Эта трудная жизнь

*7 сентября 1979 г.* Глубокая ночь черным бархатом опустилась на землю, и гости на вилле все уже давно крепко спят, кто где, сраженные наповал алкоголем, травкой, коксом, и ещё один дьявол знает чем. На диване сопит смешно Брайан, чьи волосы кто-то немилосердно посыпал золотыми блестками и конфетти, у его цветастой шелковой рубашки оторван наполовину рукав, под правым глазом сочный фингал, зато лицо все в алых следах губной помады. Той же злополучной помадой густо накрашены губы пристроившегося рядом на полу ничего не подозревающего Дики. Эта шалость — дело рук Фредди, а помаду ему щедро одолжил Дэвид Боуи, который сейчас лежит в углу, с улыбкой умиротворения и счастья на безбожно измазанном теми же золотыми блестками лице, обнимая кадку с декоративной пальмой. На лбу у него все еще красуется канцелярский стикер, красноречиво извещающий окружающих о том, что его обладатель — «выхухоль обыкновенная». На ноге его почему-то нет одного носка вместе с ботинком, а главное на нем нет штанов, зато вместо них есть неприлично короткая пышная розовая юбочка из фатина, которая в начале второго дня празднования была получена, как трофей, в страстном «бою» с одной из девушек танцовщиц. При всей сомнительности таких модных решений и явно незапланированных потерях гардероба, очевидно однако, что этой ночью «человек упавший на землю» не просто сорвал джекпот, а заполучил в этой лотерее разврата главный приз. На его запястье кокетливо повязан бантом, словно платок благородной дамы на руке рыцаря, кружевной красный чулок, а из нагрудного кармана пиджака торчат такие же красные кружевные трусики. Чье все это догадаться совсем нетрудно: разве что только слепой не видел эти самые чулки на имениннике, когда тот изображал стриптиз на крышке рояля. Тоже со стикером на лбу, но зато хотя бы относительно прилично одетый, уложив голову прямо на клавиши того самого вышеупомянутого рояля, дремлет «фикус» Элтон Джон. Джон Рид во всем этом беспорядке пострадал меньше остальных. Хотя он и поплатился галстуком и разбитыми часами за то, что не ушел вовремя спать на верхний этаж, как сделали это Майами и Рой, зато сохранил целым лицо, не перебрал ни с чем, ни с кем не поссорился, а ещё, в качестве приятного бонуса, разжился маленькой изящной короной с головы именинника. Пол Прентер, с разбитым носом и черным фингалом на скуле, на удивление мирно спит за столом, рядом с уронившим кудрявую рыжую голову в тарелку с остатками праздничного торта Кенни Эвереттом. Остается только гадать, кто именно в разгар вечеринки разукрасил ему физиономию, и было ли это делом рук Брайана. Остальные гости, более или менее опознаваемые по одежде или причёскам, в разброс лежат кто где. Кто-то на полу, кто-то на ступеньках, так и не сумев доползти до гостевых спален, кто-то даже на ком-то, для мягкости, а кто-то, что вполне логично, под кем-то, и абсолютно все из них под кокаином и алкоголем. Короче говоря, вечеринка явно удалась на славу… Осторожно переступая через чьи-то распластанные на полу конечности, Роджер, который либо надрался меньше всех, либо каким-то чудом уже успел протрезветь, пробирается к входной двери, следуя за минут пять назад покинувшим комнату Фредди. Наконец он достигает своей цели и замирает невольно на порожках, жадно вдыхая свежий ночной воздух. После душного дома дышать свежестью — такое яркое, почти болезненное удовольствие, что Тейлор прикрывает глаза и на несколько мгновений позволяет себе забыть обо всем. Когда наконец он возвращается в реальность, то первое, что, точнее кого видит, хотя без очков и не совсем четко, — Фредди. Его облегающее, длинной в пол, красное платье раздражающе ярко блестит в желтом свете уличных фонарей. Будь его воля, Роджер сжег бы эту дурацкую «тряпку» с рвением инквизиторов, сжигающих книги еретиков. Фредди этот наряд слишком идет. А ещё он слишком откровенный, и таковым его делает необычный вырез, который открывает ни бедра, ни грудь и шею, а живот, начиная от кромки ребер и спускаясь треугольником вниз, почти к лобку. Тонкая дорожка волос от пупка лишь усиливает ощущение того, что грань приличия пройдена. В этом платье Фредди выглядит даже не пошло, он — чистое воплощение похоти. Сейчас Меркьюри стоит около бассейна, пьяно покачиваясь на тонких высоких шпильках. Его волосы растрепаны, макияж смазан, губы горько стиснуты в тонкую линию, а в глазах пустота. Первое время он остается так же неподвижен, как и сам Роджер, но потом сбрасывает небрежно надоевшие