Перекресток

Черная ткань небрежно падает у подоконника. На Матеуша смотрят отороченные изогнутыми ресницами, темные глаза. Такие черные, что в них не разглядеть ничего, кроме собственного отражения. — А ты зачем лицо прятал? Думал у тебя там что-то страшное. Вроде свиного рыла, или пасти собачьей? — удивленно моргая, спрашивает малец, и в ответ Исса ухмыляется, собирая бронзовую кожу у левого уголка губ в тонкие складочки, лукаво мружится, с ложным безразличием пожимает плечами. — Иосиф приказал, я и прятал. Старый цап не мог смотреть в лицо своего сыночка — вкрадчиво, мягко ответил, отлипая спиной от шкафа — Знаешь, бывают такие шибко любящие отцы, втайне мечтающие поставить своих сыновей на колени, и вовсе не для того чтобы увидеть их покорность или смирить буйный нрав. А чтобы унять собственную похоть. Смотреть как округляются на бледном лице, доверчиво распахнутые, голубые глаза — отдельный сорт удовольствия. И Исса улыбается шире, обнажая белые зубы, выделяющиеся на фоне смуглокожего лица. У него такой же орлиный профиль, и иссиня черные волосы, вьющиеся тяжелыми кудрями, как у мертвого аптекаря. — Мария и Иосиф… — ошарашено шепчет мальчишка, — И он тебя?.. На невысказанный вопрос Исса делает шаг вперед. Осторожно подкрадывается, пока Матеуш слишком занят своими мыслями, пытается втиснуть в светлую голову подобные картины. — Нет. Старик сильно пекся о своей душе. Не перестаю удивляться людям. Проводят Черные ритуалы, отдавая своих детей во власть темных сил, а потом дрожат в преддверии Страшного Суда, выискивая себе прощения. Ну разве не дурачье? Исса заговаривает ему зубы. Исса любит эту игру. Он шаг за шагом все ближе, пока паренек стоит в двух шагах от двери, напряженно хмурится, вглядываясь в его лицо, такое человеческое, такое непривычное для его глаз. — Отец тоже жертвует крупные суммы на строительство костелов. Хотя не думаю, что он мог бы кого-то из нас с Анджеем… нет, он не такой — Матеуш уходит в себя, он потрясен и растерян, и когда Исса оказывается совсем рядом, удивленно вскидывает голову, заглядывая в смуглое, хищное лицо — Отдал темным силам? Ты не человек да? Ты даже не его сын? Собственные догадки мальца потрясают. Но теперь уже поздно дергаться. Руки с черными пальцами ложатся на плечи, осторожно впечатывают узкую спину в стену, следя, чтобы сделать это максимально бережно, при этом не дать жертве сбежать. — Умный хозяин. Правильно. Я не человек. Я тот, кто вошел в тело человека. Одел его как костюм. И я мог бы его сменить, если бы не обман Иосифа… но теперь, боюсь тебе придется довольствоваться тем что есть. Старый жид впаял меня в своего сыночка намертво, до скончания веков. Он связал меня. Заставил подчиняться. А то что ты сделал узы сняло, заменив на новые, но совсем другие… — близость Матеуша действует на него все отчетливей и ярче, их связь крепнет, прорастает все глубже, заполняя нутро раскаленным жаром, жадной жаждой ощущать вторую часть их единства как можно ближе и как можно откровеннее — Ровно до того же часа пока мир существует, мы будем вместе. И звездное небо наша шопа, а шрам на твоей ладони венец. Разве не замечательно? Под пальцами напрягаются угловатые плечи. Гибкий мальчишка дергается, пытается их стряхнуть. Но тщетно. Теперь уже не уйти. И Исса склоняется ниже, пытливо заглядывает в бледное, ангельское лицо. — Хозяин меня боится? Хозяина принес в жертву родной отец. Хозяина обманула старая ведьма. А боится он меня? Разве не хорошо, что я силен и безжалостен? Я могу отправить в адское пламя любого, кто тебе навредит. Я могу рассказать все тайны мироздания. Богатство. Слава. Власть. Стоит только попросить и все будет твоим. Вкрадчивый, глухой шепот, пока руки оглаживают плечи, медленно пробираясь под расстегнутый армяк, стаскивая его вниз, выворачивая узкие рукава. Под тонким шелком сорочки по телу княжича пробегает дрожь. Матеуш напряжен и напуган. В голубых глазах паника. Сердце колотится так, что вот-вот упорхнет наружу сквозь приоткрытые, мягкие губы. — Н-н-не надо… — сбивчиво бормочет, глядя как обугленные пальцы тянутся к его подбородку, поддевают, вынуждая смотреть в дьявольские глаза. — Не надо что? Ты думал, что там говоришь? Хоть немного? М? — ухмылка теперь почти не сходит с лица Иссы, полная предвкушения и голода, от которого Матвею хочется забиться в самый дальний угол имения и там