже? — Не-е-е, — гудит Хината в подушку. — Кенма-сан действительно запустил разработку новой игры, хотя для рендеринга моделей ещё рановато, так что… — Хината поднимает голову и грустно улыбается, — можно сказать, что здесь я тоже немного слукавил. Но фотографии точно пригодятся для дальнейшей разработки. Просто позднее. «Немного слукавил». Тобио выдавливает из себя что-то среднее между «ага» и «угу», подразумеваемое как минимум понимающим. — Но я не хочу идти. — Придётся захотеть, — раздражённо отзывается Тобио. Если съёмку опять перенесут, Укай его пристрелит. Или отдаст на откуп кулакам Дайчи — от обоих вариантов позвоночник обдаёт холодом. *** Они добираются до студии вовремя. Ассистенты тепло приветствуют Хинату, уважительно кивают «Кагеяме-сану» и сразу же усаживают их в кресла перед зеркалами. Пока кисточки щекотно скользят по коже, а старшая из визажисток сетует на опухшие глаза Хинаты и с подозрением косится на Тобио, Ямагучи проводит короткий инструктаж по не отснятому в прошлый раз материалу, а затем возвращается к штативу и выставляет настройки на камере. — Ты как? Тобио пытается повернуться к Хинате, но цепкие пальцы перехватывают подбородок, прося не дёргаться, поэтому он ограничивается тем, что ловит его отражение в зеркале трюмо. — В плане? — Готов сниматься? Мне казалось, что в прошлый раз тебе было некомфортно. Тобио вздыхает. «Некомфортно» — это ещё слабо сказано, и с открывшейся правдой ситуация легче не становится. — Отснимем материал и уйдём. Ничего страшного, просто работа. Хината в зеркале задумчиво поджимает губы — меж его бровей залегает морщинка, — но затем послушно расслабляет мышцы лба, позволяя кисти пройтись по скулам полупрозрачными румянами. Его лицо всё ещё сохраняет призрачные следы вчерашней усталости, но и они, Тобио уверен, растворятся под строгой рукой ретушёра. К съёмке они приступают быстро — натягивают костюмы, позволяют парикмахерам придать волосам небрежности и сразу же ступают на фон, где их уже поджидает Ямагучи. В отличие от прошлого раза фотосессия проходит как по маслу: никаких сюрпризов — никаких заминок. Тобио послушно вертится под руководством фотографа и ассистентов, подставляет камере свою «рабочую сторону» и даже пытается улыбнуться (на что Ямагучи вновь просит прекратить). Хината держится профессионально — двигается без лишней суеты, работает уверенно, отточено, не смущается сам и не смущает Тобио, держась в рамках приличий: осторожно касается плеч, дотрагивается до запястий, демонстративно поправляет воротник рубашки и всего раз обхватывает Тобио руками, прижимаясь щекой к груди. После прошлого скандала такая вежливость должна вызвать подозрение, но если Ямагучи и замечает изменения в их отношениях, то деликатно держит комментарии при себе. На секунду Тобио задумывается: все ли из присутствующих посвящены в план Хинаты, или они, как и он сам, лишь несведущие жертвы по-детски глупых манипуляций, почему-то полностью поддерживаемых и спонсируемых Кенмой-саном? Как минимум, Хината обещал, что игра действительно находится в разработке. В какой-то момент от искусственного света начинают болеть глаза. Становится жарко. — Всё нормально? — заботливо спрашивает Хината, заглядывая ему в лицо. Тобио кивает, потому что иной реакции выдать попросту не может. Всё точно не нормально — в голове кавардак из вчерашних слов и слёз, но он не хочет нагнетать, не хочет всё усложнять, а потому вежливо просит приоткрыть окно и расстёгивает парочку верхних пуговиц, на что Хината хмурит брови и недовольно зыркает на громко вздохнувших ассистентов. Придвигается к Тобио ближе и мягко укладывает голову ему на плечо. Ямагучи, кажется, доволен — он показывает большой палец, наконец отрывается от камеры и, быстро просмотрев материал, командует заканчивать. Тобио вместе с Хинатой опускаются в кресла — визажисты приступают за очистку кожи от макияжа: лицо пощипывает от мицеллярной воды, но Тобио стойко претерпевает неприятные ощущения, слушая, как Хината напевает себе под нос какую-то прилипчивую песенку про «ногти — волосы — бёдра — каблуки». Такой