Перекресток

У старухи был всего один глаз, и вдвое больше зубов. По крайней мере целых осталось только два, и множество их осколков, истерых временем. Матеуш помнит это отчетливо. Запах прелых трав, гнилых пеньков у нее во рту, коптящей сальной свечи на столе. И отец, нетерпеливо выслушивающий ее каркающие поучения. Теперь он тут. На пересечении дорог, в кольце вытоптанной земли. Ночь вокруг стояла глухая, темная. На перекрестке не было никого, даже бродячих собак. Тишина и безмолвие. Только одинокая фигура в слепой мгле в самом центре укатанной до каменной твердости, бурой почвы. Расстегнутый кафтан обнажал белую, тонкую сорочку. Высокий воротник почти душил. Темно зеленое сукно под светом звезд-гвоздиков казалось черным. Худое, вытянутое к подбородку лицо — белее льна. Серебряные галуны армяка блестят в тусклых отсветах далекого зарева как чешуя змеи. Вдалеке крепостные жгут поля, очищая землю. Лазоревые глаза выцвели, припорошенные известковой крошкой обреченности. Ему отсюда некуда идти. Лето на излете. Анджея нет уже месяц, и отец совсем потерял надежду. А вместе с ней и терпение. Последние его крупицы. Именно поэтому младший в семье Потоцких стоит на перепутье трех дорог. В ночь когда умирает луна, глядя во все стороны шалыми от испуга глазами. Отец никогда не простит его, если Матеуш ошибется, сделает что-то не так. Если произнесет хоть слово неверно, и от этого ритуал не удастся, и его брат не вернется домой. Старая ведьма жила на отшибе, в опустевшем хуторе. Обветшавшие дома жались в тени векового леса, на самой границе, давно уже убранных полей и темных валов беспокойных, вечно что-то лихое нашептывающих крон. Агапия научила их. За непомерно большую плату поведала проверенный, старый как мир ритуал, благодаря которому любой потерявшийся путник вернется домой. И отец не задумываясь спровадил младшего сына сюда, на перепутье трех дорог, дрожать под душным, напоенным далеким запахом гари ветром, сжимая в одной руке бокал, в другом нож. Матеушу было страшно. По настоящему. Он никогда не был трусом и считал себя человеком образованным, несмотря на то, что в Сорбонну учиться отправили Анджея, именно младший княжич всегда обладал живым умом и тягой к знаниям. Именно ради него мать еще при жизни собрала под их крышей полную сокровищ библиотеку и выписывала сыновьям лучших учителей из Варшавы. И вот, стоя под стальной, тонкой ухмылкой луны, слушая как хлопают полы темного кафтана за спиной, а волосы путаются в прогорклом ветре, неудавшийся сын Станислава Потоцкого ждет своей участи. Ждет первого встречного, чтобы завершить ритуал. Слова обета вертятся в голове пьяными от крови трупными мухами. Тыкаются слепыми головами в глаза с той стороны, норовят прорваться наружу раньше времени. Нельзя. И время сворачивается вокруг кольцами ржавой цепи, сковывает дрожащее в напряжении тело. Он так устал ждать. К этому все шло. Он всегда знал, что отец его ни во что не ставит. Знал, что любила своего слабого, вечно болеющего отпрыска только кроткая мать, прожившая так недолго. Над могилой жены, похороненной в одном гробу с младенцем, дать жизнь которому у нее попросту не хватило сил, Станислав сказал: «Хорошо хоть одного родила как надо», и просто скупо махнул крепостным, чтобы засыпали дощатый ящик землей. Места в семейном склепе жене и умершему, так и не сделав ни единого вдоха ребенку, не нашлось. Анну похоронили в общем ряду серых могилок, установили безликий крест из рыхловатого камня, и забыли. Только Матеуш приходил навестить усопших, подолгу, растерянно глядя на латинские буквы, вырезанные в камне. У него мог быть младший брат. У него могла быть мать. Если бы отец потрудился вовремя выписать в имение врача. Если бы отец потрудился уделить внимание беременной жене, слабой здоровьем и кроткой нравом. Но нет. В то лето Анджей собирался в