Эта трудная жизнь

1973 г. Паршиво. Господи как же паршиво! Тошно. Страшно. Больно. Все словно в тумане. Опять все повторилось, а ведь он обещал себе, что прошлый раз был последним. На автомате Фредди одевается, выходит медленно из ненавистного кабинета, спускается по ступенькам вниз, открывает с трудом тяжёлую дверь и оказывается на улице. Там ночь, там холодный ветер продувает до костей, но идти домой нельзя, это Меркьюри отлично понимает. Дома ждет Роджер, глупый влюбленный в Доминик Роджер, которому совершенно не нужно знать, что его бывший омега провел эту ночь далеко не на модной тусовке в каком-нибудь клубе, а в офисе Нормана Шеффилда. «Чертов Роджер Меддоуз Тейлор! — думает Меркьюри раздраженно. — Вот нужно тебе было ломать эту барабанную установку?! Ты и меня чуть не прибил ненароком, пока устраивал погром, так какого хрена вообще я тогда расплачиваюсь за твои косяки, а?! Вот сам бы и выкручивался как-нибудь! Вот почему я должен это делать? Да потому что ты омега! — отвечает Фредди сам же себе. — Этого урода не интересует Роджер, его не интересуют даже деньги, которые, якобы, необходимо потратить на покупку новой установки, хотя старую при желании вполне можно починить, эта тварь просто знает все твои слабые места и ищет любой повод чтобы запугать тебя, заставить сделать все, чего ему только захочется!» Фредди обхватывает себя руками за тощие плечи и медленно бредет куда-то, не разбирая дороги. Домой нельзя, не сейчас, нужно подождать, пока истерика, еще не начавшаяся в полную силу, но уже вцепившаяся в свою жертву когтями и клыками, не отступит, пока он не успокоится достаточно для того, чтобы нацепить на лицо привычную «маску королевы». Меркьюри плохо, его шатает, может от волнения, а может от недоедания и постоянного недосыпа, ведь днем они с Роджем работают в своем маленьком магазинчике на Кенсингтонском рынке, а ночью записывают в студии песни, потому что их жмот менеджер требует от них качественную музыку, с чистым звуком и сложной обработкой, но при этом не желает платить за аренду престижной студии полную сумму и обеспечивает им лишь возможность приходить туда за треть цены ночью, пока никого нет. Фредди сейчас тяжело, им всем тяжело. Пресса и критики дружно поливают группу грязью, потому что их выводит из себя тот факт, что они — «Queen» добились признания и без их помощи, без их похвал и вложенных в пиар денег. Простые люди вознесли песни группы на вершины чартов, публика от них без ума, все чаще их узнают на улице, но при всем этом кажущемся успехе жизнь у ребят тяжёлая, полная изнурительной работы и еще более изнуряющих проблем, главная из которых, пожалуй, нехватка денег. Для Шеффилда «Queen» — гусыня, что несет золотые яйца, но сами музыканты заработанных ими денег при этом почти не видят. Гонорары у них до смешного мизерные, зато долги растут как на дрожжах, а впереди ждут закрепленные в контракте, подписанном едва ли не под дулом пистолета, еще несколько лет рабства. Фредди больно думать об этом, больно и стыдно, потому что это именно он когда-то уговорил их начать работать на «Trident», купившись на обещанные «золотые горы». Фредди чувствует себя виноватым перед друзьями за то, что втянул их в такие неприятности, за то, что вместо славы и богатой жизни, в которой они ни в чем не будут нуждаться, привел их к нищете. «У нас уже один гардероб на четверых, словно в бедной многодетной семье, Брайан хочет подселиться в нашу убогую квартирку, где тесно и двоим… Что будет дальше? Мы настолько обеднеем, что будем делить однушку вчетвером, потому что не потянем аренду на двоих? Будем есть по очереди из одной посуды и по очереди спать?» — думалось Фредди иногда, особенно когда он рассматривал снимки с фотосессий. Вот он сам в черном пиджаке с бледно-золотым цветочным узором, а вот тот же пиджак, но уже на Роджере, Роджер крупнее, поэтому он не смог его застегнуть и оставил расстегнутым, словно так и надо, еще и ничего не одел под него, позер; вот пиджак перекочевал к Джону; а вот он уже на Брайане, который неловко прячет за спину руки, потому что рукава ему слишком заметно коротки. Так же от хозяина к хозяину кочуют