дурной, конечно. Тобио не хочет представлять Хинату на каблуках, но представляет, а оттого — к удивлению визажистки, уже смывшей румяна, краснеет. На улицу он выходит в меру уставшим и безмерно свободным — от фотосессии, от контракта с Neko-play и, судя по всему, от проблем с деньгами на ближайшее время. Хината весело щебечет ему что-то на ухо, и даже ветер, уже совсем зимний, не кажется таким злым, как раньше. На душе всё ещё тяжело, но, как минимум, Тобио больше ничего не связывает с Некомой. Конечно, ничего кроме Хинаты, но от него так просто не отделаешься — силёнок не хватит, да и Тобио не решился бы. Он обещал и слово своё сдержит. Но сначала им нужно поговорить. — Зайдём в кафе? — предлагает Тобио, останавливая взгляд на первом попавшемся заведении формата «зайти-перекусить-побежать дальше». Потрёпанная вывеска и отсутствие посетителей за оконным стеклом намекает, что место, быть может, не из лучших, но чем дольше они тянут — тем сложнее думать трезво. Вчерашнее напряжение никуда не делось, готовое вот-вот перелиться через край. Хината прослеживает его взгляд, хмурится и качает головой. — Я ещё не голоден, — отзывается он, — но да, давай кое-куда зайдём. — Куда? — заинтересованно спрашивает Тобио, чувствуя лёгкий укол разочарования: конечно, они успели позавтракать омлетом и овощами на стерильной кухне Хинаты, но обеденное время и сосущая пустота в животе намекают, что было бы совсем неплохо подкрепиться прямо сейчас. — Мой ответ тебе не понравится, — лицо Хинаты каменеет, губы двигаются еле-еле, поджатые, и Тобио, прищурившись, замирает. — Что ты имеешь в виду? — Ты хотел, чтобы я рассказал про нашу первую встречу, — вместо ответа произносит Хината. Его взгляд скользит в сторону дороги. — Я расскажу, если ты пойдёшь со мной. В голосе Хинаты — непривычная серьёзность, и Тобио понимает: за тайной их первой встречи кроется что-то важное, наверняка — опять неприятное, и он не уверен, что в этот раз сможет сохранить спокойствие. Желудок сжимается от мысли, что ему вновь придётся нырнуть с головой в грязь, и Тобио дёргается, поддаваясь тревоге. Осматривается. Ноги наливаются кровью, тяжелеют, и он словно прирастает к земле. Щёк касаются прохладные ладони. Наверное, это подразумевается успокаивающим. — Послушай меня, — произносит Хината, едва не чеканя по слогам. Светло-карие глаза смотрят пристально, даже упрямо, и Тобио послушно встречается с ним взглядом. — Ты можешь отказаться. И мы пойдём просто поедим. Но это последний узел, который нужно разрубить. По крайней мере, с моей стороны. После этого больше никаких недомолвок. Тобио хмурится. «Последний узел» нависает над ними дамокловым мечом — рано или поздно эта «тайна» тоже всплывёт. И, возможно, Хината прав: чем дольше они тянут — тем больнее будет принятие. Слова срываются с губ раньше, чем Тобио успевает их обдумать — пусть это всего лишь тихое: — Обещаешь? Хината кивает — уверенно, резко. Он улыбается и, потянувшись, прикасается губами к подбородку Тобио. Быстро, совершенно невинно, но сердце всё равно пропускает удар, очарованное. В глазах Хинаты спиралями крутится тревога — мягкое волнение, и Тобио будто бы видит в этой золотой радужке отражение собственных страхов. И он соглашается. Конечно, он соглашается — находит силы лишь на короткий кивок: да, он пойдёт. Пойдёт, куда Хината ему скажет, посмотрит на то, что Хината ему покажет, и выслушает любые его слова. Потому что Тобио хочет научиться ему доверять. Возможно, придётся навёрстывать с нуля: и пусть преподаватели говорят про Тобио, что он ленивый, но он уверен — этим навыком, при большом желании, он овладеет в рекордно короткий срок. Но не без помощи Хинаты. — Но потом мы поедим, — хмуро произносит Тобио, и Хината смеётся — громко и нервозно. На место они решают добраться на такси. Хината не подсказывает Тобио ни паролей, ни явок, а потому, пока машина мчится мимо зданий — высоких и низких, старых и совсем новых, слепленных на современный лад, — в голове у Тобио проносится тысяча догадок, и каждая новая страшнее предыдущей. Он раз за разом вспоминает их первую встречу — по крайней мере ту, что первой была для него. В свете открывшихся обстоятельств неожиданное дружелюбие и теплота Хинаты уже не кажутся такими странными. Фантазии Тобио страшны, но реальность оказывается куда хуже — бьёт под дых так, что Тобио хватает ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег, как только машина сворачивает на знакомую улицу и замедляется в поисках места для высадки пассажиров. Тобио молчит. Ладони потеют, в висках стучит, а язык бесполезно проходится по пересохшим губам, делая только хуже. Кислорода всё ещё критически не хватает, и когда Хината пытается сжать его ладонь — Тобио отдёргивается, пряча руки в карман. На улицу он вываливается мешком и, пока Хината расплачивается с водителем, пытается привести себя в порядок и восстановить дыхание. Хочет верить, что всё это — дичайшее совпадение, но шансы близки если не к нулю, то к очень неустойчивой единице. Тобио знает эту улицу да и весь квартал, как свои пять пальцев. Район Айрин — нищий, неблагополучный, опасный. В закутках между дешёвыми забегаловками и потрёпанными жилыми домами прячется грязь, от которой «светский» Токио пытается открещиваться, как от вшивого родственничка, что вечно заваливается на семейные праздники и напивается копеечным саке. Тобио поворачивается к Хинате. Они не могли здесь познакомиться, нет, только не здесь — не в том месте, из которого, однажды озверев, он сумел вырваться. — Пойдём? — отрешённо предлагает Хината, и Тобио трясёт головой, желая лишь одного — оказаться как можно дальше отсюда. Здесь, в этой зловонной яме Токио, должна была закончиться его жизнь. Здесь он бы и погиб от случайного ножа, и был бы закопан где-нибудь под кустом, если бы не Цукишима Кей, контракт и знакомство с Укаем. Здесь — в месте, которое до сих пор снится в страшных, пробирающих до костей кошмарах. — Куда мы идём, Хината? — голос хрипит, и Тобио пытается откашляться. В янтарных глазах мелькает сочувствие, и когда уверенная ладонь сжимает плечо, Тобио не дёргается и не отстраняется. Он смотрит — непонимающе и неверяще, — но ответ на его вопрос уже кроется в складке между тёмно-рыжими бровями, в печально поджатых губах и в скользнувшем вниз взгляде. Хината привёз его сюда не случайно, и как бы Тобио не хотелось забыть это место — он вновь стоит перед ненавистной, проклятой дверью со старой вывеской «закрыто на ремонт». Сложно сказать, почему Тобио ещё не спалил этот клуб — наверное, боялся, что не хватит денег на компенсацию ущерба. Внутрь его буквально втаскивают: Хината хладнокровно толкает его в темноту, будто чувствует, что любое промедление может закончиться стыдливым побегом. Оказавшись в знакомых стенах, Тобио втягивает сухой воздух и проходит к единственному источнику света — к старому прожектору, чей луч направлен прямо на клетку. На старую ржавую клетку, которую давно было пора заменить. Она возвышается, смотрит на них будто с пьедестала, и Тобио морщится, пытаясь отбросить мысль, что где-то в тёмно-бордовых, вонючих пятнах на мате есть и его кровь. Сколько парней, ведомых нищетой, побывало внутри, сколько из них навсегда распрощались со здоровьем — страшно подумать. Тобио повезло, что он успел соскочить с иглы раньше, чем остался прикован к инвалидной коляске. Но многим везло куда меньше. Встреча со старой знакомой сбивает с толку. Тобио хочет броситься к двери, выбежать из клуба нелегальных боёв, маскирующегося под закрытое «мужское» заведение, и никогда сюда больше не возвращаться, но он слышит — слышит зов клетки, чувствует, как тело, ведомое кровавым инстинктом, напрягается. Тобио хочет коснуться металлической сетки и хочет никогда её не касаться. Хочет отрубить себе пальцы за то, что они когда-то давно скользили по грязному металлу в попытках заработать чёрного нала, достаточного лишь для дешёвого ужина и скудной комнатки в ближайшей трущобе. Тобио хочет вцепиться в клетку и никогда больше не отпускать — проиграть должен кто-то один, и он отказывается сдаваться. Хината застывает позади. Тобио слышит его частое дыхание. Раздражение щекочет горло. — Что мы здесь забыли? Зачем ты