Сорбонну и все внимание отца было безраздельно отдано наследнику. Сильному, шумному, с пудовыми кулаками. Казалось брат вытянул из их матери все силы еще у нее в животе. Потому что второму сыну не досталось почти ничего, а третий даже взглянуть на мир не успел, так и родился мертвым. Вдали послышался размеренный топот копыт. Матеуш вскинулся, замер, перестав беспорядочно метаться мыслями по своей прошлой жизни, теперь вот поставленной на кон, ради отцовского любимчика. Из-за поворота не торопясь выгулькнул свет, затем конские головы. Фонарь болтался на шесте. Пара громадных, черных жеребцов тащили крытый фургон. На козлах сидел старик с черной, коротко остриженной бородой, а лошадей в поводу вел кто-то высокий, с ног до головы укутанный в запыленное тряпье, только глаза цепко глядели вперед из узкой прорези. Матеуш одеревенел. Губы вдруг перестали его слушаться. Нужные слова вылетели из головы, и пальцы чуть не выронили нож. — Э! Ты чего там встал, дурной? — прокаркал старик, потянув на себя длинные поводья — Сойди к обочине. Дай проехать честным людям! Все о чем мог думать Матеуш: кто из них? Старик или этот замотанный? Пугали его одинаково оба. Но шевелиться или отвечать он не решился, затравленно глядя на пару мужчин. — Та, что ты сделаешь… блажной какой-то. Исса, пойди отгони его. Но аккуратно. Одет он как паныч, нам проблемы с местным войтом ни к чему! Пара черных глаз долго смотрят на старика, скользят по его крючковатому носу, шитой белой нитью безрукавке поверх белой рубахи, заправленной в синие, суконные штаны, по собранным в хвост, тронутым первой сединой волосам. Матеушу кажется что он слышит глухое рокотание, словно злой пес рычит на хозяина, едва различимо, не в состоянии выказать свою нелюбовь открыто, но и задавить ее внутри — тоже не в силах. По спине бегут ручейки холодного пота. Затылок продирает предчувствием беды. «Только не он» — стучит в голове изнутри скрипучим маятником, от виска к виску, простреливая острой болью. Но нет. Именно он. Высокая фигура оставляет лошадей, бесшумно идет, подметая дорожную пыль рваным краем своего одеяния. Прожигает взглядом насквозь, как каленым железом. И Матеуш вздрагивает. Когда обутая в истоптанные башмаки нога переступает незримую черту вытоптанного круга между шестью дорог, когда где-то далеко, протяжно воет пес, а над их головами, в подсвеченном горящими полями небе пролетает громадная черная птица, Дрожащий на ветру, перепуганный до беспамятства парень начинает читать: «Господь дорог, сотворивший все пути и тропы. Верни отнятое. Прими подаяние. Я приношу тебе обет. Бог, благословивший мои уста и стопы. Зрю явное. Приимлю сие решение. Покуда стоит белый свет. Да сольются наши дороги. Не отступлю. Не отвернусь. Не отрину. Единство одного аки многих. Душою и телом. Во веки вечные. Пришлый не будет отпет.» Опрокинув безвкусное сейчас вино в онемевшие губы, Матеуш разбил тонко дзенькнувший дорогим флорентийским стеклом бокал, с размаху бросив его себе под ноги. Нож ходит в руке ходуном, пока лезвие процарапывает на ладони квадрат, и круг, вписанный в него, сразу растекшиеся пурпуром по холеной, белой коже. Боли почти не ощущается. Только оглушительное, полное паники собственное сердцебиение, барабанящее в уши как набат. Все. Матеуш замер, ожидая разверзшихся небес, грома и молний. Хотя бы особо яростного порыва ветра. Воя чертей. Вопля пронзенного колдовством незнакомца. Но не произошло ничего. Даже зловещая фигура не шевелилась, замерев как изваяние в паре шагов от перепуганного шляхтича. — Исса! — змеей зашипело чуть позади истукана, где копытами беспокойно били лошади и фонарь болтался на шесте, отбрасывая во все стороны причудливые, фантасмагорические тени — Чего встал, бестолковое отребье! Прогони его! Немедля! Или выпорю, смердящий ты цап! Молчаливый Исса встрепенулся, чуть