трястись как осинов лист — Душой и телом. Пока стоит белый свет. Во веки вечные. Знаешь, что это значит? Ты отдал себя мне. Навсегда. А я принял. И не собираюсь менять свое решение. И не будет никакого «пока смерть не разлучит нас», потому что не разлучит. Даже смерть. Ничто. Никогда. Исса перехватывает за кисть дрожащую, узкую руку. Матвей смотрит на него взахлеб, заостренное к подбородку, бледное лицо выражает сколько оттенков отчаяния и паники, что его хочется обхватить ладонями и облизать от лба до подбородка. Вместо этого теплый язык проходится по порезам на ладони парня, собирая успевшую свернуться кровь. Во рту становится солено и вязко. Этот вкус будоражит еще сильней. — Ты ведь тоже это чувствуешь? Связь? Я знаю Матвей… уж я то знаю. Ему нравится смотреть в обрамленное мягкими, золотистыми волосами лицо. Нравится каждая черта в нем. Светлые дуги бровей, приоткрытые, мягкие губы и тонкий, ровный нос, выдающий все поколения благородных предков, старающихся продлить свой род ради одного этого лица, ради его утонченности и красоты. По крайней мере, Исса не может придумать более достойной цели для пыхтения стольких смертных людишек, чьи души давно растаскали в Аду на лоскутки и заплатки черти. — Матвей… — зовет вкрадчиво, склоняясь все ниже, не выпуская руки из своих пальцев, удерживая ее в горячем капкане, бережно, но твердо, не давая выскользнуть, дожидаясь пока в лазоревых блюдцах зрачков не появится осмысленное выражение. И целует, как только княжич фокусирует на нем свой взгляд. От того, как нервно дергается прижатый к стене парень внутри все сладко ноет и требует большего. Впервые простое прикосновение приносит столько удовольствия. Исса начинает понимать, почему люди так увлеченно совокупляются с начала времен. Удовольствие не сравнить ни с чем, что он испытывал раньше. Словно наконец-то научился делать это правильно, не из праздного любопытства, ведомый одним голым желанием, удушливой, жаркой потребностью. Матвей мычит в его губы, пытается выкрутиться, мотает головой. Исса лишь удовлетворенно урчит, запуская пятерню в спутанные ветром, светлые волосы, сжимает их в кулаке, запрокидывая непослушную голову княжича и проталкиваясь языком в его рот. Матеуш задыхается. Все превращается в настоящий багровый кошмар. Чудовище, пришедшее по его душу на перекресток, этот пугающий до дрожи одержимый бесом сын аптекаря, целует его с таким жаром, словно намерен удушить своим языком. И Матеуш покорно задыхается, пока сердце бьется о ребра тараном. Уши конопатит шум, а перед глазами все плывет, когда ему наконец-то позволяют вдохнуть, под рокочущий голос воплощенного дьявола. — Мой маленький, вкусный хозяин, вижу не прочь, чтобы я познал его…— шепчут блестящие от их смешавшейся слюны губы, кривятся в дьявольской ухмылке, пока демон прижимает изрезанную белую руку к своей щеке, гладко выбритой и горячей. И в ответ на не понимающий взгляд Матеуша, его вторая ладонь, выпустив смятые волосы парня, скользит по шелковой рубашке вниз, к паху, накрывает обозначившуюся под штанами эрекцию. Княжич подпрыгивает как ужаленный, жалобно мычит и безуспешно пытается отстраниться, под довольные смешки Иссы, не в состоянии даже отодвинуть массивную тушу в черных одеждах. Его подхватывают под напряженные ягодицы, и вздернув над полом одной рукой несут к кровати. — Нет! — истошно голосит вдруг осознавший что будет дальше Матеуш, упирается в плечи Иссы руками, изворачивается ужом — Я тебе запрещаю! Не смей! Вместо ответа его бросают на расшитое синими ромбами покрывало, и сразу же припечатывают собой. Исса балансирует на руках, прижимая Матвея к перине. — Да, Матвей — бронзовое лицо зависает над ним, внимательно вглядывается, буравит черными зрачками почти со злостью, перенеся вес на одну руку, второй поглаживает посеревшую от напряжения щеку, черные кончики пальцев прорисовывают линию челюсти, медленно движутся по мягкой, холодной коже — Если хочешь чтобы твой брат вернулся, нужно завершить слияние. Именно так, и никак иначе. Старуха тебе этого не сказала. Если к восходу следующей луны единство не будет завершено, оба связанных человека станут бестелесными диббуками, неприкаянными духами, сплетенными воедино, безумными и вечно страдающими в этом незавершенном слиянии. Наверное этого она и добивалась. Заполучить в свою власть нечто сильное и злобное, покорное ее