меня сюда привёл? — рычит Тобио. — Это место давно закрыто! — Да, — Хината подходит к нему и замирает совсем рядом, с интересом рассматривая октагон. — Я договорился с хозяином, чтобы он пустил нас на пару часиков. Наличка решает. Тобио кривится, вспоминая побитого жизнью старикашку — скользкого, «предприимчивого», с липкими ладонями и сальным взглядом. Такой за йены и мать родную продаст, если ещё не успел. Блять. — Зачем мы здесь? — повторяет Тобио, поворачиваясь к Хинате. На секунду ему кажется, что рыжие пряди орошены кровью, но он списывает это на скудное освещение и усталость. — Я не испытываю к этому месту никакой ненависти, прости. — Хината пожимает плечами и улыбается. — Ведь здесь мы впервые встретились. Точнее… здесь я увидел тебя. Тобио растерянно трясёт головой, отказываясь верить в происходящее. — Не может быть. Хината касается его щеки — мягко, едва ощутимо, — и заставляет поднять взгляд. — Почему ты так считаешь? Мне стало скучно, а здесь у входа стояла толпа, и я пролез внутрь. Шёл бой, и ты… ты был там, на ринге, — Хината указывает пальцем на центр клетки, и Тобио несмело ступает под свет прожектора. Тело подчиняется чужим словам, желая воспроизвести их первую встречу, желая разобрать её на отдельные действа, понять, как получилось так, что Тобио ничего не помнит. Как он мог тогда не заметить Хинату? Внутри клетки всё знакомо, привычно. Но бить сейчас некого. Да уже и незачем. Теперь за каждый выверенный удар ему платят медалями и рейтингами, каждая пролитая капля крови компенсируется честно заработанными. Кровными. К горлу подкатывает тошнота. — Ты был очень хорош. Дрался как зверь, — продолжает Хината, мечтательно прикрыв глаза. — Я смотрел на тебя, я не мог отвести взгляд! Даже моргать казалось… кощунством. Тобио поворачивается к Хинате — через сетку черты его лица меняются, становятся острее и будто бы злее. Мимолётная улыбка превращается в оскал, глаза распахиваются, смотрят голодно, жадно — будто хотят проглотить Тобио, не оставив от него ни косточки. «Хината — страшный человек», — внезапно понимает Тобио, делая шаг к сетке, протягивая руку и касаясь грязного железа. Хината не отстаёт — повторяет его жест, и их пальцы трутся друг об друга через маленькие «ячейки». Тобио хочет умереть.  — Вокруг была толпа, — выдыхает Хината. — Потные пьяные мужики кричали так, будто от их криков что-то зависело, но я ничего не слышал, кроме биения крови в ушах. Знаешь, я никогда не испытывал такое — наверное, это было истинное восхищение. Ты был… ты был искусством. «Искусством», — мысленно повторяет Тобио, вспоминая свои впечатления от первого просмотра роликов с выступлением Хинаты. Отвратительно живого танцора, что парил над землей так, словно гравитации не существует, что заставлял музыку подстраиваться под своё тело — плясать под его дудку, закручиваясь в спирали у растрёпанного вихра медных волос. Искусство… Если кто здесь и искусство — так это Хината. Но Тобио не скажет ему об этом. По крайней мере, не сейчас. Он разжимает пальцы, опускает руку. Хмурится. — Я чуть не убил его тогда. Ещё немного, и он… — Тобио тяжело сглатывает выступившую слюну и опускает взгляд на ладони. Тогда они были в крови — тогда он весь был в брызгах бордо, а противник лежал на мате в неестественной позе и, Тобио казалось, что это конец. «Король площадки» — клеймо, преследующее его долгие годы после того боя, даже когда нелегальный заработок остался в далёком прошлом. — Чуть не убил? — Хината сдувает чёлку со лба. — Вряд ли, Кагеяма-кун. — Он лежал здесь, прямо здесь! Трупом! Я думал, что это всё! — рявкает Тобио. Растерянность, боль, злоба на самого себя смешиваются, вскипают, и Хината попадает под поток отчаяния, расплачиваясь лишь за то, что находится рядом. За то, что притащил сюда и вскрыл болезненные воспоминания — те самые, что хотелось никогда не доставать со дна тяжёлого прошлого. — Ты лежал, Кагеяма. Ты. Не трупом, но на мате. Твой противник заломал тебе руку. Ты проиграл, тебе разбили нос и, кажется, бровь, но ты дрался с таким рвением, двигался так отточено, будто… будто