ужасно неудобные туфли, совершенно неприлично наклонившись, стягивает несколько неуклюже оставшийся чулок, а потом расстегивает платье. Избавиться от него — не проблема для человека, которому доводилось не раз, будучи мокрым от пота, снимать арлекинское трико и латекс. Словно шкура змеи, платье медленно, шурша заманчиво шифоновым подкладом, сползает на мраморный пол по стройным длинным ногам, усыпанным на бедрах россыпью свежих засосов, шлепков, и следов от чьих-то жадных пальцев, и оставляет своего хозяина, который переступает грациозно через него, кончиком ступни брезгливо отпихивая его в сторону, совершенно обнаженным. Фредди несомненно знает, что Роджер стоит на ступеньках у него за спиной, но ему слишком все равно сейчас, пусть бы даже там стоял не только Тейлор, а хоть вся толпа гостей. И нет, это не представление для одного зрителя, не какая-то хитрая игра, а именно усталость. Черная королева насытилась вдоволь чужим похотливым обожанием, утолила сполна свой голод, и отступила, и теперь белая королева, стыдясь и брезгуя, стремилась избавиться от следов ее неукротимого разврата. Уставшие от ходьбы на шпильках ноги ноют и дрожат в напряжении. Омега осторожно опускается на край бассейна и соскальзывает наконец в прохладную воду, сразу же скрываясь под ней с головой, только черные змеи кудрей вьются где-то под поверхностью. Роджер с минуту стоит, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, на своем месте, а потом, на ходу раздеваясь до белья и бросая вещи прямо на ступеньки, словно ненужный хлам, тоже подходит к бассейну и прыгает в него, как шкодливый ребенок, поднимая фонтан брызг. Фредди выныривает почти сразу после этого, и по выражению его лица на мгновение можно подумать, что он удивлен, но Тейлор знает точно, как дважды два, что это совсем не так. Вода на этом уровне бассейна доходит ему до ребер, когда альфа встает на ноги. Ничего не говоря, он притягивает замершего рядом Фредди еще ближе и прижимает его к себе, бережно укачивая на сильных руках, словно ребенка. Меркьюри сначала недовольно хмурится, но потом расслабляется полностью, словно покойник безвольно свесив руки и запрокинув голову, так, что длинные волосы его вьются на поверхности зеркальной глади. Фредди и так очень лёгкий, но в воде кажется совсем невесомым. Словно черные слезы, по его щекам стекают следы от туши. Он очень тихий сейчас, слишком погруженный в себя, и кажется невыносимо далеким и даже чужим. — Я соскучился, — выдыхает вдруг Роджер хрипло. — Ты не представляешь, как же я по тебе соскучился! Каким же я был идиотом, что тогда позволил тебе уйти! Я так жалею сейчас об этом! — Замолчи! — Фредди говорит это тихо, но зато таким многозначительным тоном, что Тейлор не может ослушаться. — Не смей говорить, что жалеешь! Ты теперь женат, у тебя ребенок, и ты счастлив со своей семьёй. — А если не счастлив?! — огрызается Роджер резко. — Что если я не счастлив?! Что если для счастья мне нужен ты?! Что если я считаю свою личную жизнь бессмысленной, испорченной и глупой, потому что в ней больше нет тебя?! Ты не думал об этом?! — Ну и чего же ты хочешь от меня?! — теперь уже Фредди почти кричит, не боясь того, что кто-нибудь может услышать, а еще хуже увидеть их сейчас. — Что я, по-твоему, должен сделать? Пускать тебя каждый раз в свой дом и в свое сердце и, раздвинув ноги, слушать жалобы на твою жену и семейную рутину, пока ты будешь меня трахать?! Так я должен поступить? — Меркьюри замолкает на мгновение, словно решаясь на что-то рискованное, или попросту тяжелое для себя, и дальше продолжает уже тише: — Пожалуйста, Лиззи, не говори мне никогда больше, что ты несчастен, а твоя жизнь бессмысленна! — в этих словах не эгоистичный жест, значащий «мне нет дела до твоих проблем», а отчаянная просьба о чем-то глубоко личном и от того очень болезненном. — Родж, у тебя идеальная семья, совсем как из гребаной, мать его, рекламы хлопьев для завтрака по телевизору, у тебя есть красавица жена, чуткая и добрая, есть чудесный сын — твоя копия, ты знаменит и богат, твоя работа — любимое дело, слава богу, ты здоров, окружен друзьями, которые всегда тебя поддержат, это ли не счастье?! Об этом столькие мечтают, и если твоя жизнь бессмысленна, — Фредди неожиданно всхлипывает рвано, судорожно вздрагивая в чужих объятиях, — чего тогда стоит моя? У меня нет ни семьи, ни любимого человека рядом, и вы — мои друзья, тоже отдаляетесь от меня с каждым днем все сильнее. Мне очень одиноко! Ты даже не