футболки, рубашки, брюки и даже обувь, не говоря уже об аксессуарах. Мик — их фотограф, хотя скорее имиджмейкер, тактично делает вид, что не замечает этого, но зато замечают другие знаменитости и пресса, и колко подшучивают на эту тему. Конечно во всем этом: в том, чтобы сидеть вчетвером под одеялом перед телевизором, прижавшись друг к другу, потому что в комнате зверски холодно (денег слишком мало, и выбор между тем, что будет отключено за долги, отопление, или электричество, решается в пользу последнего); в том, чтобы делить на компанию скудный обед, так, чтобы досталось по чуть-чуть, но зато каждому; в этой бедной, но беспечной, как свойственно молодости, жизни есть свой определенный шарм, и потом, спустя много лет, когда они будут известны и неприлично богаты, им приятно будет вспоминать именно этот период своей жизни. Однако сейчас все они устали до предела, все они вроде держаться еще (миру назло), но в глазах ребят Меркьюри видит только гаснущую надежду, сомнения и бессильную злость. Фредди виноват, Фредди подвел самых близких своих людей, Фредди должен исправить это хоть как-то, поэтому он, как и много раз до этого, соглашается, когда Норман с глазу на глаз объявляет, что ему стоит немного постараться этой ночью, чтобы отработать долг за сломанную барабанную установку, в сумму которого входит не только стоимость покупки новой установки, но еще и штраф за сорванную по причине неисправности инструмента работу и отставание от графика. У Роджера денег чтобы отдать долг нет, это Меркьюри прекрасно знает, и взять их неоткуда тоже. Они и так уже деньги за аренду магазина в этом месяце одолжили у Брайана, который и сам едва перебивается за счет стипендии, средств от подработки лектором и репетиторства, а Тейлору еще срочно нужно сходить к окулисту, потому что в последнее время он часто жалуется на жжение в глазах. Фредди боится, что у него могут усугубиться проблемы со зрением, поэтому настаивает на посещении врача. Тейлор в ответ либо психует, либо отшучивается мрачно, что к врачу нужно идти ему самому, потому что от него скоро останутся одни глаза, настолько тощим он стал. Рост Фредди каких-то три сантиметра не дотягивает до метр восемьдесят, а вес при этом всего около ста двадцати фунтов — это очень мало, так что с Тейлором омега даже отчасти согласен. На вид Фредди кукла куклой: миниатюрное ломкое телосложение; нездорово бледная кожа, давно потерявшая свой бронзовый оттенок; тонкий точеный носик; непропорционально огромные темные глаза в обрамлении «коровьих» ресниц; домиком брови; скулы такие острые, что о них, кажется, можно порезаться; губы пухлые и от природы темные: из-за торчащих зубов верхняя губа все время немного вздернута, что придает лицу одновременно беспомощное и капризно-детское выражение. И наконец завершают картину жесткие от лака черные, совсем уж кукольные кудри. Фредди, конечно, имеет странную внешность, но многим она кажется красивой, интересной, соблазнительной. Ему часто оборачиваются вслед, когда он идет по улице, а в клубах всегда находятся желающие оплатить вместо него выпивку. Все бы хорошо, но красота Фредди давно уже попахивает чем-то нездоровым. С каждым выступлением на его лице все больше косметики, призванной скрыть следы истощения, а наряды обрастают объемными деталями — плиссировкой, бантами и рюшами, становятся свободнее, что больше характерно обычно для доходяги Брайана. Роджера, который видит все без каких-либо прикрас, самочувствие Меркьюри серьезно беспокоит. За шуточками про то, что они с Брайаном видимо питаются святым духом, ну или солнечным светом, как растения (тут уж кому как больше нравится), вместо реальной пищи, про то, что в ветреную дождливую погоду Фредди нельзя выходить из дома, иначе он улетит на зонте, как Мэри Поппинс, и прочими глупостями на самом деле скрываются вполне серьезные опасения. Иногда Роджеру снятся кошмары, в которых с Меркьюри происходит что-нибудь ужасное, а сам он никак не может его спасти, слышит отчаянные мольбы о помощи, но всегда опаздывает, совсем немного, но итог один. В такие ночи Тейлор вскакивает, давясь беззвучным криком, на постели и, неслышно подобравшись к кровати