танцевал. Хината медленно заходит в клетку, оглядывается, щурится от яркого света прожектора. Тобио неверяще пялится на него. Гнев стихает, сменяясь внезапным уколом смущения. — Ты видел мой бой с… Ойкавой-саном…? — Прости, я не всех твоих соперников поимённо знаю. Но вот тот бой был просто БА-А-А-АМ и В-У-У-УХ! А когда он врезал тебе в челюсть, я, кажется, даже слышал хруст! — глаза Хинаты загораются восторгом, и Тобио хмурится. Он нихуя не понимает. — Ты больной? — на всякий случай уточняет Тобио. Хината опасливо косится на него и мотает головой. — С утра вроде был здоров. — Понятно. Тобио оседает, наваливается спиной на сетку и вытягивает ноги. Пыльно, грязно, но ему плевать — слишком много впечатлений для двух дней. Он поднимает взгляд на Хинату — тот замирает посередине клетки, смотрит хмуро, в какой-то мере даже серьёзно. «Это место ему не идёт», — растерянно думает Тобио. — Ты такой тупица, — внезапно даже для себя произносит он. — Непроходимый просто. Хината ощетинивается: скрещивает руки на груди, дёргает подбородком и недовольно поджимает губы. Смотрит свирепо, с вызовом, и Тобио видит, как он затягивается сталью — невидимыми доспехами из тонких, но прочных листов металла. Из язвительности, похабщины и чёрт знает чего ещё. — Эй, — Тобио позволяет себе усмешку, потому что даже раздражённый и зловредный Хината — всё ещё Хината. Такой дурной. Обворожительный. Его ноздри гневно раздуваются, а Тобио не может сдержать улыбки, потому что… потому что… красивый. Наверное, можно уже сказать: «свой». — Мы закончили? Пойдём отсюда? Хината медлит, будто бы раздумывая над чем-то, обводит зал взглядом, но затем всё-таки бросается в омут с головой: вмиг скрадывает дистанцию, опускается меж вытянутых ног Тобио и, потянувшись к нему, целует. Первое, что замечает Тобио — губы Хинаты обветрены и не пахнут клубникой. На вкус они словно пыль, покрывшая каждый сантиметр этого места, но Тобио никогда, чёрт побери, никогда не пробовал ничего вкуснее. Он никогда не хотел ничего так сильно. Второе, что бросается в глаза — очевидное напряжение в теле напротив. Приподнятые плечи, дрожащие руки, вцепившиеся ему в куртку, твёрдый язык, проникший в рот. Тобио позволяет Хинате вести. Они смотрят друг на друга. Их лица так близко, что картинка искажается, но ни один не решается закрыть глаза, потому что сейчас это равно поражению — смиренному принятию чужого превосходства. Между ними противостояние — наполненное тяжёлыми выдохами, рваным биением сердца, неразборчивым шёпотом, и каждый не хочет уступать: тела льнут друг к другу, подстраиваясь, руки торопятся, елозят по одежде, расстёгивают куртки, закапываются в волосы и скользят по шее, плечам… И третье, что наконец становится очевидной истиной — Хината влюблён. Внезапно Тобио видит это настолько явно и открыто, что отдёргивается, бьётся макушкой о сетку и выдыхает — неверяще. Хината никогда не скрывал симпатии, но сейчас его напряжённый взгляд, его щёки, по которым стекают дорожки слёз, кричат о чувствах как никогда громко. Даже такой идиот как Тобио теперь их слышит — и это… это оглушает. — Эй, ты чего? — выдыхает он в припухшие губы, и Хината шмыгает носом, быстро стирая прокатившиеся до подбородка капли. — Прости, я просто… это место… — его голос хрипит, и Хината, поморщившись, жмурится. — С нашей первой встречи прошли годы, и я… я всегда мечтал об этом. Прямо здесь. — Хината распахивает глаза, и Тобио вздрагивает, обжигаясь чужой решимостью. — Ты ненавидишь это место, но для меня… для меня оно особенное, понимаешь? Наверное, в какой-то степени я стал одержим тобой, этим клубом, этой… сценой. Тобио переводит взгляд в сторону, смотрит за сетку: раньше там ликовала толпа — зрители сливались в единый организм, и тот кричал, бил бутылки, устраивал драки и болел за своих фаворитов так, словно верил, что может повлиять на исход боя, но сейчас в сумраке никого. Лишь пустота внимательно наблюдает за ними, да пыль отпечатывает каждую проведённую здесь секунду в страницах истории. — Я хотел подойти к тебе раньше, но… Я должен был тебя… догнать. Ты был силён, ты