воле. А может ваш род чем-то карге не угодил, и она решила наслать проклятие двудушного неупокоенного духа, который изведет всех кто в кровном родстве с ним. Угольно черные пальцы провели по нижней губе замершего неподвижно парня, поглаживая в неожиданно нежной и трепетной ласке. — Раз уж ты был готов пожертвовать собой ради брата, в угоду отцовской воле, придется идти до конца — и чувствуя, что Матеуш перестал сопротивляться, покорно распластавшись под ним, Исса потерся о него плотно вжатым пахом, пытаясь вернуть угасшее желание хрупкому телу, желая вновь почувствовать, что его тоже хотят, пусть даже княжич будет от подобной постыдной слабости отпираться до последнего. — Ну же… просто позволь мне… — и не дожидаясь внятной реакции, поддел пальцами тонкую ткань сорочки, выдергивая ее из штанов, обнажая белокожий, плоский живот, пока губы прижимаются к мягкой коже под подбородком, целуя ее, вбирая в рот, как самый тонкий в мире лен, на котором остаются розовые отпечатки от каждого поцелуя. Матвей шумно выдыхает, кротко закрывая глаза. Сам вздергивает голову, открывая гибкую шею, к которой Исса жмется острым кончиком носа, бронзовыми, горячими губами, выцеловывая на белоснежном фоне багровые отпечатки. Пока руки блуждают по животу и груди, поддирая невесомую ткань вверх, пока пах осторожно трется о низ живота пойманного в капкан княжича, вызывая неизбежную, неотвратимую реакцию. — Вот так мой хороший… вот так… — шепчет Исса, перед тем как вновь накрыть губы Матеуша поцелуем, теперь протяжным и неторопливым, пока ему не вторит едва различимый, мучительный стон и руки парня, безвольно лежащие на покрывале смыкаются вокруг шеи хрупкими объятиями, зарываются пальцами в смоляные кудри. Сдерживать себя, добиваясь от человека отклика больше не имеет смысла. Исса слышит, как возбужденно колотится сердце Матвея, как он шумно и часто дышит под ним. Встав на колени между разведенных ног Матеуша, он расстегивает черненую пряжку на плече, сбрасывая пропыленный плащ, в который кутался, как в крылья. Под ним короткая куртка из дешевого сукна, стянутые широким поясом штаны. Они оба даже не сбросили обувь, так и топчутся по своему ложу в сапогах. Под заледеневшим взглядом голубых глаз, Исса избавляется от куртки, стягивает через голову серовато-черную, местами криво заштопанную сорочку, обнажая широкую грудь. В теплом свете масляных лампад плечи Иссы перекатываются мышцами, на коже черной вязью письмена. Они струятся по груди, ошейником обнимают широкую шею. Арамейский, латынь и иврит, клинопись, руны. На нем почти не осталось чистых клочков кожи. Исса — ходячий гримуар. Исса тюрьма для себя же самого, из которой теперь не хочется убегать. — Боже правый… — срывается с зацелованных губ Матвея. Он садится в кровати, бледный, с болезненным, пунцовым румянцем на щеках, который проступает пятнами. Дрожащие пальцы медленно тянутся к Иссе. Прилипают ледяными подушечками к ключице, там где смыкается третье кольцо ошейника из кабалистических символов и арамейских молитв. — Поверь, милый, это не его работа — жадно наблюдая за каждым движением княжича рокочет Исса. Но на этот раз парень не дергается от его голоса, не старается отползти, сбежать. Наоборот, ладонь ложится на горячую кожу, мягко гладит, ползет вниз, к вычерченному на уровне солнечного сплетения руническому кругу. — И ты такой везде? — пытливый взгляд снизу вверх, из-под полуопущенных ресниц. Исса готов поклясться, что его сейчас соблазняют. Маленький похотливый ангелочек, до которого наконец-то докатилось огненное проклятие их связи. — Почти. Хочешь увидеть? Матвей закусывает нижнюю губу, боязко спускаясь пальцами по напряженному животу одержимого к поясу. — У нас вроде бы выбора нет … — глупая попытка себя оправдать. Или очень умная -подчеркнуть томное ожидание момента. Исса каркающее хохочет, запрокинув голову, разгоняя по длинной, неуютной комнате эхо. — Ну почему же, есть! Ты можешь попытаться дождаться восхода новой луны и умереть, и посмотреть, что я с тобой за это сделаю… Он наклоняется к Матвею, прихватывая большим и указательным пальцем за подбородок. Растерянный взгляд на ангельском лице — как елей на обожженный беспокойный дух. — Ты… ты же говорил, что мы превратимся в дибика… — В диббука, глупенький. Превратились бы, имей ты дело с человеком. Но мы ведь уже выяснили, что это не так. — Но… — возражение