Фредди, не успокаивается до тех пор, пока, сжав осторожно пальцами чужое тонкое запястье, не ощутит наконец мерное биение пульса. Иногда Роджер понимает вдруг, что скучает по Фредди, по тем временам, когда они еще были вместе. Когда целовались украдкой в гримёрке или за кулисами, пока никто не видит, словно подростки. Когда утро, начавшись с игривых обжиманий в тесной кабинке душа, продолжалось скудным, но приготовленным с любовью завтраком, во время которого они дурачились, словно полные идиоты, таская друг у друга с тарелки еду, хотя лежало там одно и тоже. И заканчивалось тем, что они шли вместе на работу или учебу, держась за руки и не обращая никакого внимания на кретинов, бросающих им в спину колкие шуточки, обычно касающиеся зубов Фредди, его же национальности и экстравагантного внешнего вида, или же, что тоже было далеко не редкостью, женоподобности лица Роджера (по поводу которой он так комплексовал раньше, что даже пытался отрастить бороду). Роджер любит Доминик, но и Фредди ему дорог. Перед Фредди он бесконечно виноват. Однажды Тейлор, сидя ночью на кухне в родительском доме с полупустым, далеко не первым стаканом виски в руке, рассказывает обо всем отцу. Тот, конечно, не подарок, да и супер понимающим его не назовешь, ярким подтверждением чему являются их многочисленные ссоры. Но прошло уже много времени, и Роджер уже не тот прыщавый подросток, которого папаша ругал за длинные волосы и бабские шмотки, да и выговориться очень хочется, так сильно, что уже по сути плевать кому. Тейлор говорит торопливо об их отношениях: о том, что Фредди — его соулмейт, потому что у них совпадают рисунки на запястьях; о том, что они влюбились друг в друга, считай, с первого взгляда и понимают друг друга без слов. Говорит о своих изменах с фанатками, и о том, как врезал однажды из ревности в глаз Тиму, потому что не сразу разглядел его лицо и подумал, что это просто какой-то левый хмырь, который пристает к Меркьюри. Говорит об аборте; о старом холодном пальто Фредди; о карьере; о монстре менеджере, который не дает им жизни. Конечно о многом, например о своей почти нищете, он умалчивает, чтобы лишний раз не волновать родителей (и не давать им почувствовать себя правыми, ведь они же предупреждали, что ни к чему хорошему вся эта музыка не приведет), но в остальном остается предельно честен. Говорит Роджер долго, говорит и все никак не может остановиться, злиться на себя, на ребят, на Фредди, на Доминик, на то, как сложились обстоятельства. Когда наконец он замолкает, полностью опустошенный, отец называет его идиотом, объясняет непривычно терпеливо, что да, хотя им с матерью и тяжело было принять тот факт, что их сын выбрал карьеру музыканта, вместо того, чтобы жить как все нормальные люди, но от этого они не стали любить его меньше. Он говорит, что кого бы Роджер не выбрал себе в спутники жизни, пусть даже и Меркьюри, приличнее образов которого на сцене выглядят даже проститутки, Меркьюри эмигранта, который наполовину атеист, а на другую половину исповедует зороастризм, так вот, даже его они готовы принять в свою семью, если Роджер хочет этого, и уж точно они никогда бы не выставили за дверь того, кто носит под сердцем их внука. Роджер слушает отца и осознаёт медленно, что действительно был идиотом. Он плачет потом пьяно и, захлебываясь в истерике, кричит, что это он все сам испортил. Фредди любит Роджера. Уже не так, как раньше: страстно, жадно, восторженно, а скорее как брата, как человека, чьи пути с ним разошлись, но которому он бесконечно благодарен за все те счастливые моменты, что они пережили вместе. Роджер очень ему дорог, поэтому Фредди не хочет, чтобы тот видел его таким: униженным, разбитым, с красными зареванными глазами, не хочет чтобы он догадался обо всем и винил потом себя, поэтому Меркьюри не вернется домой до утра. Они встретятся на работе, когда Фредди будет уже в состоянии соврать, что все в полном порядке и прошлую ночь он прекрасно провел в клубе, упиваясь вдрызг и танцуя до упаду (потому и глаза красные. «Все от недосыпа, дорогуша!») Осталось только найти, где провести оставшиеся несколько часов, когда в кармане нет денег даже на