был очарователен. После ты выдавал победу за победой, и казалось, что весь мир у твоих ног. А я стоял в третьей линии у самого задника сцены, надеясь, что меня заметят… Тобио хмыкает. Его «победа за победой», его медали, награды, пояса… все они начались здесь — в клетке. Начались с жёсткой дисциплины, боли и нелегальщины. Но эти страницы давно перевёрнуты, и только ему решать, с чего начать новую главу. И он начинает её с, как ни странно, любви. — Ты глупый. — Хината закатывает глаза, и Тобио, ухмыльнувшись, понижает голос до шёпота, будто боясь, что призраки прошлого подслушают их: — Но знаешь… Я ведь не лучше. В этот раз Тобио целует Хинату сам: не позволяя тому перехватить инициативу, он ломает одну стену за другой, прорывается сквозь маски, ужимки, страх и отчаяние, впивается в мягкие губы, облизывает их, кусает, пробирается языком внутрь рта и трётся о язык Хинаты, подхватывая чужие стоны. Наверное, это всё «магия» места, влияние обстановки или просто потуги мышечной памяти, но действия Тобио становятся решительнее, агрессивнее — в этот раз он дарит не боль, а потому позволяет ограничителям треснуть от особенно надрывного всхлипа. Обе куртки летят в сторону; ткань рубашки опасно натягивается, когда Тобио хватает Хинату за плечи, притягивая ещё ближе к себе, заставляя упасть в жадные объятья. — Ты… такой… глупый… — шепчет Тобио, спускаясь поцелуями к шее и мягко закусывая тонкую кожу над бьющейся венкой. Пульс Хинаты ускоряется, достигая космических пределов. — Но я люблю это. Люблю тебя. Хината скулит, ёрзает по его бедру, трётся пахом — развязный, пошлый, но Тобио держит при себе шуточки про невоспитанных псов, потому что тоже хочет. Потому что ширинка джинсов грозится вот-вот лопнуть от давления, потому что тело в его руках желаннее любых денег мира, любых поездок и наград. Потому что Хината вновь стонет, когда пальцы Тобио находят его соски. — Знаешь, — всхлипывает Хината, запрокидывая голову. Его голос едва пробивается сквозь глотку, и Тобио, прекратив вылизывать подставленную шею, напрягает слух. — Ты когда-нибудь… слышал про… «замещение воспоминаний»? Тобио молчит. Гладит талию Хинаты ладонями, забирается под рубашку, проходит кончиками пальцев по рёбрам и молчит, потому что в голове — сплошной раздрай и путаница. Слишком много «хочу» и так мало сдерживающих «но». — Так вот, тебе не нравится это место, потому что оно… связано с твоим прошлым? С тем боем и другими? Да? Тобио кивает — находит маленькую родинку у правого подреберья Хинаты и едва сдерживается, чтобы не облизать её. — Мы можем… — Хината стонет, когда мокрый язык всё-таки проходит по коже. — Мы можем… создать новые воспоминания. Счастливые… Тобио ухмыляется: счастливые или пошлые настолько, что он будет дрочить на них до последнего дня своей жизни? Как бы то ни было — он в деле. — Ты уверен, что тебе нечего больше мне рассказать? — спрашивает Тобио, укладывая Хинату на расстеленные куртки и хватаясь за пояс его брюк. — Каких ещё чертей ты покрываешь, Шоё? Хината дрожит: ширинка сдаётся под напором ловких пальцев. Он дёргает бёдрами вверх, несдержанный, и Тобио кладёт ладонь на его пах, сжимая. Тепло и твёрдо. — Так что, ты уверен? Хината кивает. — Я хотел тебя, я смотрел каждый твой бой — здесь и на нормальной арене. И когда я смог, когда добрался до вершины, я просил нас познакомить, я вышел на Цукишиму, я… ах… — Хината приподнимает бёдра, позволяя Тобио стащить с него брюки. — Я рад, что наконец познакомился с тобой. Он шарит рукой во внутренних карманах куртки под ним и вытаскивает крохотный тюбик лубриканта. Тобио вопросов не задаёт — ничему уже не удивляется. Когда первый палец, обильно смазанный, без лишних церемоний проталкивается внутрь, он растягивает губы в ухмылке: — Кагеяма Тобио. Хината смотрит на него недоуменно, но затем глаза вспыхивают пониманием, и он сипло смеётся. — Хината Шоё. Рад с вами наконец познакомиться. Тобио кивает. Сползает вниз, укладывается на живот и, помедлив, плотно обхватывает губами блестящую головку члена. Привыкнув к наполненности во рту, он скользит дальше, берёт больше — насколько может, затем возвращается вновь к головке, обводя языком уздечку. — Мне тоже очень, очень приятно, — шепчет, размазывая выступившую каплю предсемени короткими поцелуями. Шоё стонет. Рубашка, успев по пути лишиться части пуговиц, задирается до рёбер, обнажая бледный поджарый живот. Тобио насаживается ртом на член раз, другой, третий, двигается то медленно, то быстро, то щекочет языком оттянутую крайнюю плоть и отверстие посереди головки, то скользит ниже, желая закопаться носом в рыжие волосы. И там, где у него, неподготовленного, не получается взять на всю длину — Тобио компенсирует пальцами: к указательному присоединяется средний, затем безымянный, и он двигает ими торопливо, жёстко, сгибает внутри, потираясь о горячие стенки. И Хината… Хината громкий. Он изгибается, стонет гулко, а потом и вовсе кричит — цепляется пальцами за волосы Тобио и то тянет к себе, то пытается оттолкнуть, но Тобио методично продолжает двигать головой, растягивает губы вокруг члена и подчиняет толчки внутрь общему ритму. — Стой… — всхлипывает Хината, — стой… я сейчас… Тобио отрывается от члена, мягко вытаскивает пальцы и выпрямляется, устраиваясь на коленях меж радушно разведённых ног. Несколько изумительных минут он любуется представшей картиной: Хината смотрит на него сердито, неудовлетворённо, рубашка вся смялась, живот, покрывшийся красными пятнами, вздрагивает от остаточных ощущений, а член, блестящий от слюны и предсемени, заманчиво пульсирует. — Так и будешь смотреть? — спрашивает Хината, сжимаясь и пытаясь натянуть рубашку ниже. Если бы Тобио его не знал — подумал бы, что смущается. — Буду, — цедит он сквозь сжатые зубы, отталкивая чужие руки, расстёгивая наконец рубашку до конца и вновь оглядывая свои владения. — Я буду смотреть. Буду тебя трогать, Хината, буду тебя трахать, и что ты мне скажешь? Хината судорожно выдыхает, с головки члена скатывается мутная капля, и Тобио ловит её пальцами, поднося к губам и демонстративно пробуя на вкус. — Так что ты скажешь, Хината? Хината упрямо молчит. Пытается свести ноги, но бёдра Тобио, застывшие между ними, не позволяют. — Тупица, хватит! Сделай это уже наконец! Тобио довольно ухмыляется. Подтянув Хинату за бёдра ближе, он трётся членом о его задницу и приставляет головку к мокрому от смазки анусу. — Ты забыл волшебное слово. Хината кривится, сердито бьёт кулаками по мату и ёрзает, пытаясь насадиться на член самостоятельно — одно мгновение Тобио даже подыгрывает ему, позволяя плоти войти на пару сантиметров внутрь, но затем сжимает неугомонные бёдра ладонями, останавливая. Хината выдыхает и закрывает глаза. — Пожалуйста! Тобио, трахни меня, пожалуйста! Доволен? Тобио подаётся вперёд, нависает над Хинатой и медленно, осторожно толкается внутрь, не сводя взгляда с красивого, смущённого лица. Хината запрокидывает голову, и с каждым сантиметром, преодолеваемым членом, Тобио понимает: это пиздец. И, наверное, даже хуже: Хината влажный, обжигающий, тугой, такой приятный, что одновременно хочется и сразу же кончить, и вытрахать из него последние мозги, заменяя все мысли только обрывистыми «Тобио» и «ещё». Хината, кажется, с ним солидарен — с широко раскрытых губ скатываются громоздкие вздохи, он поднимает глаза, ловит взгляд Тобио и, усмехнувшись, облизывается. Дразнится. Тобио входит до упора, замирает на несколько секунд, привыкая, и, насладившись дрожью тела под ним, начинает двигаться — топорно, резко, дёргано. Бёдра ходят туда-сюда, словно поршень отлаженного, хорошо смазанного механизма. Тобио дышит загнанно, смотрит в широко распахнутые карие глаза и тянется за поцелуем. Член задевает простату — удачный угол позволяет, — и Хината скулит ему в губы, обхватывает ногами талию, настойчиво подталкивает пятками, умоляя войти глубже и ещё, ещё, ещё… Тобио подчиняется: трахает Хинату с размахом, желая утонуть в нём, желая утопить его, желая войти внутрь прямо с яйцами, желая получить всё, что Хината может предложить. Зал наполняется неприличными влажными шлепками, всхлипами, стонами, сиплым дыханием. Тобио чувствует, как тело начинает дрожать, как