повел головой в сторону старика, и Матеуш был готов поклясться на Святом Писании, что эта образина ухмыльнулась. Глаза сузились, собирая бронзовую кожу в лучики морщинок. И высокая фигура отмерла, шагнула вперед, нависнув над втянувшим голову в плечи парнем. — Приимлю — глухо прошептал с присвистом укутанный в рваные, темные тряпки Исса. И как стоял, бухнулся на колени, прижался лбом к порезанной руке, замер так, шумно и часто дыша, словно перед этим он несся сюда как ополоумевший от самой Варашавы, не разбирая дороги, начисто потеряв все силы в пути. Матеуш дернулся, вконец потеряв связь с реальностью, боязко глядя на великана у своих ног, на то как он жмется к его руке и сопит гончей псиной, словно запоминает запах. Лучше бы небо прошили молнии и божий гнев упал на его голову, чем вот такое. Потому что от укутанной в черное фигуры разило опасностью, древним как мир, потаенным страхом, ужасом что встает из разверстых могил. И тем удивительнее было поведение возницы. Старик остервенел. Сдернул с сидения узловатый кнут, которым видать стегал лошадей в пути, и спрыгнув на землю, решительно направился к ним, что-то бормоча себе под нос. — Хозяин, обождите меня здесь — так же шепотом, мягко, проговорил незнакомец, даже не оборачиваясь назад, полоснул по восковому лицу Матеуша угольями глаз и встал, лишь теперь рывком оборачиваясь. Видно старик что-то доглупал. Он замер, нахмурился, сомневаясь, но все-таки развернул длинный кнут. — Ты, богомерзкое отродье, немедля сделаешь что тебе велено! — попытался вернуть голосу былую уверенность чернобородый, но даже Матеуш слышал его страх. И когда старик замахнулся, он почти не удивился молниеносному броску безымянного человека. Не удивился, когда тот отбросил одним движением своего попутчика аж к фургону, походя, играючи. Хотя возница весил раза в два больше самого Матеуша. Вот когда безымянный оказался рядом со своей жертвой в мгновение ока, одним рывком покрывая расстояние в добрых десять локтей, стоящий вкопанным колом посреди перепутья паныч зажал рот рукой. Потому что существо, посланное на его голову самим Сатаной, не иначе, впилось пальцами под ребра старику, не дав тому сползти на землю, вздергивая его над землей. И эти пальцы погружались в плоть как в мягкую перину, продирались все глубже. Старик вопил, харкал кровью и выл, как раненное животное, готовое испустить дух. Когда руки его убийцы по самые кисти вошли внутрь, выплескивая на живот темную, почти черную в неверном свете фонаря кровь, истошный крик оборвался. Фигура в черном сделала плавный шаг назад, рывком извлекая руки из тела человека, вытаскивая наружу сердце и тягучую пленку чего-то сизого. Раздавленный комок мышц был брезгливо отброшен в сторону. Незнакомец присел на корточки, тщательно вытирая руки о полу мягкой безрукавки, с интересом рассматривая неподвижное лицо мертвеца, словно впервые его видит. Орлиный профиль, впалые, аскетические щеки, черная борода в комках крови, которой перед самой смертью плевался старик. В желтом свете фонаря изрезанная морщинами кожа казалась почти оранжевой. Не настоящей. Голова убийцы повернулась к Матеушу. Он медленно встал. Длинные, узловатые пальцы описали в воздухе странный знак, рокочущий голос прокаркал несколько рычащих, гортанных слов, и из-под тени пересохшего колодца у перекрестка выползла белесая, мерзкая тварь. Оно отдаленно напоминало нагого человека. Только все изломанное, перекрученное, с плюгавой, шишковатой головой. Мерзость передвигалась на четвереньках, быстро-быстро перебирая худыми конечностями. По паучьи отклячивая локти и колени, подволакивая за собой крысиный, лысый хвост. Исса даже не обернулся, когда тварь вонзила в живот мертвеца широко распахнувшуюся, клыкастую пасть. Приподняла, высоко задрав на худосочной шее уродливую, лупоглазую голову, и пятясь, потащила тело к