Пади ниц

В комнате воздух был тяжелым, и пахло здесь сыростью, тянущей из старого подвала; вспомнить бы еще, когда эта дверь открывалась в последний раз. Кайгаку работал едва ли ни круглые сутки первые две недели и просто не имел никакого желания сюда добираться, но и до этого его мотало неизвестно где. Он бы не удивился, если бы все горькие пожитки стояли где-нибудь у лестницы, а система распознавания голоса вдруг бы перестала реагировать. Двери тут были старого образца и открывались ключом, так что запретить доступ ему не могли, но перенастроить все технические удобства на нового жильца — в первую очередь, если бы все-таки выселили. Однако все осталось прежним. Свет загорелся только над письменным столом, чтобы после ночной улицы главная лампа не резала глаза: постоянный полумрак, который Кайгаку настроил в первый же день, как заселился. Даже вода в ванной включилась. И никаких звуковых уведомлений со звонким девичьим голосом, который хозяин дома поставил потехи ради. Тихое одиночество, обернувшее нервы теплым бальзамом после вынужденного сосуществования с людьми. Стягивающее лицо напряжение вдруг спало, и привычная обыденность заполнила пустые места там, откуда ушли все внешние переживания. Он наедине с собой. В первый раз за столько времени, и это было удивительно — среди людей, так боязливо пускающих чужих в свою крохотную зону комфорта, он не мог от них никак отвязаться. Сейчас Кайгаку чувствовал себя… нормально? Удовлетворенным в какой-то степени, скорее более-менее спокойным после пережитого срыва. Горячая ванна была прекрасным дополнением, и парень даже стал жалеть о том, что так пренебрежительно относился к возможности навсегда потерять собственную крышу над головой. Хоть и жить в этой части Синдюзку уже было довольно неудобно. От температуры воды немного щипало кожу, кровь быстро прилила к лицу, но только так Кайгаку мог почувствовать себя достаточно «чистым». Соскребая ногтями всю грязь и мертвую кожу, придавая извечной бледности вполне себе живой красный оттенок. Он снова похудел, кожа натянулась на когда-то натренированной мускулатуре, но это было ужасно далеким от того, как он выглядел лет семь-восемь назад, еще в старшей школе. Сейчас одна лишь мысль о том, чтобы снова всерьез за себя взяться, казалась угнетающе обременительной. Смывая пену шампуня, Кайгаку наблюдал за тем, как слив постепенно забивался черными волосами. Не критично, и все же это напомнило ему о том, что он действительно расплачивался за все сроком своей жизни. И ничего «нормального» тут быть попросту не могло. Смирился. Привык. Это уже нисколько не удивляло, не задевало даже. Его чувство покоя на этот вечер было непоколебимым, и постучавшийся в час ночи хозяин дома почти не смутил. Масаши без приветствий протянул ладонь, когда Кайгаку отворил дверь, и выложить ему все чаевые было уже заранее принятым решением. Японец даже растерялся: парень никогда не был в состоянии платить за жилье после своих не таких уж и редких исчезновений, а тут сумма явно покрывала весь накопившийся долг. — Что, не в иенах? — спросил Масаши, медленно разворачивая купюры и складывая монеты в другую ладонь. — Я в ближайшее время съеду. Говорить с ним дольше необходимого не хотелось. Кайгаку уже собирался закрывать дверь, как хозяин перехватил ручку и задержал его. Он широко улыбался, перейдя на обыденный дружеский тон, и хоть этот японец всегда был в приподнятом настроении, заметить его воодушевление при виде иностранной валюты было совсем несложно. — Погоди-погоди. Чего ты так сразу? Мы ведь с тобой в хороших отношениях, и с долгами я никогда на тебя не давил. Ты ведь все еще будешь в Синдзюку? Не жениться же такой молодой собрался, в конце концов. А кем работаешь-то теперь? Кайгаку с силой сжал ручку с другой стороны, ощутив острое желание показать старику, что тот ничерта о нем не знает. За кого его только ни принимали, все эти «опытные», определенно знающие об его жизненных проблемах. В особенности парня бесили те, кто считал, что у них все с ним схвачено. Будто он висел у них на крючке, будто он стал бы играть по их правилам. Раньше бы Кайгаку не сдерживался. С годами вся эта агрессия поутихла, с последствиями стало тяжелее справляться. Он вытянул губы в некотором подобии улыбки и все же перетянул на себя несчастную дверь.

***

Люди омерзительны. Эта фраза составляла добрую треть всей речи Яхабы, и гримаса отвращения не покидала его лица в отсутствии «любимых» клиентов. Он обрабатывал руки санитайзером при любом удобном случае, нервными движениями отдергивал воротник и жаловался с чувством, совсем не беспокоясь о мнении тех, кому приходилось его выслушивать. — Знаешь, настоящее испытание — это когда гайдзин проголодается, и приходится сидеть с ним за одним столом, давиться едой за компанию, пока он ест. И повезет еще, если он умеет пользоваться палочками! Кайгаку терпеливо ждал, не зажигая сигарету, и монолог гида не вызывал в нем ничего, кроме равнодушия. Этот человек был кем-то вроде маркетолога, и многие заведения приплачивали ему сверху за богатых иностранных клиентов, но ни в каких организациях и более мелких группировках он не состоял. В своей обыденной жизни — самый обыкновенный человек. Не считая того, что уже пять лет как женат, — это все же было редкостью в их время. По своему положению Кайгаку находился где-то на его уровне. Ни суть их организации, ни истинного рода занятий и даже ни начальства он не знал. Только подозревал, что конкретно в клубе никто не был действительно близок к хозяевам: все они лишь выполняли свою работу и до глупости гордились этим. И по началу парень относился к этому нейтрально. Сейчас же все размышления стянулись к этой точке: нить наматывалась на один и тот же гвоздь, какие бы иные причины он ни пытался найти. — Нет, этот человек точно не был моим клиентом. Даже когда-то давно. Я помню всех и обязательно сохраняю переписки. — Продаешь их? — Они пользуются спросом куда больше, чем многие думают. Кайгаку забылся и закурил, все еще прекрасно слыша чужой голос, и Яхаба ворчливо начал лекцию о варварском способе употребления никотина и о том, во сколько обойдется лечение онкологии легких. Его окружали разные люди, но все они были одного поля ягоды. Что-то за этой чертой уже не принадлежало его привычной среде и находилось как бы за пределами понимания. И этому чему-то не обязательно нужно быть хитрой загадкой. Он был человеком, добровольно запершимся в одном единственном районе Токио, и даже с его жителями ему приходилось общаться через оболочку, сквозь которую они не смогли бы разглядеть явного отличия от них. Через нее Кайгаку интерпретировал все на свой лад. Только большие карточные серьги не подходили ни под одно известное ему понятие.