такси. Меркьюри бредет бесцельно по улице, то быстро то медленно, не зная, куда и зачем. Он и не замечает даже, в какой момент начинает плакать, чувствует только, что дышать становится труднее, и холодный ветер больнее обжигает теперь лицо. Он идет, видимо, уже давно, потому что ноги порядком успевают устать. Наконец Фредди не выдерживает, присаживается на ближайшую лавку на пустой автобусной остановке и, забившись в угол, замирает, пытаясь согреться. Словно девочка со спичками из знаменитой сказки, он пробует согреть окоченевшие ладони пламенем дешевой зажигалки, но толку от этого мало, и поэтому вскоре омега это дело бросает, забирается на лавку теперь уже с ногами и, прижав острые колени к груди и обхватив их руками, роняет на них голову, вновь застывая неподвижной статуей. Долгожданное, хотя и слабое тепло приходит к нему наконец, и Фредди не замечает, как погружается в глубокий нездоровый сон. Пробуждение приходит к нему с хлесткими хлопками по щекам и взволнованным криком над ухом. — Эй парень, проснись! Проснись же, черт тебя раздери! Меркьюри непонимающе хмурится, открывает глаза. Изображение сначала расплывчатое, но проморгавшись, омега различает нависший над ним силуэт крепкого мужчины в дорогом шерстяном пальто. Незнакомец подхватывает его под локоть, не обращая внимания на вялые попытки вырваться, и ведет к припаркованной рядом не менее статусной, чем пальто, машине. По правильному Фредди должно быть страшно, но от мужчины пахнет теплом, еловой горечью и какими-то терпкими пряностями, а его кашемировый клетчатый шарф приятно щекочет лицо, когда он утыкается невольно носом в чужую шею, и омега сам не замечает, как расслабляется. В машине незнакомец включает на полную мощность обогреватель, достаёт из бардачка кожаные перчатки с меховой подкладкой и поразительно ловко натягивает их на чужие синие от холода окоченевшие руки, заматывает шею Фредди своим шарфом и набрасывает ему на плечи пальто, сам оставаясь в строгом черном костюме. В тепле Меркьюри окончательно разносит, словно пьяного, он шмыгает громко носом, всхлипывает жалко и никак не может заставить себя перестать плакать. «Все зря! — думает он. — Отец был прав, когда говорил, что ничего я не добьюсь! Я лезу из кожи вот уже не первый год, и каков результат?! Есть ли в этом мире хоть капля справедливости?! Шеффилд — этот урод, смерть ходячая, старый осел, живет как король, а мы едва концы с концами сводим! И долг этот проклятый… Он говорил, что простит его весь, а в итоге простил только половину! Опять обманул! Ненавижу его!!!» Незнакомец ловко крутит руль и наблюдает за ним с легкой смесью интереса, сочувствия и долей брезгливости. — Обычно я не страдаю приступами альтруизма, ты не подумай, — говорит он, усмехаясь, когда понимает, что найденыш его отчасти пришел в себя и смотрит теперь на него круглыми от удивления глазами, пытаясь понять, что происходит. — Просто ты бы там насмерть замерз. Выхода не было. Да не бойся, не трону я тебя! — добавляет он, замечая страх в чужих глазах. — Не хватает еще, чтобы меня потом за совращение малолетних посадили. «Странно, — думает Фредди, — обычно все наоборот говорят, что я выгляжу взрослее своего возраста.» — но потом он вспоминает, что на нем ни грамма косметики, а следовательно его лицо сейчас беспомощно «голое» без всех этих хищных стрелок, агрессивных черных теней, темной помады, пудры и вульгарно-ярких розовых румян, и все становится на свои места. — Мне двадцать семь, — отвечает он хрипло и сам удивляется на мгновение. «Действительно, всего двадцать семь, а кажется, что лет сорок. Столько всего уже было в моей жизни, что на несколько жизней нормальным людям хватит.» — Оу, — тянет незнакомец растерянно. — Я бы тебе разве что двадцать и то с натяжкой дал. Не против же, что я на «ты» к тебе обращаюсь? Думаю, после того, как я тебя спас, у меня есть право на это. Фредди коротко кивает и спрашивает тихо: — Куда мы едем? — Раз ты уже пришел в себя и в состоянии назвать свой адрес, то думаю, что к тебе домой. — Ко мне нельзя, — возражает Меркьюри, перепуганно мотая головой. — Нельзя! Мне нельзя домой! Можно я погреюсь еще немного, а потом