колодцу. А Матеуш не мог даже вдохнуть, глядя как чудовище по-хозяйски, не торопясь ползет, похрюкивая, булькая, пуская кровавые пузыри провалом, заменяющим ему нос. — Не смотрите, хозяин… — вкрадчиво, бархатно, посоветовал великан, остановившись рядом с ним вплотную, заслоняя собой монстра, как раз пытающегося затащить труп старика в колодец. Матеуш дернулся, пискнул, попытался отпрыгнуть. Но руки убийцы, руки способные рвать человеческую плоть как бумагу, перехватили за плечи, удержали на месте. — Не отступлю, не отвернусь, не отрину, хозяин — с явной насмешкой в голосе, напомнил он — Не советую проверять доброму господину, что будет, если он нарушит обет. И пара черных глаз, огромных как бездонное небо над ними пытливо впились в лицо. В глубине угольной мглы явственно светились далекие алые искры, едва различимые, но от того не менее яркие. Словно в черепе убийцы кто-то раздувал пламя, медленно набирающее силу, почти умершее под слоем пепла, но от того не менее опасное. — Куда хозяин хочет отправиться? У нас сильные кони и вдоволь еды. — Кто ты? — невпопад выдохнул дрожащим голосом Матеуш, отчетливо понимая, если это чудовище сейчас отнимет руки от его спины, он упадет, потому что ноги подгибались и колени попросту отказывались держать вес тощего тела. — Хозяин точно уверен, что здесь самое удобное место, чтобы задавать такие вопросы? Мы могли бы отправиться туда, где спокойнее. Хозяин замерз. Хозяину нужен отдых и мягкая постель. — Я хочу понять, что здесь случилось? Хочу знать, кто стоит передо мной! И что будет дальше?! Матеуша продолжало трясти. Он стоял, прижав к груди нож, так, словно, это могло его защитить. Пустить оружие в ход мысли не возникло, и вряд ли бы она закончилась чем-то хорошим, вдруг его посетив. Парень просто смотрел в узкую полоску открытой кожи, на которой виднелись чуть раскосые, темные глаза, под сенью таких же черных, вразлет, бровей. — Хорошо — тяжело вздохнув, согласился тот кого старик называл Иссой — Перед тобой стоит сын аптекаря. Того что сейчас мертв. Случилась расплата. Честная, давно заслуженная благодарность этому лживому псу, за то, что он меня обманул. А дальше мы поедем искать постоялый двор, где ты выспишься и придешь в себя, чтобы потом уже, хорошо подумав, выслушал ответы на более уместные вопросы. Хозяин доволен? — Нет — честно признался Матеуш, и лишь нервно сглотнул когда массивная рука, уползшая с его лопаток, перехватила нож, мягко вынимая его из окровавленных рук княжича. — Пойдемте — обняв одной рукой за плечи, Исса чуть ли не силой потащил паныча к фургону, на ходу приговаривая — И ничего не бойтесь. Поздно уже. И незачем. На земле возле фургона где лежал труп темнело пятно крови. Сердце, раздавленное руками Иссы, закатилось в траву, влажно поблескивало, всеми позабытое, как надкушенное яблоко, оказавшееся слишком кислым. — Не смотри — еще раз пророкотало чудовище, и помогло Матеушу взобраться на козлы, подталкивая в спину — Я могу сесть рядом? Вопрос застал парня врасплох. Он секунду растерянно молчал, остро чувствуя что не хочет оказаться рядом с этим существом, но вынужденный следовать обету, коротко кивнул, потом затравленно глядя как массивная фигура взбирается по шатких ступеньках, садится рядом, перехватывая брошенные стариком вожжи. — Куда нам? — рассматривая дороги ведущие с перепутья, спрашивает Исса. — Домой. Отец ждет — не задумываясь кивает подбородком на одну из дорог, и повозка рывком двигает с места, когда Исса взмахивает поводьями, выводя из меланхолического оцепенения лошадей. — Еще один отец? — глухо переспрашивает темная фигура у плеча Матвея и он едва удерживает желание дернуться в сторону от него, покорно сидит ссутулив плечи, опустив голову. — Да. Еще один. Ты ведь ему не навредишь? — Как захочет хозяин — спокойно отвечает чудовище в человеческом обличии и в