When the sun is on again

                    Король Вира не походил ни на одного правителя, которому Дамианосу приходилось знать. Сколько он себя помнил, Дамианос всегда был окружен влиятельными людьми. Короли и лорды часто посещали Иос, принося с собой экзотических питомцев и дорогие подарки в надежде заполучить расположение его отца. Дамианос вырос, наблюдая за ними, слушая их жизнерадостные речи и щедрые обещания. Он вырос, привыкнув к жестокости — к истязанию девушек, к убийству бедняков, бунтующих в надеждах получить еду, к публичным наказаниям тех, кто когда-либо им навредил.       Когда Дамианосу было пятнадцать, он стоял рядом с отцом и смотрел, как тот лишает человека всех его земель и прав. Мужчина протестовал и умолял, а, поняв, что ничто из этого не сработает, плюнул в лицо Теомедису. Отец вытер щеку и жестом приказал принести себе меч.       Один быстрый взмах, и голова мужчины покатилась по земле.       «Королями не рождаются, — сказал отец, когда Дамианос спросил, почему он так поступил, — ими становятся». Кастор объяснил ему это несколько часов спустя. Мужчина поплатился головой не из-за гнева отца, а из-за желания того остаться на троне.       — Власть — существо скользкое, — сказал ему Кастор той ночью. Тогда они все еще говорили друг с другом свободно. — Чтобы удержать ее, человек должен быть готов пойти на что угодно. Сегодня отец показал всем наблюдающим, что отнять у него эту власть — плохая идея.       И все же Дамианос не понял.       — Но тот человек… Ему не нужен был трон отца. Он просто хотел вернуть свои земли.       Кастор рассмеялся. Когда он заговорил вновь, в его голосе звучало презрение, но Дамианос еще не научился слушать.       — Сегодня он хотел земли. Завтра — весь мир.       Но сложно было представить мир, в котором Огюст не родился бы королем. Это давалось ему легко, без каких-либо усилий. Он правил так же естественно, как плавали рыбы и дышали смертные, как вставало по утрам и садилось по вечерам солнце. Огюст говорил что думал и презирал тех, кто этого не делал. Казалось, он не знал, как быть жестоким, завистливым или хитрым. Когда он говорил, Дамианос был вынужден слушать — точно так же, как бывало с отцом. И все же Огюст не был похож на Теомедиса.       Он держал власть как на ладони, почти беспечно. Казалось, он не боялся, что кто-то отнимет ее у него, как, Дамианос знал, боялся его отец.       Глядя на него, Дамианос часто задавался вопросом, красной ли была его кровь. Текла бы она при порезе? А если бы текла, то разве она могла быть какого-то другого цвета, кроме золотого? Копье прошло мимо его сердца благодаря одной лишь удаче, и все же он не сжал власть в кулаке, пытаясь удержать ее, уворачивающуюся, в плену. Огюст спокойно держал свою руку, и ладонь его всегда была повернута к солнцу.       У них появилась некоторая рутина. По ночам, когда ужин уже был окончен, и проходило достаточно времени для того, чтобы Щенок удалился в свои покои, Дамианос стучался в дверь Огюста и делил с ним лишнюю кружку вина или меда.       Этой ночью Дамианос пришел слишком рано, и ему пришлось ждать, пока Огюст закончит играть со своим братом в шахматы. Лоран выиграл и ушел, убедившись, что пожелал спокойной ночи только Огюсту, но перед этим бросил в сторону Дамианоса острый как стрела взгляд. «Твое время истекает», — читалось в нем.       Ожидая, пока Огюст разольет мед, Дамианос сказал:       — Ты и твой брат, кажется, близки.       Огюст протянул ему чашу. Он не выглядел особо взволнованным, но Дамианос заметил, что он налил слишком много меда, и тот почти выплескивался через край. Слова Дамианоса отвлекли его.       — Настолько близки, насколько он это позволяет, — сказал он, протягиваясь за своим напитком.       Дамианосу пока что ничего не было известно о правлении. Его отец еще не был особенно старым, и ему предстояло править еще много лет, а быть принцем не значило быть королем. Дамианоса не волновали торговые пути или экономическая прибыль. Спроси его кто-то, он не смог бы сказать, когда в последний раз присутствовал на совещании.       Но братство… Об этом Дамианосу было известно многое.       — Я заметил, что он не похож на других мальчиков.       Огюст молчал.       Дамианос попытался опять.       — Он…       — Чересчур умен? — прервал Огюст. — Раздражающе верен мне? Или слабость то слово, которое ты ищешь? Жене твоего брата оно, кажется, очень нравится.       Дамианоса ошеломила неожиданная резкость в голосе Огюста. Только что они говорили как друзья, а теперь… Но Дамианос знал, что он не мог отступить. Он пообещал, что хотя бы попробует, и сейчас он понимал, что готов на все, чтобы сдержать свое слово. Он не хотел давать Щенку причин для злорадства, а у него их будет предостаточно, если у Дамианоса не получится убедить Огюста. Из нежеланной задачи это превратилось в личный вызов без ведома Дамианоса.       — Одиноким, — медленно сказал Дамианос. Он наблюдал за тем, как костяшки рук Огюста побелели, а затем покраснели во мгновение ока. — Он кажется одиноким.       — Лоран не ладит с другими детьми, — наконец сказал Огюст. Дамианосу казалось, что ему было трудно говорить, как будто он почти боялся, что его брат ворвется в комнату и отчитает их за то, что они говорят о нем. — Он считает их… простодушными.       Выходит, глупыми.       — Я знаю, что предложение моего отца тебе вчера показалось неприятным, — сказал Дамианос. Казалось, будто он приближался к огню. Тепло не успокаивало, а, наоборот, было почти болезненным. Если он оговорится, Огюст сожжет его живьем. — Но я не знаю почему.       Снаружи светила полная луна. Она была круглой, бледной, как кость, и незнакомой. Она, конечно, не могла быть той же луной, на которую Дамианос смотрел всю жизнь. Облака собирались вокруг нее так, как раньше ему никогда не приходилось видеть. Не впервые он поймал себя на том, как мечтает услышать океан и почувствовать вкус соли во рту.       — Он моя единственная семья, — сказал Огюст. Он смотрел на Дамианоса, склонив голову набок и словно оценивая. На мгновение он выглядел точь-в-точь как Лоран. — Я не вытерплю, если он покинет меня.       Дамианос заерзал на месте. Он никогда не знал, как быть с горем других.       — Прости, я не знал, что твой дядя умер.       Что-то странное мелькнуло на лице Огюста. Возможно, удивление. Оно пропало секунду спустя.       — Нет, не умер, — тихо сказал Огюст. — Во всяком случае пока нет.       «Во всем виноват принц», — сказала Йокаста. Дамианос открыл рот, чтобы спросить, но выражение лица Огюста остановило его.       Вместо этого он сказал:       — Отпустить его может быть хорошей идеей. Его акилосский хорош, и может стать лучше.       — Достаточно, — сказал Огюст. Он словно говорил не своим голосом и звучал намного старше. — Я знаю, что вы с моим братом что-то задумали.       — Ваше вели…       — На твоем месте я бы не лгал мне, Дамианос. Особенно об этом. Стражи моего брата сказали мне, что вы двое говорите время от времени.       — Это так, — признался Дамианос. Не было смысла лгать, если Огюсту уже была известна правда. Во всяком случае, какая-то ее часть.       — На акилосском.       Дамианосу стало жарко.       — Он практикуется, — солгал он, а затем понял, что солгал королю. Обезглавленный мужчина из его кошмаров вновь показался перед ним, и память о нем была такой свежей, как если бы это случилось лишь несколько минут назад. Другая мысль, от которой ему стало и плохо, и спокойно одновременно, накатила на него подобно прибою: «Он был человеком, а я принц». — Ему сложно даются некоторые глаголы.       Невозможно было понять, поверил ему Огюст или нет.       — Он останется здесь, и это мое последнее слово. От имени своего брата скажу, что мне жаль. Что бы он ни имел против тебя… Не злись на него. Боюсь, он подцепил дурные привычки касательно секретов.       Голова Дамианоса гудела.       — Он не заставляет меня делать это. Я пришел сюда по собственной воле.       Еще одна ложь.       — Даже если бы я это позволил, он бы ни за что не отправился с тобой, — сказал Огюст. Он не сказал это жестоко или с насмешкой; он просто говорил правду. У Дамианоса свело живот от вины. — Он с большей радостью отправится в Патрас, по-моему.       — Он хочет этого, — сказал Дамианос прежде, чем успел это продумать. Что-то в честности Огюста заставила Дамианоса быть честным в ответ. — Может быть, если кто-то из ваших людей отправится с ним…       — Я видел питомцев, которых ты отводишь в свои покои, — сказал он, вновь прерывая Дамианоса. Через секунду Огюст добавил: — Я встречался с женой твоего брата.       — Я не думаю, что понимаю, о чем ты.       Огюст резко рассмеялся.       — Давай поговорим как мужчины, Дамианос. Ты утверждаешь, что мой брат хочет покинуть свой дом, единственное место, где он когда-либо жил, и отправиться с тобой в Акилос. И ты утверждаешь, что пришел говорить со мной по своему желанию.       — Но при чем тут Йокаста?       — Ты единственный наследник своего отца. Как бы он ни… ценил твоего брата, он не позволит ему править на твоем месте. — Огюст сделал паузу, чтобы отхлебнуть меда. Дамианос не мог отвести взгляд, потому что даже напряженным он выглядел красиво. — Когда твой отец умрет, ты будешь королем. Королям нужны наследники.       Дамианос ничего не сказал. Он не понимал, к чему вел Огюст.       Огюст, должно быть, заметил его смятение, потому что сказал:       — Понятно, что тебя не интересует женитьба, Дамианос. Если ты этого не заметил, у моего брата нет матки.       Любое дружелюбие исчезло с лица Огюста. Они больше не разговаривали и не сближались.Что-то между ними изменилось, и Дамианос чувствовал опасность. Когда Огюст опустил глаза, Дамианос проследил за его взглядом и заметил, как тот смотрит на серебряный нож для писем на столе. Казалось, будто воздух изменился, потяжелел, и пульс Дамианоса ускорился.       Ох.       — Нет, — быстро сказал Дамианос. — Нет, нет. Я не… Он не… — он остановился, чтобы отдышаться, сглотнуть и подумать. В ужасе он то ли сказал, то ли прохрипел: — Он ребенок.       — Мне казалось, что тринадцатилетние уже считаются мужчинами в вашей стране, — сказал Огюст. Он не запнулся и не заикнулся, его слова были точными. Как долго, подумал Дамианос, он думал, что тот хочет затащит его брата в постель? — И тебе определенно нравятся такие как он. Блондины, молодые и миловидные.       Дамианос отпрянул, чувствуя тошноту.       — Не такие молодые. Никогда. Я бы никогда… Нет.       Вместо того, чтобы смягчиться, лицо Огюста ожесточилось еще сильнее. Его словно вырезали из камня.       — Тогда дело в Касторе? Он уже устал от своей очаровательной жены?       — Мой брат не любитель мальчиков, — резко ответил Дамианос. Он начинал забывать, с кем разговаривает — на короля не срывались вот так, неважно, насколько добр был этот король, — и от упоминания имени его брата вместе с такими обвинениями было сложнее об этом вспомнить. — В Акилосе мы не ебем детей. Неважно, насколько они милы и златовласы.       Дамианос ждал, пока Огюст ответит, сердито и самоуверенно, что в Вире таких вещей тоже не делают. Но ответ, которого он ожидал, не пришел.       — Он останется здесь, — просто сказал он. — Ты мне нравишься, Дамианос, действительно нравишься. По-моему, ты честный человек, и будешь справедливым королем, когда придет твое время править. Останемся же друзьями и будем уважать наш союз. — Огюст потянулся за ножом для писем и притворился, будто изучает его. — Уверен, что мой брат ценит твои уроки, но я не ценю советы по поводу того, как его воспитывать. Для собственного же блага больше не говори со мной на эти темы.       Что-то подсказало Дамианосу, что ему стоило оставить все как есть. Он сделал то, что должен был, и выполнил свою часть сделки. Это был король Вира, самый могущественный союзник его отца, и Дамианосу стоило извиниться за то, что он расстроил его, и удалиться. Еще не поздно было найти для себя красивого питомца, с которым можно было провести ночь.       Скоро он понял, что не может сделать ничего из этого.       — В моей стране есть старое выражение, — сказал Дамианос. Потом он добавил на акилосском: — Слишком обильно полить— то же, что и убить.       Сверкнуло серебро. Моргнув несколько раз, Дамианос понял, что Огюст вонзил ножик для писем в темный деревянный стол, и теперь нож стоял прямо, словно замерев в воздухе в неестественном положении. Стол не выглядел старым, и дерево казалось прочным под пальцами Дамианоса — оба признаки того, что за движением Огюста скрывалась сила.       На акилосском, чуть более ломаном, чем у Лорана, Огюст сказал:       — Тогда хорошо, что мой брат не растение.       Дамианос услышал в его голосе приказ выйти. В этот раз он его не проигнорировал.                     