каждая мышца напрягается, но этого мало, ему всего мало. Они трахаются на куртках, расстеленных на грязном мате, пыль кружится вокруг их мокрых тел, и Тобио хочет больше. Он хочет облизать каждый миллиметр тела Хинаты, тереться о мягкую кожу членом, кончить внутрь, в рот, на рыжие волосы, на вспотевший живот или на красивое лицо. Тобио ненавидит себя за то, что у него не четыре руки — они бы ему сейчас ох как пригодились. Хината скулит, вздрагивает при каждом толчке, цепляется руками ему за шею, скользит ладонями по плечам, впивается пальцами в бицепсы — сжимает их и сжимается сам. Тобио стонет, боясь вот-вот кончить. — То… Тобио-о-о-ох… — несдержанно хнычет Хината, и Тобио полностью наваливается на него, не боясь задавить весом. Чувствует, как о низ живота трётся чужой член, двигает бёдрами, при каждом толчке пытается подцепить головкой простату и осыпает подставленное лицо поцелуями. Он много раз представлял себе этот момент, но реальность оказывается в стократ лучше любых фантазий. С Шоё спадает всякая наигранность: он искренен в своих полустонах-полувсхлипах, в своей дрожи и просьбах «ещё» и «больше, пожалуйста». Под Тобио лежит не звезда японского балета — под Тобио скулит, дёргается и закатывает глаза от удовольствия Хината Шоё, тот самый парень, что однажды увидел его в клетке, а теперь собственными руками вновь выпускает зверя наружу. Тобио слушает чужие мольбы, ловит пересохшие губы своими, но толкается внутрь неотвратимо — Хината выгибает спину, кричит, кончает, и сперма обильно стекает на его трясущийся от фрикций живот, размазываясь по их телам. Тобио наконец отпускает себя. Если раньше было быстро, было жёстко и рвано, то сейчас ограничители в конец спадают, цель достигнута, и он позволяет себе сойти с ума — трахать Хинату, Шоё, так, словно от этого зависит его жизнь. Хината лишь слабо скулит от каждого толчка, позволяя Тобио завершить начатое. Долго ждать не приходится — вытащив член, Тобио дважды скользит рукой по всей длине и разбавляет сперму Хинату своей. Он закидывает голову и тяжело выдыхает, когда последние капли скатываются по стволу к мошонке. Хината, закусив губу, наблюдает за ним. Его красивое тело полностью запачкано, испорчено, но Тобио жалеет лишь о том, что не сможет повторить их «первый раз» ещё много, очень много раз подряд. Он падает поверх Хинаты, целует его щёки, лоб, нос, шею, кусает плечо и замирает, как был, практически обессиленный. Не физически, нет — морально опустошённый. Хината говорил про замещение воспоминаний, и, возможно, они оба действительно смогли построить что-то совершенное новое. Невероятное. — Ты невероятный, — шепчет Хината, вторя его мыслям. — Я хочу… я хочу ещё… Тобио успокаивающе целует его в висок и перекатывается на бок, всё-таки не желая передавить селезёнку или печень. — Тш-ш-ш-ш… — выдыхает он, откидывая влажную чёлку с лица. — Тише. — Я… я правда… — Шоё поворачивается к нему, цепляется за плечи, и Тобио видит в светло-карих глазах мутный отблеск опасения. — Я правда… мы же ещё повторим? Сердце неприятно сжимается, чужая боль в глазах отрезвляет, и Тобио понимает, но отказывается верить. Боится запускать внезапную догадку в голову, чувствуя, что сломается под её весом. Хината — крепкий, мощный, хорошо сложенный — оказывается куда хрустальнее, чем ему казалось. — Столько, сколько захочешь, — гаркает Тобио, внезапно охрипнув. Хината, уткнувшись носом ему в грудь, затихает: его тело расслабляется, и только сердце, своевольное, бьётся так, будто хочет устроить в грудной клетке внеплановый переворот. Некоторое время они лежат, наслаждаясь посторгазменной слабостью, и лишь когда телефон Хинаты начинает недовольно жужжать, они поднимаются с матов, подхватывают одежду и направляются в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок. Перед уходом Тобио замирает на пороге клуба и смотрит на клетку, всё также освещённую одиноким прожектором. Старая, злачная, она молчит, будто бы застеснявшись своей неприглядности, и Тобио кивает, прощаясь с клеткой, как с хорошей знакомой. Он выходит на улицу, больше не оборачиваясь.