парень мотает светловолосой головой. — Нет! Не захочу! Ты не должен никого там трогать! Никому вредить! Слышишь меня? Я не знаю что там было у тебя с твоим отцом, но с меня довольно крови и чертовщины! — Как скажешь — на удивление легко соглашается Исса, и дальше они едут молча. Матеуш подавлен, в его голове все произошедшее больше похоже на горячечный сон. Разум твердит, что все взаправду, и он же не в состоянии найти объяснение происходящему. Тварь из-под колодца. Нечеловеческая сила укутанного в плащ и тряпье Иссы. Мертвый старик аптекарь, о которых в народе ходит всякая слава. Говорят от аптекаря до алхимика лишь пол шага. А от алхимика до чернокнижника рукой подать. Матеуш не понимает, что за ритуал он провел. Почему там оказался именно этот фургон? Именно эти двое? Он был готов провести остаток жизни с какой-то крепостной. Всего-то делов, забрать бедняжку в отцовское имение и там пристроить. Но все обернулось настоящим кошмаром. — Исса? — зовет он когда впереди уже виднеются редкие огни спящего города. — Да, хозяин? — Как ты оказался на том перекрестке? Ты знал? Расслабленная, темная фигура, пожимает плечами. — Знал что ты там ждешь меня? Нет — цепкие, миндалевидные глаза смотрят вперед, на огни чужих жилищ — Но нас с Иосифом водило кругами. Мы семь раз сворачивали не туда, петляли и путались. Он был очень зол. А когда нашли нужную дорогу уже стояла глухая ночь, и вокруг ни единого постоялого двора или хутора. Поэтому он заставил меня идти рядом с лошадьми, высматривать кочки, чтобы кони не подвернули ногу или колесо не угодило в яму. Дурная затея. Но старику сильно хотелось меня наказать. А тратить время на порку или еще какие ухищрения повеселее он не хотел, так что просто смотрел как я бреду рядом с животными. А ты? Долго там простоял? — С самого захода солнца — с содроганием вспоминая бесконечные часы на перепутье, ответил парень. Ему вторил тяжелый вздох возницы. — Долго. Да еще и перепутье не простое. Повезло, что близко к колодцу не подходил. Мог и головы не сносить. В рокочущем голосе сквозило сожаление и беспокойство. Матеуш непонимающе посмотрел на Иссу, пытаясь понять не причудилось ли ему. — Что это была за тварь? — Обычный трупоед. Видать какая-то девка скинула некрещеного младенца в колодец. А потом это место облюбовала чародейка для своих темных дел. Вот оно и напиталось злой силой, окрепло, пристрастилось к людскому мясу. Тварь трусливая, на живых нападает редко. Но ты был один, напуган и замыслил совершить колдовство. Злыдень мог и покуситься. Откуда про ритуал узнал то? Поди где-то вычитал? Пытливый взгляд исподлобья. Матеуш отрицательно машет головой, постепенно успокаиваясь. — Нет. Агапия научила. Ведьма с дальнего хутора. — Сильная видать ведьма. Не думал, что такое кто-то еще помнит. И без предупреждения потянулся к изрезанной руке, поймал, развернул к себе внутренней стороной, с интересом уставился на ладонь. — Надо будет к ней потом наведаться. Поспрошать за жизнь. Поблагодарить как следует. Не гоже такую знающую курву оставлять под боком. Явно ведь старая падаль на что-то рассчитывала, подговаривая тебя на подобное, и явно не на меня. Ухмылка в голосе казалась такой очевидной и легко читаемой, что Матеуш ее почти кожей чувствовал. Недобрый, полный кровожадного предвкушения оскал. И самое удивительное внутри не всколыхнулось недовольство. Не поднялась волна искреннего желания защитить старую женщину от расправы. Потому что если бы не она, если бы не ее наука, в жизни Матеуша все по прежнему оставалось бы нормально. Не было бы ритуала. Не было бы Иссы. Они въехали в город под заливистый лай собак. Центральная, мощеная камнем улица вела к отцовскому замку. Выстроенный на скале, над рекой, открытый для подступа лишь с одной стороны, форпост казался черной громадиной, нависающей над укрепленным городком. Круглая