***

                    Кастор не постучался. Он никогда не стучался дома, и потому Дамианос не удивился тому, что дурная привычка его брата последовала за ним до самого Арля. Так он мог держать что-то под контролем — стук был вежливостью и предупреждением, — и Дамианос не мог заставить себя ненавидеть Кастора за это. Ему тоже порой нравилось контролировать ситуацию.       — Брат, — приветствовал его Дамианос. Он лежал в кровати все утро, проигрывая в голове вчерашний разговор с Огюстом, но сел, когда заметил Кастора, прислонившегося к двери.       — Дамианос, — ответил Кастор.       Никогда еще звук собственного имени не причинял ему столько боли.       С самого разговора с Лораном Дамианосу казалось, словно приподнялся занавес, и новый мир появился перед ним. «Я наблюдал за ним», — сказал Щенок. Так что Дамианос тоже начал наблюдать за Кастором.       Все скрывалось в мелочах. Как сейчас, он отказывался звать Дамианоса своим братом. Он замирал и затихал, когда говорил отец. Иногда казалось, что единственное, что сдерживало его, были руки Йокасты вокруг него.       По мнению Лорана, Дамианос был обязан Йокасте своей жизнью. Было легко представить, как она шепчет Кастору, что он не может убить собственного брата, что Дамианос для нее дорог — нет, был дорог. Но это казалось мечтами, фантазиями. Дамианосу было легче поверить, что его брат ненавидел его, чем что Йокаста вообще о нем заботилась.       — Отец хочет, чтобы ты пришел на совещание, — сказал Кастор. Он не сдвинулся с места у дверного проема, но расстояние между ними, казалось, стало больше. — Он говорит, что это важно.       По тому, как Кастор говорил, было понятно, что ему не нравилось быть посланником своего отца столько же, сколько ему не нравилось разговаривать с Дамианосом. Он повернулся, чтобы уйти, когда голос Дамианоса остановил его.       — Брат, — повторил Дамианос. Если Кастор не хотел этого говорить, тогда скажет он. «Брат, брат, брат», — повторял он в своей голове. Это было похоже на молитву. — Пойдем вместе.       Кастор посмотрел на него через плечо.       — Как тебе угодно.       Они прошли по дворцу в полной тишине. Каждый раз, когда Дамианосу хотелось заговорить, он не мог этого сделать. Это был не Иос. Здесь не было неуклюжих слуг, над которыми можно было бы посмеяться, что было любимым занятием Кастора до недавнего времени, а теперь, женившись на Йокасте, он не брал питомцев. Дамианос понял, что единственное, что у них было общего, была кровь их отца.       Всегда ли так было? Неужели Дамианос просто не заметил? Шрам на животе покалывало, как часто бывало, когда он думал о Касторе. Он помнил кровь, просачивающуюся сквозь пальцы, когда он держался за живот, помнил отчаянное биение сердца и лицо Кастора над своим. Память подводила его. Был ли Кастор тем, кто позвал на помощь? Плакал ли он?       