заглушает очередной поцелуй, в который Матеуш уже отчетливо стонет, послушно запрокинув голову и приоткрыв рот, впуская в себя язык Иссы, охотно и с благодарностью его принимая. Дальнейшие препирательства утопают в сплетении рук и ног, когда Матеуш, набравшись храбрости, пытается совладать с поясом на талии Иссы, наталкивается на его руку, шумно дышит в терзающие без устали уста, пока тот распускает шнуровку штанов и затем опрокидывает парня обратно на перины, чтобы там рывком вспороть его штаны вдруг заострившимися когтями, почти сразу изчезающими. Тихий всхлип кажется слаще жертвенной крови. Исса слизывает его с кончика языка Матвея, накрывая ладонью налившийся желанием член княжича. Гибкое тело выворачивает ответной судорогой удовольствия, так что приходится прижать его к кровати, зафиксировать, навалиться всем весом, не давая сбежать, на этот раз уже не от испуга, а скорее с непривычки испытывать нечто подобное. Губы Иссы тянутся к уху Матеуша, он зарывается кончиком орлиного носа в золотой пух волос. Жадно дышит. Шепчет: — Тише, мой маленький, тише… — пока руки проскальзывают между их телами, раздвигая ноги парня пошире, оглаживают напряженный член и мошонку, чтобы потом прикоснуться к сжатому колечку ануса, мягко погладить, надавить, под полный ошарашенного удивления вскрик, протолкнуться внутрь. Совсем немного. Палец обжало со всех сторон пульсирующей, жаркой плотью. Исса удовлетворенно рыкнул, остановился, вглядываясь в лицо парня, мертвенно бледное, потрясенное, явно переживающее что-то совершенно новое для себя. — Матвей? — позвал он, терпеливо дожидаясь пока княжич его увидит, перестав смотреть сквозь. Жадно вдохнув вдруг загустевший, словно кисель, воздух, парень несколько раз растерянно моргнул, затем его руки опять обвили шею нависающего над ним мужчины, и разметавшая по одеялу светлые волосы голова неуверенно, осторожно кивнула. Притершись к бедру княжича изнывающим от желания стояком, Исса осторожно протолкнул палец глубже, под всхлип Матвея, под собственный, глухой рык. Чувствуя, как желание почти по живому продирает внутри все до основания, так что сдерживать себя и быть осторожным становилось почти невозможно, мучительно. Несколько медленных движений. Зависшие в пустоте мгновения, когда они вглядываются друг в друга, словно впервые увидели, словно лишь сейчас могут по-настоящему осознать происходящее. И Матвей зажмурившись разводит в сторону ноги, пытается расслабиться, чувствуя внутри себя чужое проникновение, старается принять его как данность, как неотъемлемую часть своей новой реальности. Главное не задумываться что эти же руки способны вырывать сердца. Главное вообще ни о чем не задумываться. Потому что собственное возбуждение не способна сбить даже острая, непривычно постыдная боль. Потому что в глазах над ним теперь уже отчетливо пляшет пламя. И это точно не отражение блеклых огоньков лампад. Это внутри Иссы. Это его безграничная, дьявольская сила, которой противиться невозможно. Которой противиться больше не хочется. Длинный, узловатый палец входит в него до конца. Шевелится там, поглаживая его изнутри. Одержимый прижимается к обнаженному плечу Матеуша лбом, тяжело дышит. Раскаленный, словно вытащенное из костра полено член, мажет бледную кожу бедра прозрачными капельками пряно пахнущего секрета. — Будет больно. В начале. Потерпи — почти рычит на выдохе демон и извлекает из него палец, вновь нависая сверху. Сильные руки подхватывают ноги княжича под колени, не глядя стаскивая с них обрывки штанов и белья до самых щиколоток, укладывают на смуглые бедра, приподнимая напряженные, худые ягодицы. Он вглядывается в лицо Матвея с жадностью голодного зверя. Гладит бледно розовый, увитый венами член, второй рукой поддерживая под поясницу, не давая шевельнуться, сбежать. Напряженная головка лишенная крайней плоти утыкается между ягодиц и скользит по ложбинке. Исса направляет себя свободной рукой, отпустив естество любовника, прижимается к отверстию ануса, надавливает, под душераздирающий вскрик княжича проникает внутрь. Скомканная под мышками белоснежная рубаха обнажает безволосую грудь и впалый, вздрагивающий в частом дыхании живот. Исса обхватывает обеими руками талию Матеуша и с усилием опускает его на себя, полыхающими глазами глядя на то, как гибкое тело извивается, прикасаясь к постели только лопатками и