Пади ниц

Изредка Кайгаку встречались девушки, способные что-то заподозрить. Невольно, лишь на уровне инстинктов, но их интерес гас на фоне странного и совершенно необъяснимого доверия к нему, из-за чего подобные отношения обращались в абсурд: в своей краткой характеристике омега так или иначе соответствовал образу мужчин, далеких от каких бы то ни было союзов, и ни один элемент в его поведении не намекал на обратное. Обманывал он успешно в большинстве случаев, и иной расклад был скорее редким исключением, нежели реальным риском. Секс с ним, разумеется, имел некоторые нюансы, но ничего не знающие об омегах девушки не могли должным образом связать свои мысли, если вообще думали об этом. Даже если неопределенные ощущения мучили их, какие-то отличия становились заметны и преследовали воображение, шанса на более долгие отношения, чтобы в конце концов этот грязный секрет обнаружился, Кайгаку еще никому не давал. Только Даки. И он клялся, что то было в последний раз: снова и снова, в любой момент из тех, когда она безжалостно играла на струнах его нервов, будто в намеренной попытке вывести из себя. Она пропускала бордовые локоны меж тонких пальцев, касалась острых плеч и выпирающих из-под серебристой блузки лопаток, вызывая у девушки очевидное смущение. Ее взгляд растерянно метался, то вновь возвращаясь к Кайгаку, то стыдливо падая куда-то на уровень пола, но смысл этой шутки, конечно же, не мог преодолеть ее наивность. — Это твой родной цвет волос? — спросила Даки, по-матерински заправляя Танджиро выбившуюся прядь за ухо, и та неловко кивнула. — Очаровательная. На электронном циферблате было обозначено шесть утра, и минуты тянулись в тягучей смеси ожидания и усталости. Все могло бы разрешиться уже давно, из неподходящих друг другу элементов не слепилась бы вся эта ситуация, но в чужой интерпретации смотреть на это Кайгаку не нравилось. Очень. Хоть он и понимал, что к чему. Танджиро принадлежала категории, к которой он не мог себе позволить прикоснуться. Горький опыт отдавал кислым привкусом во рту, любое из этих воспоминаний будто сдавливало в тиски, и ни мгновения, ни одного даже мимолетного упоминания Кайгаку не был способен хладнокровно выдержать. Даки дружелюбно прижимала девушку к себе, будто позволяя рассмотреть поближе, оценить, дотронуться — задержать этот образ в памяти и воскрешать каждый раз, когда это было бы наиболее болезненно. Танджиро вновь подняла на него взгляд. В ее вишневых глазах — девственная обыкновенность, неслышимый вопрос, который бы она хотела задать, но никак не решалась. Кайгаку мрачно стоял на своем месте, за барной стойкой, и тихий смех Даки пробивался сквозь неразборчивую музыку, как угроза. — Мне уже пора идти. — Да ладно тебе, порадуй нас еще своим присутствием. Ты ведь к нам больше не зайдешь. Она настойчиво взяла ее ладонь, больше не позволяя смотреть куда-то еще, кроме себя. Танджиро на мгновение разомкнула губы, чтобы что-то ответить, но все приходящие на ум фразы были недостаточно вежливы — это отчетливо читалось на ее лице, вплоть до призрачного желания как можно скорее покинуть это место. Кайгаку раздраженно закатил глаза. — Оставь ее, — произнес он холодно, и Даки, значительно помедлив, все же отпустила бедную девушку. Проигрыватель выждал паузу между композициями и запустил новый альбом, неоновый свет переливался на серебре блузки, а белый цвет ханафуда светился в общем полумраке. Танджиро сказала: «Досвиданья». Без трусости мягко, до умопомрачения правильно. Будто в любом уголке этого прогнившего города ей бы обязательно нашлось местечко. Внутри словно что-то надорвалось. Осознание собственных мыслей настигло осуждением и ноющей болью в груди, и Кайгаку буквально перекосило. Перемен в его лице девушка не увидела, уже развернувшись, чтобы уйти; Даки подперла подбородок ладонью, улыбаясь с пониманием, словно не пыталась до этого добиться от него такой реакции. — Знаешь, кого она мне напоминает? В средней школе с нами учился Тошия Тамура. Помнишь, ты тогда еще избил его за то, что он принес тебе обед, — начала она беззаботно, предавшись ностальгии, и Кайгаку медленно и угрожающе выдохнул, опустив на подругу злобный взгляд. — Вряд ли за столько лет ты научился забывать, кому сломал жизнь. — Это здесь не причем. — Она все еще смотрела на тебя, хотя все поняла. Я почти уверена, что поняла. Он непонимающе скосил брови, и Даки безоружно пожала плечами. — По тебе же видно, что ты конченный мудак. Только не говори, что не знаешь этого.

***

Изображение двигалось и немного мерцало из-за помех в метро, и в каждый такой промежуток в стекле Кайгаку встречался со своим отражением. Недобрым, усталым, с покрасневшими веками и не уложенными волосами. Буквально на секунду, затем современная звезда в сфере ток-шоу снова поворачивала голову, широко улыбалась и на ладони поднимала зеленое яблоко. Приведите свои зубы в порядок всего лишь за три миллиона иен. Великая щедрость. Не стоит благодарности. Кайгаку подумал, что его действительно стоило бы привести в порядок. Сделать уже хоть что-то, а не просто вытерпеть и забыть. Он старался не пить, хоть и неминуемое течение времени вновь и вновь напоминало себе уведомлением о наступающих датах. Курить стал еще больше, жрать — меньше, а болезненный вид был жалким видом, и собственный облик начинал раздражать. Он нащупал в кармане купюры. Их текстура была столь непривычной, что инстинктивно они не воспринимались, как деньги, которые можно было потратить. Сейчас почти никто не расплачивался наличкой, да и мало где ее принимали. Наличные деньги — грязные деньги, хоть самому Кайгаку было без разницы, откуда они взялись. Ему переводили его «законную» зарплату на счет, но все, что сверху, отдавали налом, и туда же входили чаевые. Он заработал достаточно, чтобы переехать и относительно обжиться, но эта сумма была безнадежно далека от того, что ему было действительно нужно. Его стискивала нарастающая тупая боль, постепенно переходящая в острую, и парень поморщился, прижимая руку к животу. Другой он держался за поручень, чуть наклоняясь вперед и невольно задерживая дыхание. Скорее от эмоций, нежели от неприятных ощущений. Ему показалось, что кто-то обратил на него внимание, но когда он обернулся, все пассажиры по-прежнему сидели на своих местах и не сводили взгляда с экранов.