представляешь, насколько мне одиноко! Знаешь, я никогда особо не скрывал, что хочу большую крепкую семью. Однако у меня никогда ее не будет, а если и будет, то однажды мне придется столкнуться с тем, что собственные дети возненавидят меня, потому что над ними будут смеяться в школе, будут говорить им, что их мать — шлюха, которая, обдолбавшись, трахается с каждым первым встречным, а еще обязательно найдется какой-нибудь урод, который расскажет им, как здорово дрочиться ему каждый вечер перед сном на какую-нибудь мою дурацкую эротическую фотку из глянцевого журнала! — голос Меркьюри истерично срывается. Сразу видно, что подобные мысли мучают его уже давно. — Они все время будут окружены всей этой грязью, они возненавидят меня, их утомят сплетни, утомят преследующие по пятам папарацци, я в конце концов буду для них чужим, потому что все время разъезжаю в турах по миру, и когда они станут взрослыми, то наверное даже общаться со мной перестанут. Поэтому у меня никогда не будет семьи… Музыка — это все, что у меня есть, но мне тяжело. Она придает мне сил, но и тянет их из меня, забирает мое время, мои чувства, мое здоровье. Я устал от вечных турне! Я привык к тому, что мое горло постоянно болит, привык просыпаться по ночам, чувствуя, что задыхаюсь, привык лежать в постели с температурой и жуткой головной болью после практически каждого выступления, а это ненормально! Фредди приподнимается резко и крепко обнимает друга за шею своими тонкими руками. Он может еще много чего ему рассказать о том, каково на самом деле быть фронтменом группы, какой ценой приходиться пробиваться в этот бизнес, ну и конечно о том, как горько расплачиваться за ошибки, свои и чужие тоже, но он не сделает этого, потому что перед ним все еще его глупая взбалмошная Лиззи, с которой так много всего они когда-то пережили вместе. Не раз ввязывались в драки друг за друга, а потом обрабатывали друг другу ссадины и синяки. Таскали вместе тяжелые мешки с пыльным старым тряпьем с барахолок, чтобы потом, превратив его в «конфетку», продать. Менялись вещами. Делили на двоих, а порой и на троих односпальную дряхлую кровать, или жесткий старый диван на кухне, который жутко скрипел от каждого движения и больно колол бока торчащими пружинами. Голодали, сдавали со слезами, литрами кофе, горой мятых конспектов и истериками сессии. Подрабатывали везде, где только могли, а потом ссорились из-за беспокойства о здоровье друг друга, ну а в случае Роджера из-за ревности, когда Фредди выпадала подработка натурщиком, или если он заводил разговоры о том, чтобы податься работать стриптизером. И всё-таки, несмотря на все недомолвки, ссоры и проблемы, вместе они провели несколько счастливых лет, и чувства, перейдя в другую форму, так никуда и не делись. Поэтому Фредди молчит. Он любит Роджера и не хочет делать ему больно, а он непременно сделает, если расскажет например о том: что ночью после вечеринки в честь рождения Феликса, на которой впервые взял малыша крестника на руки, на которой так много шутил, смеялся и сыпал без остановки пожеланиями всех благ; лежа в своей огромной пустой холодной постели, он безутешно плакал, уткнувшись лицом в подушку, и думал о том, что, сложись все иначе, именно его, а не Доминик Роджер обнимал бы и нежно целовал в висок, глядя на него с таким благоговейным трепетом в глазах, словно перед ним святыня, чудо из чудес. А на руках Фредди держал бы не чужого, а своего ребенка, не важно мальчика, или девочку, который был бы так похож на отца, и, возможно даже, самую чуточку, на него, главное чтобы не зубами, потому что уродство никого еще не сделало счастливым. — Прости! — выдыхает Роджер внезапно, вместо того чтобы продолжить этот бессмысленный, но весьма опасный спор. — Ты прав, я не имею права жаловаться, после всего того, что было, и чего не было. Я так виноват перед тобой… — Не надо! Не говори, — Меркьюри меняет гнев на милость и только, приподнявшись, прижимает холодный палец к чужим губам. — Молчи! Иначе я не смогу… Фредди так и не договаривает, но Тейлор и без лишних слов понимает, что он тоже скучал. От осознания этого в сердце разливается приятное тепло, и проклятые бабочки, ожив вдруг, порхают в животе. — Я люблю тебя, — говорит Роджер тихо, а после, не давая Меркьюри времени на ответ, накрывает его холодные сухие губы своими. Фредди вначале упирается ладонью ему в грудь, пытаясь оттолкнуть, из-за чего чуть не выскальзывает из чужих объятий в воду, но потом вздыхает обречённо и жадно отвечает на поцелуй.