вжатыми позади него, отороченными обрывками штанов, все еще обутыми в сафьяновые сапоги ногами. Он заполняет его одним рывком. Гортанно стонет, чувствуя, как горячее нутро стискивает до боли, обжигает податливо и упруго, выбивая из груди весь воздух, а из разума последние крупинки самообладания. Исса почти безумен. Он рычит и скалит белые зубы, обнажая их в оскале, широкой, полной торжества ухмылке. — Да-а-а-а! — запрокинув голову хрипит. На массивной шее проступают мышцы, бугрится кадык. Волосы отяжелели от пота, холодно поблескивают в отсветах тусклых огоньков светильников. И когда Матеуш открывает глаза, подернутые дымкой полубеспамятства зрачки впиваются иглами в лицо Иссы, жалобно просят, почти умоляют, молча и обреченно. Он уже не способен понять, что именно в этой мольбе: просьба остановиться, или продолжать. Не имеет значения. Потому что смуглые руки с черными пальцами сползают на ягодицы, сжимают, приподнимая гибкое тело. Член туго скользит внутри, почти покидая горячее, пульсирующее нутро, чтобы потом рывком его опять заполнить. Матвей кричит. Комкает в заломанных руках покрывало, извивается, не в силах вырваться из стальной хватки. Не в силах сняться с раскаленного жала, прошивающего насквозь, до самого сердца, до подбородка, вдоль позвоночника, как горячий металлический штырь. Исса рычит, кусает губы. Исса приподнимает бедра любовника, вновь и вновь одевая его на себя розовым, туго обжимающим колечком. Член в плену жара и тесноты, проталкивается все глубже. Кажется это почти пытка. Болезненное удовольствия на самой границе возможностей. Убийственная смесь жадной потребности обладания, и полной вседозволенности. Матвей не способен ничего противопоставить. Он даже не пытается, покорно раскинув руки, приноравливаясь к толчкам. Вскоре Исса с удивлением понимает, что мышцы ног, уложенных поверх его бедер, напрягаются в такт каждому проникновению. Что растрепанный, покрытый пленкой холодного пота парень, сам приподнимает бедра и надевается на его колом торчащий член, с готовностью отдавая себя. И это становится последней каплей. Петлей, словно ритуальные круги на его шее, захлестывающей нерушимые узы. Исса подается всем телом вперед, позволив мальчишке скрестить ноги у себя на талии, вколачиваясь в него со всей силой и яростью на которую способен, пока атласный, перекатывающийся между животами член находит рука одержимого, мягко обхватывает, двигается по нему в такт толчков, балансируя над распластанным по кровати телом на одной руке, и явственно чувствуя, надолго их не хватит. Не в этот раз. Слишком все запредельно и ново. Еще несколько судорожных, резких движений, и в его кулак выстреливает липкое семя. Одновременно с этим внутри Матвея все сжимается и пульсирует в такт пароксизмам экстаза, доводя Иссу до оргазма от одного осознания, что вместе, что не смотря ни на что, что в его руках растекается выплеснутая жизнь, которую он не хочет упускать, и лишь размазывает по стволу, изливаясь внутрь своего любовника пробирающими до мурашек, горячими волнами семени. — Матко Боска… — сипло шипит, сорвавший голос Матеуш, с трудом разлепив искусанные губы, с еще большим трудом сфокусировав взгляд на лице одержимого — Исса? Теперь уже он зовет демона по имени, желая выдернуть из блаженного переживания последних отголосков удовольствия, беспокойно ерзая под ним, от чего мужчина сдавленно стонет, но послушно покидает растянутое, влажно хлюпнувшее вытекшей спермой нутро. — Да, Матвей — мягко выговаривает имя своего любовника, опускаясь рядом с ним на ложе, подтягивая бледное, еще по мальчишески худое тело вплотную к себе. — И что, теперь все? — растерянно спрашивает княжич, приподняв голову и глядя на свой живот. Там бронзовая ладонь демона все еще наглаживает медленно опадающий член, не желая успокаиваться, доставляя почти граничащее с мучением, выматывающее нервы удовольствие. Руку приходится перехватить за запястье и подтянуть повыше, укладывая липкой ладонью на впалый живот. Демон недовольно фыркает, но послушно оставляет все как есть. — Что все? — вкрадчиво спрашивает он. — Ритуал окончен? Я не умру? Глухой, каркающий смешок неприятно царапает слух явной иронией. — Нет конечно ты не умрешь. Сложно умереть, связав свою бессмертную душу с кем-то вроде меня. — Но ты же говорил… — Что? Про диббука? Ну да, говорил. Вот только тебе ничего подобного