пороховая башня возвышалась слева от подъемного моста. Глубокий ров отделял замок от городских улиц с единственной стороны, где к нему можно было подойти при осаде. За крепостной стеной трехэтажный дом и хозяйственные постройки. Конюшня, сараи, кузница и длинная, одноэтажная казарма, жмущаяся к стене. Часовые приметили повозку издали, недобро чертыхнулись, один вышел вперед махая путникам фонарем. — Ану тпррру! — гаркул он — куда прете нехристи поганые? Войт сейчас никого не принимает, а таких паскудных сукиных сынов как вы, не примет вообще никогда. Катитесь откуда приперлись подобру поздорову! Матеуш недовольно поморщился. — Ставр, не голоси. Это я, Матеуш. Давай открывай ворота и пошли кого-то отца предупредить. Скажите, что я вернулся. Стражник на таком расстоянии не признавший панского сынка глупо таращился на тощего, белобрысого парня, угнездившегося под боком у ряженной образины. — Матко Боска! Пан Матвей! Чего это вы на это одоробло взобрались? — и обернувшись к воротам, уже громче — Степан, пойди-ка к старому пану, скажи что Матеуш вернулся. Их пропускают в защищенный крепостными стенами двор не сразу. Возятся с воротами, окликают друг друга, пока поднимается тяжелая решетка. Так они и оказались в отчем доме Потоцкого. Матеуш отчаянно нервничает. Исса сидит как и сидел, спокойный, темной глыбой сгрудившись на козлах, рядом с молодым княжичем. Отец встречает их на ступенях дома, в наспех накинутом кунтуше, простоволосый, смурной. Смотрит неодобрительно, как сын спрыгивает на землю, опекаемый молчаливым спутником, как они вдвоем идут к Потоцкому, оставив за спиной запряженный парой вороных крытый фургон. — Ты на какой ляд сюда притащил этого выблядка? — сдавленно сипит пан, дождавшись когда отпрыск подойдет ближе — опозорить меня хочешь? Привечать в своем доме нехристя? Поднятые переполохом слуги предусмотрительно расползаются по двору. Кто обратно к воротам, кто исчезает в распахнутой двери имения. Никому не хочется стать свидетелем очередной стычки старого и молодого панов. Потом Станислав таких доброхотов гнобит нещадно. А молодой Потоцкий смотрит обвинительно, молча, выматывая душу из простого люда своим тяжелым взглядом, за то что стали свидетелями его позора. Очередного. Сына Станислав частенько бил, по поводу и без, так что вовремя убираться подальше челядь и дворовые научились споро. -Отец… — потупившись мямлит Матвей, — Он и есть первый встречный. Что мне было делать? Если бы оставил его, или отвернулся, все могло пойти прахом. От того сотворим ли согласно науке Агапии зависит возвращение Анджея. Я думал так будет лучше. Надежнее. Если на то твоя воля, завтра мы уедем… Да хотя бы во Львов. Ты ж сам хотел меня туда отослать по приезду брата. Вот и поедем. Только ночь дай переждать. Потоцкий сжал кулаки. Отяжелевший с возрастом, грузный, он перепрыгивал водянисто-серым, рыбьим взглядом с сына на черную образину, сцепив массивные челюсти, шумно сопя в седеющие, вислые усы. — Курва мать! Надеюсь ты все сделал как надо. Если к утру Анджея не будет, велю запереть в лёхе и держать там вместе со слизнями пока с голоду не подохнешь, бесполезное шлёндрино отродье. Убирайся в свои покои и чтобы я тебя до утра не видел! А то пеняй на себя! Матеуш покорно кивнул, сцапал Иссу за запястье и уволок в распахнутую дверь, оставив отца тяжело смотреть на подгорающий горизонт, где все еще чадили соломенным дымом поля, призывая скорый приход осени и всеобщего умирания. До отведенных младшему сыну комнат дошли молча. Минуя тускло освещенные свечами коридоры, высокие двери, застланные ткаными коврами стены. Под высокими балками, закопченными свечной гарью, клубился тяжелый мрак. Исса быстро вывернул руку, перехватил горячей пятерней узкую ладонь Матеуша, вынуждая того по неволе вжать голову в плечи еще более явно, виновато вздохнуть. — Прости. Завтра