И если плакал, было ли это только для приличия?       Когда они вошли в зал совета, Дамианос подумал о тех бесконечных месяцах, которые они оба проводили в летнем дворце. Тогда он был ребенком, даже моложе Лорана, и Кастор играл с ним. Плавание, поездки на лошадях, борьба. Там они были братьями.       — Где король Огюст? — спросил Кастор, как только они оба сели на свои места. — Он уже должен быть тут.       Их отец что-то проворчал. Вокруг люди начинали терять терпение. Когда Огюст вошел в комнату через несколько секунд, все затихли. Он никогда не опаздывал. К удивлению, он даже не извинился за это.       — Ваше величество, — сказал посол. — Вам нехорошо? Я слышал, что во дворце новый врач. Возможно, стоит отменить это собрание.       Огюст натянуто улыбнулся мужчине.       — Новый врач есть, — сказал он, — но он не для меня. А теперь давайте начнем. Слухи и сплетни, к сожалению, не та причина, по которой мы сегодня здесь собрались.       Гигантские карты были разложены по столу. Мужчины стояли и жарко спорили по поводу добычи руды и земледелия. Решение проблем одного человека было бедой для другого. Они все указывали на карты, на крошечные корабли и флаги, прикрепленные к ним, и всё спорили и спорили. Все, кроме Дамианоса. Он был слишком занят тем, что смотрел на Кастора, чтобы заметить что-то еще.       Прошел час, прежде чем их прервали. Дверь заскрипела, когда ее открыл мужчина, выдавая свое присутствие. Взволнованность, с которой он говорил, не одна предавала его спешку. Он, как и Кастор, забыл постучать.       Это был Лазар, один из стражей Щенка.       — Ваше величество, — сказал он. — Там…       Огюст вскочил еще до того, как тот закончил говорить.       — Мне очень жаль, — сказал он всем в комнате. Люди смотрели на него, ошарашенные. Ни разу за все их пребывание здесь Огюст не покидал собрание так рано. — Мы продолжим завтра. Прошу прощения.       — Это принц, — услышал Дамианос шепот одного из советников, как только Огюст удалился. — Это принц всегда создает здесь проблемы.                     

***

                    Вопреки здравому смыслу Дамианос пошел в западное крыло тем вечером после ужина. И король, и принц отсутствовали, и начинали расползаться слухи.       Дамианос спросил об этом у Йокасты, пока они ели.       — Твоя птичка сообщила тебе о том, что происходит?       Улыбка Йокасты стала кислой. Она деликатно покачала головой и сказала:       — Боюсь, кто-то обрезал ей крылышки. Она больше не споет, во всяком случае, не для меня.       Дверь Огюста была заперта. Дамианос постучал раз, два, и подождал. Как бы он ни старался, все равно не мог ничего расслышать через толстую деревянную дверь.       Прошла минута, потом другая. Как бы невежливо это ни было, он постучался вновь.       Ответа не было.                     