не светит. Тебе вообще теперь ничего не светит кроме меня, мой добрый, глупенький хозяин. И еще один издевательский смешок, от которого Матвей дергается, наконец-то сообразив, что лживый, коварный демон его попросту одурачил, накормил сказками про диббука, чтобы вынудить согласиться на постыдную, богомерзкую связь. От резкого движения из ануса вытекает еще больше семени, а до тела наконец-то докатывается волна слабости и жжения между истерзанных ягодиц, на которых медленно проступают отпечатки широких ладоней. — Ах ты мерзкий, лживый… — начинает причитать Матвей, но в тот же миг оказывается прижат к постели зло скалящимся дьявольским отродьем. — Кто? Кто, милый? Демон? Бес? Мерзкий нехристь? Не можешь придумать чего-то что я еще не слышал? Какая жалость… — и вместо ответной грубости, влажным, чувственным языком по щеке, смазывая ошарашенное выражение, Матвея. — Глупый, беспокойный мальчишка. Когда ж ты прекратишь дергаться? — Кто ты? — в который уже раз шепчет Матеуш, чувствуя как липкий от семени член одержимого перекатывается по его животу. Все еще устрашающе большой, пусть и обмякший. И как только в него такое поместилось то, не разорвав напополам? — Иссараил. Меня зовут Иссараил. Если тебе хоть что-то скажет это имя. Но я думаю, что не скажет. И нет, я не демон. И не ангел. Я нечто среднее. Такие как я приходят за душами смертных, и относят их в Ад или Рай. Но иногда, всякие хитрые аптекари, в момент смерти своих сыновей, ловят нас, заключая в тела. И тогда мы им служим, оставаясь покорными рабами, пока хитрые аптекари не допускают какую-то ошибку. Или глупые, голубоглазые княжичи, не выходят на перекрестки, проводить ритуал слияния, надеясь вернуть своих мертвых, спесивых братьев. Ну как, теперь тебе легче стало? Матвей долго молчит. Настороженно, недоверчиво смотрит. А затем вдруг разом успокаивается, тянется к лицу Иссы, гладит смуглую щеку, скользит тонкими пальцами к виску. — Значит ты не демон? И это тело уже было мертво когда ты в него вселился? — кажется правда пришлась кстати, в глазах Матеуша наконец-то растаяло затравленное выражение вселенского грешника, из-за которого вот-вот дождь из раскаленной серы падет на все окрестные земли. — Значит не демон. Оно как раз умирало. Теперь ты успокоишься? Короткий кивок. Кривая, уже привычно ироничная улыбка. Удовлетворенный, во всех смыслах этого замечательного слова, Исса скатился со своего не в меру впечатлительного любовника, подтянул скомканные к самым щиколоткам штаны, и предварительно вытершись краем покрывала встал, затягивая шнуровку на штанах, затем уже пряжки на широком поясе. — Хорошо, а то времени у нас осталось мало. Скоро рассвет. Надо собираться. Вдруг выдернутый из уютной близости Матеуш растерянно поморгал на Иссу пушистыми, светло коричневыми ресницами, нехотя сел, морщась от неприятных ощущений пониже спины. — Погоди. Уже светает? Так скоро? И… — до туго сейчас соображающей, златокудрой головы постепенно доходило ВСЁ что сказал Исса — Анджей мертв? Что значит мертв? А как же ритуал? Всё зря? Поднявший с кровати скомканную сорочку, и уже собравшийся ее на себя натягивать, Иссараил болезненно поморщился, словно ему прошлись по больной мозоли. — Всемогущий Отче, да что ты заладил, зря, зря… — всё-таки натянув на себя одежду, одержимый сел на край кровати, с которой свесил обутые ноги княжич, спокойно и тщательно вытер его углом покрывала игнорируя слабые попытки от подобного фамильярного обращения отползти — Нет не зря. Теперь у меня есть ты. А у тебя есть тот, кто не даст отцу заморить тебя голодом в подвале, забить до смерти на конюшне или еще чего, такого же замечательного. Оставив Матвея на кровати, стаскивать с ног сапоги, и обрывки штанов, Исса пошел к шкафу, по хозяйски в него зарылся. — А на счет брата, труп он давно. Может ведьма и подсобила, навела какую порчу. Или волков натравила в пути. Кто его знает как именно твой брат подох? Одно знаю точно, среди живых его нет. И нам бы свалить пока твой отец это не понял. Ты ж вроде хотел чтобы я тут никого не трогал. А если старый скурвый сын попытается тебе вред причинить, не могу обещать что обойдется без крови. Матеушу на колени полетели черные, из добротного сукна штаны, такой же кафтан с алыми галунами. — Одевайся давай. Времени осталось совсем мало. Сбегать из отчего дома Матвею было не впервой. Когда отец