Пади ниц

Экзамен был похож на отложенный разговор по душам. Пустая аудитория и пустой коридор, потому что Кайгаку был последним. Один единственный билет, который Цугикуни пальцами пододвинул к нему, игнорируя заслуженное право выбирать. Конечно, он предложил ему Запад. Ни античность, ни средневековье и даже ни эпоху возрождения, на что было бы проще всего ответить. Уголок тонких губ вытягивался в недоброй усмешке, а от этого острого запаха все нутро будто скручивалось в спираль. Всего лишь шелуха: эти вопросы, жалкие минуты на подготовку и все то, что Кайгаку смог выучить. Каждый раз, когда он пытался сосредоточиться на семинарах, упрямые глаза ловили на себе его надменный взгляд. Преподаватель — альфа. Едва ли кому-то в этом мире везло меньше. Мысли лихорадочно выстраивали баррикаду из иллюзий, что он был таким же человеком, как и все. Что с ним можно было общаться, как и со всеми. Что это не сможет вынудить его все бросить в тот момент, как жизнь только-только начала становиться нормальной. Кайгаку бы притворился, что ему всё равно. Он даже выцедил бы из себя уважение, научился бы улыбаться, полностью бы абстрагировался от этого никому невидимого противостояния их запахов в тесной аудитории. Ко всему можно было привыкнуть, а ему и без того только это и оставалось — привыкать. Цугикуни не считал это необходимостью. Если Кайгаку пытался уверовать в их обычное общение между преподавателем и студентом, то он намеренно делал это невозможным. Ещё до экзамена жалобная надежда теплилась где-то в животе, вынуждая думать, что все пройдет точно так же, как и в прошлые успешно закрытые им сессии. Просто намного сложнее, просто пришлось перенервничать и выучить слишком много, не оставив себе времени на другие экзамены, но все равно это бы как-нибудь закончилось. — Я могу на это ответить, — сказал Кайгаку после нескольких минут молчания, в которые Мичикатсу будто бы ожидал наконец услышать его голос. — Я знаю, — произнес он, что бы это ни значило, и лицо Кайгаку поразило отчаяние. Он отвёл взгляд, морщась и всеми силами стараясь совладать с нахлынувшими эмоциями. Не нужно было догадываться: у них был целый семестр активного общения, чтобы посыл альфы стал ему понятен. Как бы сильно он ни старался строить из себя кого-то другого, это не имело смысла. Хотя Кайгаку не понимал, что этому мужчине стоило просто оставить его в покое, позволить доучиться, позволить жить так, как получалось. Не вмешиваться. Не топтать то, что он с таким трудом умудрился построить. Мичикатсу наблюдал за ним с застывшим удовольствием в темных глазах. Провел согнутым пальцем по влажной щеке, собирая скатившуюся к подбородку слезу. Эта вырвавшаяся наружу слабость была тем, чего он так старательно добивался, намеренно выцепляя из толпы одного единственного студента. По отсутствию желания спрашивать его сейчас было понятно, что он и вовсе не рассчитывал на экзамен. — Ты упрямый, — хмыкнул он, наклоняясь ближе. — Подумал, что сможешь стать полностью самостоятельным, скрыв свой пол от простых людей? Зачем? Ты ведь к такой жизни совершенно не приспособлен. Кайгаку отстранился настолько, насколько позволяла спинка стула, но теплое дыхание все равно противно касалось его лица. Хотелось выть и лезть на стену, сдирать свою кожу с того места, куда успел проникнуть этот проклятый запах. Что-то во влажных глазах студента Цугикуни не понравилось: он нахмурился, высоко поднимая руку и тяжело опуская ладонь на голову Кайгаку, принуждая его наклониться. — Впрочем, меня это не волнует. Непонятно мне только, откуда в тебе взялось столько смелости так на меня смотреть. Знаешь, когда какая-то течная сука морщится в отвращении, это выбешивает. Его тихий голос пронизывал насквозь. Пальцы с силой сжали волосы, отчего пришлось задрать голову, и Кайгаку упрямо глотал эти чувства, стараясь не выпускать слезы наружу. Его гордость стала водой. Он знал, что пред альфой будет слабым и сопливо жалким, поэтому никогда не пытался им что-либо доказывать. Это была самая ненавистная сторона его природы — хуже, чем фертильность, хуже, чем менструация. Хуже, чем два мужикоподобных родителя, выбросивших его за ненадобностью. По ногам разливалась вязкая слабость. Альфа ждал от него смиренной капитуляции, но если бы Кайгаку только мог, если бы все его старания не были направлены на то, чтобы никогда не вести себя так… — У тебя не все в порядке с головой, ты знаешь? Не потому, что ты пытаешься сопротивляться. Это даже восхищает. Просто твоя жизнь — это не то, чего можно врагу пожелать, а ты ее намеренно делаешь только хуже. Тебе место рядом с нами, а не с бетами. Если они узнают, кто ты, то уничтожат. Ещё ни один десяток лет пройдет, пока эти людишки привыкнут, но в своей жизни ты этот момент не застанешь. Считай, что я пожалел тебя и сделал одолжение. Мичикатсу отпустил его и выпрямился, в списке студентов группы отмечая подле фамилии Кайгаку неудовлетворительную оценку. Он хотел, чтобы все закончилось, но рухнувшие разом старания каким-то странным образом выплеснулись через край, погасили его страх и растопили онемение. Сердце отчаянно заколотилось в грудной клетке, а горькие слезы градом покатились по щекам. — Вы не можете этого сделать. Без экзамена меня отчислят уже в следующем месяце, а я три года отучился. Мне ещё год остался! — едва ли не взмолился Кайгаку, готовый ответить на любой вопрос, на любой билет, да хоть на все билеты сразу. Ему не нужна была подачка: он усердно работал, учил день и ночь то, что не давалось сразу. Он забыл о своей прошлой жизни. Он трудился. Он из кожи вон лез, лишь бы показать себя лучшим. Показать, что он тоже все это может. Мичикатсу поднял на него снисходительный взгляд. Губы его тронула понимающая улыбка, и Кайгаку ему почти поверил. — Ты всегда можешь начать меня умолять. Я поддержу омегу, которая меня очень просит, как и любой другой альфа на моем месте.