Так говорит Джо

Эмма не спит всю ночь, просто не может. На рассвете идет дождь, и Эмма наблюдает за ним, за тем, как капли ударяются о стекло, как бьют они траву и листья. Эмма чувствует себя героиней детской книжки: у нее такая просторная и светлая комната, и простыни пахнут кондиционером, на котором мама всегда экономила. Запах лавандовый и свежий, он должен бы усыплять, но вместо этого бодрит. Как странно, думает Эмма, он здесь. В это все-таки не верится. Может, это все сон? Может, сейчас она проснется под этот навязчивый шум дождя у себя в комнате, пропахшей мамиными духами, откроет глаза, и вот — ее настоящая жизнь. И мама жива, и Эмма ничего не значит. И никогда ничего не выбирала. С другой стороны, сколько боли она бы не испытала. И никакого Джо. Но разве хотела бы Эмма все переиграть? Хотела бы она жить в мире, где нет никакого Джо? Дождь заканчивается, и Эмма идет бродить по дому. Столько людей, а все еще спят. Эмма снова призрак. Призраки ей нравятся, они зловещие, и им ничто не угрожает. Эмма решает проверить, как там Джоуи. У двери в его комнату уже стоит Джо. У него задумчивый, печальный вид. Эмма любуется на него, на его обманчивую мягкость, на то, как увядающие утренние тени играют с ним. Она не хочет, чтобы Джо ее заметил, но Джо замечает. Он улыбается, чуть склонив голову набок. — Здравствуй, Эмма, — говорит Джо. — Почему ты не спишь? Тепло в его голосе приманивает Эмму, заставляет подойти поближе. Она говорит: — Ты переживаешь, что он не сможет тебя принять? Джо говорит: — Рано или поздно мы подружимся. Я умею ладить с людьми. Но в глазах его, темных, блестящих, мелькает растерянность. Как он может быть таким человечным, думает Эмма, даже на секунду? Она ловит момент этой слабости и сама себя боится, будто Эмма узнала что-то жутко запретное. Темную тайну, которую бережно сохранит, чтобы та не свела ее в могилу. Джо говорит: — Как ты считаешь, он сможет меня понять? Впервые Джо спрашивает у нее что-то о нем, и вопрос вовсе не риторический. Впервые она говорит для Джо, а не Джо — для нее. Эмма до боли сжимает указательный палец, она нервничает. Джо больше не смотрит на Эмму, но он ждет ответа. — Он — твой сын, что бы там ни было, между вами есть связь, которую нельзя разорвать. Как между мной и моей мамой, думает Эмма. — Пожелаешь мне удачи? — спрашивает Джо, он вздыхает и говорит вдруг почти весело. — Большинство художественных текстов написано о том, какие мы разные, и как тяжело с этим смириться. Таков один из центральных литературных конфликтов вообще. Эмма любит его слушать, и голос, и то, что он говорит, а сейчас ей хочется уловить даже легчайший звук, с которым раскрываются его легкие. Но Джо больше ничего не добавляет. Он стучит в дверь, и Эмма слышит голос Джоуи, он говорит: — Кто это? А раньше всегда говорил "входите". Будет ли Джоуи доверять людям снова? Теперь все зависит от Джо. — Это я, — говорит Джо. — Если можно, я хотел бы зайти. Такой притворно мягкий. Эмма ждет. Она слышит их приглушенные голоса, иногда идет к лестнице, посмотреть, как кипит в доме жизнь. Потихоньку собираются люди, они ждут Джо. Джо — их пророк, он обещает напоить их кровью. А люди хотят крови. Люди — прекрасные животные. А зло и уродство есть повсюду. Эмма послушно ждет Джо, ей кажется, что она готова провести в коридоре вечность, и, хотя ей страшно душно и хочется на улицу, как бывает после дождя, она не уйдет. Наконец, Джо выходит, тихо прикрыв за собой дверь. Он не грустен, но и не рад. Все получилось так, как он и ожидал. Джо хорошо предсказывает человеческие реакции. Эмма все равно спрашивает: — Как прошло? Джо чуть хмурится, и выражение его лица снова становится таким обычным, в нем нет сейчас ни пугающей пустоты, ни голодного, звериного желания. Он — человек, он отсюда, из этого мира. — Он, — Джо делает паузу, потом все-таки добавляет. — Не хочет со мной разговаривать. — Ему нужно узнать тебя поближе, — отвечает Эмма. И