гневался, опальный княжич только то делал, что скрывался и удирал в город, отсиживаясь там неделями. Так что дважды его просить не пришлось. Споро натянул штаны. Даже не потрудившись вытащить из сундука свежее исподнее, просто затолкав его в найденную под кроватью сумку, паныч быстро побросал туда же все ценное, что нашел в своей комнате. Калиту с монетами, письменные принадлежности, из филигранного серебра, пару книг, которые можно будет в пути продать и выручить хорошие деньги. Ходить всё еще было больно, но жжение стало почти терпимым и Матвей старался не обращать на него внимание, время от времени пытливо поглядывая на Иссу, который терпеливо его дожидался подпирая плечом косяк двери и больше не кутаясь в свой рваный плащ и пропыленный тюрбан. Воспоминания о том, что только что между ними произошло больше не вызывало стыда. Внутри шевелилось какое-то странное, щемящее чувство, слишком сильно похожее на радость, чтобы ему противиться. Матвею нравилось чувствовать на себе обжигающий взгляд черных глаз, нравилось знать, что больше он никогда не будет один. Даже если осознание бесповоротности и неразрывности их связи немного пугало. — Ну что, пошли? — улыбаясь в ответ на слишком пристальный взгляд, подытожил Исса. Матвей не успел кивнуть. С улицы послышался крик. Затем топот и стук двери. Небо над городом постепенно серело. Исса заметно напрягся, сжав тяжелые кулаки. Молча перехватил Матвея за локоть и поволок в коридор, оставляя комнату паныча в полной разрухе: скомканная постель и разбросанные обрывки одежды, вряд ли оставят простор для фантазии. Они сбежали по ступеням вниз, в просторный зал, где Потоцкий принимал гостей. Сейчас там тоже пировали. Один, долгожданный, горячо любимый гость, стоя на четвереньках над телом своего родителя, вгрызался в его горло. Плечистое, высокое тело Анджея казалось непривычно грузным, опухшим. У него отсутствовала кожа на половине лица, и когда мертвяк поднял голову, вырывая зубами целый клок из шеи князя Потоцкого, в сквозной дыре на щеке виднелись пожелтевшие зубы. Мутные, когда-то голубые, сейчас ставшие белесыми глаза, уставились на Матвея. Тварь булькнула. С пасти вязко стекала кровь, пятная дорогой кафтан. — Ма-а-атеу-у-у-у-у-у-уш! — взвыл мертвец и рывком встал, жадно протягивая к брату распухшие руки. Они с Иссой стояли на последнем пролете лестницы. Смуглая рука оттеснила парня за широкую спину, затем потянулась к доспехам крылатого драгуна, стоящим у стены рядом с ними, выдернули из пустых латных перчаток посеребренную алебарду. В одно и то же мгновение случилось три вещи: Матеуш выглянул из-за спины Иссы, Анджей прыгнул, распластавшись всем своим телом в воздухе, а Исса метнул алебарду, вкладывая в бросок столько силы, что мертвяка крутануло в воздухе и плашмя пригвоздило к противоположной стене. Матвей только тихо пискнул, глядя на то как все еще живая нежить, бывшая когда-то его братом, трепыхается на древке, пуская из пасти смердящие кровавые пузыри и царапая нечеловечески сильными руками алебарду. — Стой здесь — глянув на парня через плечо, хмуро проговорил Исса — Сделаешь хоть шаг к этой падали, затащу в первую попавшуюся комнату и буду распинать на кровати до следующего восхода, так что ты потом еще неделю ни сесть, ни ходить не сможешь. Понял меня, Матвей? Матвей понял, Матвей кивнул, от греха подальше отступив на шаг назад, чтобы прожигающие насквозь глаза перестали полыхать такой животрепещущей заботой, от которой мороз по коже и становится страшней, чем от воя поднятого с могилы брата. Оставив княжича на лестнице, Исса пошел к мертвяку. Увернувшись от мазнувшей по рукаву лапищи, перехватил рукой рыхлое горло, сжал, дернул, одним махом отрывая голову. Отбросил все еще вращающую глазами мерзость к трупу старого князя. Перехватил гнилые руки, слепо шарящие в воздухе, с хрустом выломал их, оставив болтаться по обе стороны от уродливого тела. — Все, можешь спускаться. Только к голове не подходи. Может цапнуть — покровительственно проговорил, оглядываясь на жмущегося к стене у крылатого доспеха парня. Тот нехотя шевельнулся, медленно, на негнущихся ногах спустился в зал. — И что теперь? — перепуганный взгляд в смуглое, хищное лицо. Исса дернул рукой, чтобы успокаивающе пригладить пшеничные волосы, но остановился, заметив, что та вся измазана в смердящей мертвечине, досадливо поджал жесткие