***

                    Йорд совсем не обрадовался подарку Дамианоса. Он держал хитон на расстоянии от себя, как будто это была какая-то грязная тряпка, которую Дамианос украл с кухни. Дамианос не понимал отвращения мужчины. Разве Щенок в прошлый не сказал, что Йорд хотел иметь хитон? Ему всего лишь не хватало застежки или броши.       — Принц в своих покоях? — спросил Дамианос. Он начинал сожалеть о том, что не привел с собой Никандроса. Было очевидно, что его предложение мира не было принято с теплом. — Он не посещал ни одного обеда.       Стоическое лицо Йорда ничего не выдавало.       — Его высочеству нездоровится.       То же самое Огюст сказал его отцу. Дамианос не раз пытался подойти к нему за последние несколько дней, но Огюст все время был занят. Он ни разу не ответил на настоятельный стук в дверь, и уходил сразу же после совещания. Он почти не ел с ими, а когда это случалось, казалось, переводил разговор на удобные для него темы, не связанные с его братом.       Когда отец Дамианоса поинтересовался насчет здоровья принца, Огюст был очень осторожен, отвечая. «Боюсь, он неважно себя чувствует», — сказал он и больше ничего не объяснял. Но слухи расползались по дворцу подобно пожару, и вскоре даже питомцы шептались по поводу состояния принца. Ни для кого не был секрет, что король нашел в Патрасе доктора, но никому не была известна причина. Принц не выглядел больным — во всяком случае, не для Дамианоса— и никакого вреда, о котором кому-то было бы известно, ему причинено не было.       — Он болен? — спросил Дамианос Йорда. Его мало беспокоил ребенок, но у них была сделка, и было странно не иметь понятия о том, что на самом деле происходило. Арль с каждым новым днем все больше и больше походил на змеиное логово. — Возможно…       — Дамианос, — сказал Огюст.       Дамианос был так занят своими мыслями, что не заметил его прихода. Скрывая свое удивление за шарканьем ног, он повернулся к королю.       — Ваше величество.       Огюст улыбнулся. Он слегка сутулился, как будто что-то тяжелое давило на его плечи.       — Я бы предпочел, чтобы ты так меня не называл. Твой брат этого точно не делает.       Это была правда. Когда Кастор говорил с ним, он всегда называл Огюста по его имени.       «Наверняка даже ты заметил, как он говорит с моим братом».       Дамианос оттолкнул от себя эту мысль.       — Я пришел увидеться с твоим братом, — сказал он. — Его стражи говорят мне, что ему нездоровится, но я надеялся, что у меня получится немного с ним поговорить.       Огюст был таким же стоическим, как и Йорд.       — Лорану нехорошо. Уверен, что он был бы признателен за твой визит, но сейчас он не в состоянии улучшать свой акилосский.       — Это не то, почему…       Громоподобный звук оборвал его. Он исходил из покоев принца, но ни Йорда, ни Огюста он не застал врасплох. Была пауза, во время которой все трое стояли в коридоре, слушая и ожидая, но звук не повторился.       — Лазар освободит тебя от обязанностей, когда вернется из конюшни, — сказал Огюст, глядя на Йорда. — Тебе следует отдохнуть.       Йорд стиснул зубы.       — Я не думаю…       — Я останусь, пока он не придет, — сказал Огюст. Он склонил голову набок, жестом приказывая мужчине уйти. — Принц Дамианос составит мне компанию, пока я жду.       — Ваше величество, — сказал Йорд и ушел, подметая пол хитоном, который Дамианос подарил ему.       Огюст прислонился к закрытой двери. Когда его голубые глаза посмотрели на Дамианоса, он снова улыбнулся.       — Ты можешь уходить, если хочешь. Думаю, я могу провести несколько минут ожидания в одиночестве.       Дамианос неловко переминулся с ноги на ногу. Это был их первый разговор с того раза, когда Огюст обвинил его в том, что он пытался переспать с его братом, и Дамианосу не хотелось опять его злить.       — Я могу найти для тебя Лазара.       Глядя на него сквозь полуопущенные веки, Огюст сказал:       — Лазара не нужно находить. Как я сказал Йорду, он в конюшне с одним из ваших людей. — Он остановился, словно в раздумье. — Как это работает, как думаешь? Лазар не говорит на вашем языке.       «А Паллас не говорит на вирийском», — подумал Дамианос.       — Полагаю, что они не очень много разговаривают.       — А, да. Конечно.       Дамианос улучил секунду, чтобы изучить короля. Его свободная рубашка была смята, а шнурки на жилете были пропущены через неправильные дырки, но он не выглядел как человек, который недавно получил удовольствие. В нем была глубочайшая усталость. Дамианос раньше не думал об этом, но, возможно, Огюст солгал, сказав, что врач из Патраса прибыл не к нему. Он определенно выглядел больным.       — Ты был прав, — сказал Огюст. Пускай он говорил мягко, Дамианоса испугал этот звук. — Он здесь одинок.       Звук голосов, исходящий из покоев Лорана, отвлек Дамианоса. Они были слабыми и приглушенными стеной и массивной дверью, но он все равно их слышал. Он не понимал, о чем там говорили или кому голоса принадлежали, разве что там было двое. Послышался другой громкий звук. Затем — тишина.       — Я был не в праве говорить такое, — сказал Дамианос. — Прости.       Огюст небрежно махнул рукой.       — Ты говорил честно, — сказал он. — Немногие посмели бы на твоем месте. Похоже, быть королем значит, что тебе никто не может возражать.       Рот Дамианоса, как всегда быстрее его мозга, сказал:       — Возможно, они боятся, что ты заколешь их ножиком для писем. — Понимая, что он сказал, Дамианос запаниковал. — Я не имею ввиду… Я…       Огюст засмеялся, и Дамианос мог только смотреть на него. Король смеялся точно так же, как его брат. Память о Щенке, смеющемся именно рядом с этой комнатой, все еще была выжжена в его памяти. Было так странно видеть, как он ведет себя как ребенок, которым и являлся, хохоча над собственным стражем за интерес в другой культуре, что у Дамианоса не получалось забыть тот случай.       Оба брата закрывали глаза, когда смеялись. Они выглядели беззащитными и странно манящими, словно приглашали других смеяться заодно. Дамианос подумал, был ли у них с Кастором одинаковый смех. Через секунду он отмахнулся от мысли; в эти дни Кастор даже не улыбался.       — Должно быть, у меня не вышло тебя запугать. В противном случае ты бы не был здесь и не пытался бы заговорить с моим братом.       — Ты не говорил, что мне нужно переставать учить его, —сказал Дамианос в свою защиту.       Склонив голову набок, Огюст ответил:       — Разве ты не сказал, что не пришел сюда давать Лорану уроки?       — Я пришел как друг. — «Твой друг», хотелось ему добавить. Дамианос не был другом ребенку и не хотел им становиться, но сказать такое, скорее всего, значило вернуть Огюсту дурное настроение. Чувствуя смелость, Дамианос спросил: — Ему действительно нехорошо?       — Да.       — Это можно вылечить?       Огюст недолго разглядывал его.       — Я думаю, что да.       — Это…       — Он не болен, — оборвал его Огюст, без неприязни. — Дело не в теле.       Дамианос нахмурился. Ему казалось, что болезни всегда влияли на тело. Что еще могло гнить, если не плоть?       — Ваше величество, — сказал Лазар. Он задыхался, как будто бежал или… Дамианос отвернулся от него. От румянца на лице Лазара ему становилось неловко. — Я не знал, что вы ждете. Я думал, что Йорд…       — Все хорошо, — сказал Огюст. Как будто сказав что-то ужасное, он побледнел. Он отшатнулся от двери менее чем грациозно, и оперся рукой на стену, поддерживая себя. — Приведите его в мои покои, как только они закончат, — сказал он Лазару. Его лицо вновь лишилось эмоций.       Лазар даже не попытался скрыть свое сомнение.       — А если он вновь откажется?       Вновь.       — Все равно приведи, — сказал Огюст. — Если не сможешь с ним справиться, пошли за Йордом. Он уже носил его на плече, насколько мне известно.       Дамианос откашлялся. Казалось, он не дышал, занятый наблюдением за их разговором.       — Я мог бы отвести его, если вам угодно.       Огюст и Лазар переглянулись.       — Не стоит, — наконец ответил Огюст. — Спасибо, Дамианос, но я уверен, что Лазар сам об этом позаботится.       — Мне стоит идти, — сказал Дамианос, но не пошевелился. Он ждал, про себя надеясь, что Огюст остановит его и объяснит, что на самом деле происходит с его братом, но никто ничего не сказал. — Тогда увидимся за ужином.       — Может, и нет, — сказал Огюст. Он пытался улыбаться, понял Дамианос по легкому изгибу его губ. — Не знаю, получится ли у меня вытерпеть еще один ужин с Гийоном.       Дамианос поневоле рассмеялся.       — Хорошо быть королем.       — Да, — ответил Огюст. Его мысли, кажется, уже были далеко. — Полагаю, что так.       Зная, что Никандрос, скорее всего, до сих пор тренировался, Дамианос решил вернуться в восточное крыло и ждать его там. Он не ждал, пока Огюст снова его отпустит, и, повернувшись, направился к садам. День был хороший — не такой теплый и солнечный, как хотелось бы Дамианосу, но все равно хороший, — и ему хотелось какое-то время быть подальше от всех и всего.       Он почти повернул налево, мимо роз, чтобы избежать уродливой статуи, которую стал так ненавидеть, когда что-то столкнулось с ним. Дамианос посмотрел вниз, моргнул, и понял, что ребенок вбежал в него с такой силой, что упал на землю.       Дамианос уставился на него. Он сидел в грязи и не выказывал намерений вставать в ближайшее время.       — Ты в порядке? — спросил Дамианос.       Ребенок уставился на него в ответ. На его правой щеке расцветал синяк. Он был маленьким, подобный ушибам, которые акилосские дети постоянно получали в борьбе и драках. Но Дамианос знал, что вокруг не было акилосских детей.       — Ваше высочество, — сказалмальчик.       Дамианосу казалось, что мальчик чуть ли не глумился. Он ждал извинения, которое так и не пришло. Все ли вирийские дети были так избалованы?       Мальчик был вирийцем. Его кожа была слишком светлой, его глаза слишком зелеными. Он не был одет в лучшие одежды, которые Дамианосу приходилось видеть, а шнурки не были золотыми или серебряными. Он мог быть конюхом. По виду ему не было больше тринадцати.       Он глянул через плечо Дамианоса, скорее всего, пытаясь понять, откуда тот пришел. Его голос был ровным, а глумление осталось, когда он заговорил.       — Вы пришли из покоев принца, ваше высочество?       — Да, — ответил Дамианос. Он никогда раньше не видел этого мальчика, но наверняка, если брат Огюста и он были одного возраста и обладали одинаковым высокомерием, то обязаны были быть друзьями. — Впрочем, сегодня он не в состоянии играть с тобой. Ему нехорошо.       Дамианос не мог представить принца Вира играющим с кем-либо, особенно с этим неряшливым мальчиком, но это был единственный ребенок в округе, так что, возможно, они дружили из простой необходимости.       Мальчика чуть ли не вырвало.       — Я бы скорее перерезал себе запястья, чем играл с ним, — сказал он. Прошла пауза, и, словно вспоминая, с кем говорит, он добавил: — Ваше высочество.       Дамианос чувствовал, что начинает улыбаться. «Ятоже», — подумалон.                     

***

                    Позже той ночью твердый стук в дверь заставил Дамианоса покинуть кровать и двух питомцев, которые уже лежали на ней. Он натянул свой хитон и распахнул дверь, готовый оторвать голову тому, кто стоял с той стороны. Он напрямую сказал Никандросу, что не хотел, чтобы его волновали этой ночью, не сейчас, когда у него была такая хорошая компания. Он думал, что ясно дал это понять, но, похоже, Никандрос слушал невнимательно.       — Если только ты не собираешься присоединяться к нам, то…       Слова застряли у него в горле. Даже сглотнуть было сложно.       — Он пойдет, — странным голосом сказал Огюст. Он выглядел… — Лоран пойдет с тобой.       Мозг Дамианоса работал медленно из-за того вина, что он выпил за ужином, и трех чаш меда, которые он разделил с питомцами. Он не знал, что сказать, потому кивнул. Когда Огюст повернулся и ушел, преследуемый двумя стражами, которых Дамианос никогда раньше не видел, он не думал об этом. Его разум был занят другими вещами, и он устал от извращенного хода мыслей вирийцев.       — Это было быстро, — сказал кареглазый питомец, когда Дамианос вскарабкался обратно на кровать.       — Да, — сказал Дамианос. Другой питомец уже забирался на него, садясь верхом на его член. — Да, — опять сказал он. И опять, когда кареглазый питомец с голодным взглядом наклонился, приоткрыв рот, готовый поцеловать его.       И опять, много часов спустя, когда они спросили его, стоит ли им уйти.