вы просто высадите меня, где вам будет удобно? — А домой почему не хочешь? Выгнали, или сам сбежал? — уточняет альфа вроде как и с оттенком сопереживания в голосе, но в тоже время довольно-таки равнодушно. — Мне нельзя домой, потому что там меня ждёт человек, который не должен видеть меня таким, — отвечает Фредди уклончиво. — Если он узнает правду о том, как на самом деле обстоят дела, я не смогу смотреть ему в глаза, умру от стыда. Незнакомец, спасибо ему, понимающе кивает и лишних вопросов не задаёт. — Ну тогда поехали ко мне. Учти, я сейчас не спрашиваю, согласен ты или нет. Раз уж я взялся играть в рыцаря, то доведу дело до конца. Меркьюри не остаётся ничего, кроме как смириться с таким сценарием. Хотя смириться, в его-то ситуации — это громко сказано. Его привозят в роскошный огромный дом, отправляют отогреваться в горячей ванне с пеной, потом кормят сытным грибным супом и оставляют спать в уютной гостевой спальне. Все это время незнакомец крутится где-то рядом. Спрашивает о чем угодно, кроме личных вопросов вроде имени, адреса, или хотя бы места работы. — Когда заводишь разговоры о личном, это потом даёт тебе привязку к человеку, — поясняет он. — Понимаешь, вот есть у тебя к кому-то интерес, скажем так. Вы встретились, например, на вечеринке, переспали и разошлись. Ты ничего не знаешь о нем, а он о тебе, и эта ночь превращается для тебя потом во что-то, что приятно вспомнить, но к чему ты больше не вернёшься. А если у тебя есть адрес этого человека, или номер телефона, или ты знаешь, где он работает… Будет соблазн повторить. Повторишь раз, повторишь два — потом привяжешься к человеку. Мне это не нужно, — подводит мужчина итог. — Понимаешь, я человек не той профессии, чтобы размениваться на привязанности. Фредди думает о том, что он, наверное понимает. Это похоже на ту звёздную жизнь, крупицы которой перепадают им иногда. Невольно на ум приходит Роджер и его привычка спать с фанатками, не утруждая себя даже тем, чтобы запомнить их имена хотя бы на те несколько часов, что они проводят вместе. Это не самая приятная аналогия, но зато доходчивая. Фредди кивает и мямлит тихо: — Да, я понимаю. Незнакомец снисходительно улыбается и наконец оставляет его одного, желая спокойной ночи. Просыпается Меркьюри от звука будильника. — Я бы рекомендовал тебе выспаться, но подозреваю, что тебе нужно на работу. Почти уверен, что она у тебя даже не одна, — говорят ему. — У тебя явно проблемы с деньгами. Конечно я мог бы помочь… — Нет не нужно! — прерывает Фредди, не давая ему даже договорить. — Я не возьму денег, которых не заработал! И через постель я зарабатывать их тоже не стану! Незнакомец одобрительно и даже с долей восхищения во взгляде кивает. Расстаются они, не зная имен друг друга. ***** К встрече с Джоном Ридом Фредди готовиться особо: тщательно подбирает наряд, макияж, духи. Очень важно произвести нужное впечатление! Ребята над его костюмом откровенно ржут, говорят, что он похож на злую ящерицу, но сам Меркьюри знает, что действительно неотразим. Да бога ради, что вообще эти безнадежные понимают в моде?! Фредди не слепой в конце концов, он знает, что выглядит хорошо. Он уверен сегодня в себе на все сто. Но когда момент икс наконец наступает, омеге едва удается удержать на лице маску невозмутимости, потому что перед ним тот самый незнакомец, что пару лет назад подобрал его ночью на холодной остановке, словно бездомного котенка. В том, что это именно он, вокалист не сомневается ни на секунду. К счастью, тот либо не узнает его, либо усердно делает вид, что впервые видит. В любом случае изображать королеву перед человеком, который уже видел его нищим мальчишкой — это как если бы Золушка появилась перед принцем в платье принцессы, после того как несколько часов назад у него на глазах выполняла, чумазая и оборванная, грязную работу. Теперь это явно не так уж просто, но в конце концов легко никогда не было. Плевать, кем его видел Рид раньше! Важно только то, кем он стал теперь. — Так значит это ты Фредди Меркьюри? — говорит агент, хитро щурясь. — У тебя талант! Омега кивает и усмехается немного высокомерно. Он королева, нужно вести себя соответствующе.