придется уехать… — не оборачиваясь шепчет он, уже почти на пороге своей спальни, отчетливо понимая, теперь все изменится бесповоротно. Теперь он точно отцу станет не нужен. Когда все-таки вернется брат. Когда все станет как он хотел. — Хорошо — спокойно, словно по другому и быть не может, вторит ему голос из-за спины — Я привык жить в дороге. За дверьми их встречает узкое, длинное помещение. Третий этаж, спрятанный под самой черепичной крышей, ниже и нескладнее двух других. Тут скошенные потолки и арочные, похожие на бойницы окна. Широкая кровать жмется к стене, занимая добрую часть спальни. Разномастные шкафы и полки стоят вразнобой, не сочетаясь друг с другом. Камин, черен и давно просит чистки. У окна жаровня, на ней лениво тлеют угли. Масляные светильники на стенах уже кто-то заботливо зажег. — Переждем здесь до рассвета — выпутываясь из не желающей его отпускать руки, говорит очевидное Матеуш. — Хорошо, хозяин — в который уже раз покладисто, полушепотом, делая осторожный шаг к нему, рокочет этот непонятный некто, навязанный перепуганному Потоцкому слепым случаем, или же злым роком, что вероятнее. И самое страшное теперь они заодно, навсегда. Матеуш медленно пятится, отступает маленькими шажками, хотя расстояние между ними от этого не увеличивается, а лишь сокращается и от этого бедолагу опять кидает в холодный пот. Стук в дверь вынуждает парня заполошно дернуться. А Иссу мотнуть на раздражительный звук головой и глухо рыкнуть. — Пан Матвей? — жалобно позвали с той стороны — тэта Милуша просила вам вечерю принести. Вы ж ушли еще в полудень и поди оголодали. Старая кухарка была одной из немногих, кто еще помнил панову жену, кто пытался к опальному княжичу проявлять те крупинки заботы, за которые отец не стал бы наказывать. — Сейчас Марта — слишком поспешно говорит Матеуш, и обойдя Иссу по дуге отворяет дверь. Служанка боязко косится на устрашающего чужака. Протягивая через порог поднос с едой и питьем, словно боится войти внутрь, бледная, заспанная, в криво натянутом на голову кружевном чепчике, из-под которого выбиваются мягкие, русые волосы. — Доброй ночи пан — шепчет Марта потупив совиные, выразительные глаза и исчезает еще до того, как Матвей носком сафьянового сапожка захлопывает дверь. Исса оказывается вплотную и рядом в тот же час, хотя мгновение тому стоял у кона, к которому отступал загнанный им паныч. Пара горячих ладоней ложиться на руки Матеуша, перехватывая у него поднос. Прикосновение пробирает ознобом. Парень смотрит на длинные узловатые пальцы, уложенные поверх его собственных, с черными ногтями, из-под которых эта чернота распознается по коже, почти до середины, светлея лишь после второй фаланги. — Кто ты? — шепчет одними посеревшими губами княжич, который устал бояться так, как никогда и ни от чего до этого момента. — Тот, кто теперь всегда будет с тобой, Матвей — вторит ему таким же едва различимым шепотом чудище в черном, осторожно отнимает поднос, позволяя выдернуть свои руки из бережного захвата — Ты о чем думал, творя такое на перекресте, а? Надеялся что придет миловидная крестьянка, вроде той что только что топталась в дверях? Зачем вообще делал все как сказала ведьма? Мог же пропеть песенку про серых гусей вместо нужных слов, и сказать отцу, мол не сработало колдовство. Старик бы тебя побранил, погоревал, да и остыл. А теперь что? В голосе чудилась насмешка, напополам с сочувствием. Поставив поднос на подпирающий один из подоконников колченогий столик, Исса тяжело вздохнул, привалился спиной к шкафу, неторопливо разматывая скрывающие лицо тряпки. — Вот смотрю на тебя и диву даюсь, как вообще до сих пор жив остался, святая ты простота? — словно сам себе рокотал монстр в человеческом обличии, стаскивая с черноволосой головы кривой, рваный тюрбан, обнажая под испуганным взглядом Потоцкого свое лицо.