губы. — Зови людей. Тут нужно прибраться. Мертвяк поди стражу задрал, раз аж сюда добрался. Звать никого не пришлось. В зал ввалилось сразу пятеро стражников, все при оружии, бледные, кто-то крестился. Один в руке сжимал снятую со стены икону. — Йой! Мария, Иосиф! — крикнул кто-то из них, выронив глухо лязгнувший пистоль на мраморные плиты — Пан Станислав! Остальные смотрели на дрыгающего ногами обезглавленного мертвеца, подходить ближе не решались. Исса одной рукой выдернул из стены алебарду, роняя на пол беспокойные останки Анджея. — Что встали, сукины дети, хватайте их и волоките отсюда, пока челядь не сбежалась. Еще мертвые есть? Матеуш молча смотрел как отцовские стражники подходят, боязливо косясь на шевелящую глазами голову. — Ставра этот упырь загрыз у ворот, и через стену перемахнул, право слово, своими глазами видел! Исса бросил в руки стражника алебарду. Тот кое-как поймал, едва не выронив. — И что ж ты такой бравый вояка тревогу не поднял? — черные глаза недобро сузились, буравя несчастного кмета. — Так я поднял. Побежал и поднял всех кого нашел. Мы и пришли, как только оружие раздобыли. Это вот. Делать то что теперь, пан? Матвей все это время смотрел на отца с прогрызенным горлом. Под тяжелым телом по мраморному полу расползалось кровавое пятно. И слепые глаза брата все еще искали его взглядом. — Волоките их в стодолу. Ту, что подальше от пороховой — тихо, едва шевеля губами сказал последний оставшийся в живых Потоцкий — И Ставра тоже. Потом подожгите. Для всех кто спросит, туда забрался тать. Ставр увидел и позвал пана. Вор на пана и Ставра набросился и видать кто-то уронил на солому фонарь. Кто хоть слово про увиденное тут скажет, велю сгноить в лёхе. Меня все поняли? Оторвав взгляд от своей мертвой родни Матеуш осмотрел пятерых стражников. Каждый в ответ кивнул. — Чего встали тогда?! — куда боле громче гаркнул Исса. Люди дернулись, как от удара кнутом, зашевелились. Кто-то накинул на голову Анджея скатерть, стянутую со стола, сгреб немертвую образину в белый куль. Стражник с алебардой вонзил крюк под ребра изуродованного трупа, поволок его к ковру у камина. В него и завернули, вынесли вчетвером, затем вернулись за телом пана. Кто-то принес воды с колодца во дворе, стал отмывать кровь с гладкого камня. Матвей все это время стоял, молча, не шевелясь. Смотрел. Пока Исса сновал между людьми, что-то советовал, мыл руки в кровавом ведре, вытирал их обрывком сермяжной ряднины. Матеуш смотрел. Он пытался уместить в голове все что случилось. Осознать. Проглотить. Переварить. Усвоить. Отец мертв, и это не вызывает ничего, кроме облегчения. Брат все это время лежал где-то прикопанный землей, пока Станислав лез из кожи вон, рассылая во все стороны подручных, пытаясь найти любимого сына. Пока отец срывался на Матвее, лупил челядь, заливал горе вином, Анджей где-то мирно гнил. И в том что случилось виноват тоже только отец. Матеуш ему благодарен. За свою свободу. За Иссу. За то, что он больше никогда не будет запуган и избит ни за что. Иссараил остановился рядом, уложил теперь чистые руки на напряженные плечи князя Потоцкого. — Матвей? — опять позвал, мягко и заботливо, вглядываясь в осунувшееся, посеревшее лицо — Мы все еще можем уехать. Во Львов, в Варшаву, в Прагу. Куда захочешь. Мир велик… — Зачем? — переспросил парень вглядываясь в смуглое лицо напротив — Теперь все тут принадлежит мне. Нам незачем больше убегать. Оглянувшись на последнего из стражников что как раз запирал за собой дверь, оставив чисто вымытый пол, Исса пожал плечами. — Ну, все равно потом придется. Не стареющий князь, вместо панночки живущий с нехристем вызовет слишком много вопросов. Но пока можем остаться. Тем более я все еще хочу навестить мудрую, знающую слишком много Агапию, чтобы эта шельма не придумала еще что-то подобное. И в ответ Матвей только согласно кивнул, принимая все как есть. Сам поймал руку Иссы, сплетая с ним пальцы. Сам повел его обратно к лестнице, не оглядываясь, когда за окном вспыхнула огромным факелом дощатая стодола. Все, что он слышал это мягкие шаги ангела смерти за своей спиной, и его горячее дыхание, согревающее затылок. И так будет вечно. Пока не остановится течение времени. Пока мир не рассыплется прахом. Пока не погаснут иглы звезд, и все Мироздание не рухнет на их склоненные друг к другу головы. Вместе. Вовеки веков. Навсегда.