она говорит вполне серьезно. Джо мог бы включить все свое обаяние и сделать своего сына такой же маленькой и послушной куколкой, как Эмма. Это просто, но Джо так почему-то не хочет. Джо смотрит на нее недоверчиво. Неужели он думает, что его невозможно полюбить по-честному? Ему чуточку, но больно, и это удивительно. Эмма и не представляла себе, что Джо может испытать боль. Эмме так хочется его порадовать: — Идем, все ждут, — говорит она. — Чего? — спрашивает Джо. Эмме хочется засмеяться, неужто он не понимает? — Тебя. И в этот момент Эмма видит, что Джо понимает все, ему просто хотелось, чтобы Эмма это произнесла. Все собрались, и Джо перво-наперво смотрит на этих людей (разных возрастов, разных судеб) влюбленно. Да, именно так. Эмма никогда не видела, чтобы так смотрели на аудиторию (это именно аудитория, вот что первое приходит на ум). Но Эмма, честно говоря, вообще мало что видела в жизни. К полудню Эмма увязывается за ним снова, просто не знает, что ей с собой поделать, когда он так близко, Эмма не может думать ни о чем другом, она будто заболела. И лишь совсем рядом с ним, на том расстоянии, с которого получается почувствовать его тепло и запах, она выздоравливает. Как-то так она и пристраивается к нему, просто стоит рядом. Пока Джо думает о чем-то, Эмма не думает ни о чем. Наконец, стесняясь, будто подросток, она решается заговорить. — Столько людей, — говорит Эмма. — А я сидела на этой ферме. Провал, она что только что пожаловалась Джо? Но Джо реагирует мягко и спокойно. В такие минуты кажется, что его не вывести из себя ничем. — Я хотел, чтобы Джоуи было комфортно. И вдруг Джо смотрит на нее не нежно, а с нежностью. Разница так велика, что у Эммы перехватывает дыхание. — Он тебе доверяет. Здесь ему будет трудно. Без Эммы. Конечно, Эмма ведь нужна только для этого. Она боится, что покраснеет. Разве только в Джоуи все дело? Джо ее видит. Ей всегда кажется, что он видит ее насквозь — без одежды, кожи, мяса и костей — сразу то, что она скрывает, то, что никто больше никогда не видел. — Есть новости о Джейкобе и Поле? Эмма боится признаться ему в том, что Джейкоб звонил ей. Так она кажется себе еще большей предательницей — ничего не ответила, не подала голоса, не объяснила. Если Джо узнает, Эмма будет казаться ему глупой и злой. — Нет, — говорит она чуточку раздраженно, сама такого от себя не ожидая. — Нет, они не звонили, в новостях не говорили. Джо смотрит на нее очень внимательно. Он все знает, думает Эмма, и ее продирает дрожь. Знает не только, как Эмма молчала в трубку, но и все слова, которые она не сказала. Однако Джо говорит только, что отсутствие новостей — уже хорошие новости. Он милосерден к ней, к ее злу и глупой боли. Вдруг Джо подается к ней и касается горячими ладонями ее шеи, поглаживает. Руки у него такие большие и такие ласковые. Эмма смотрит на него растерянно. Жест этот собственнический, покровительственный, и он сексуальный. Может ли Джо хотеть ее? Тогда Эмма впервые думает о том, что могла бы оказаться в его постели. — Я никогда не забуду того, что ты сделала для меня. Благодаря тебе мой сын со мной. Между ними — золотая нить, он смотрит на Эмму, и Эмма смотрит на него, и что-то невидимое и звенящее идет от Джо к ней. Любовь Эммы огромна, от нее разрываются легкие, как от морской воды, от нее сжимаются пальцы. Огромна, и так хрупка. Золотую нить обрывает вой сирены, на бешеной скорости во двор врывается полицейская машина. Эмма пугается, а Джо первым делом заталкивает ее к себе за спину, легко и мягко. Ого, думает Эмма, первым делом он попытался ее защитить, еще не осознав, что происходит? Это ложь или это правда? Или это шутка? Эмма выглядывает из-за его спины и, прижавшись к нему, чувствует биение его сердца. Неожиданный визг сирены испугал их обоих, но вот Джо успокаивается, а Эмма — нет. Она вцепляется в Джо, мнет его свитер (получается как молочный шаг у ласковых кошек), и старается не показать, как сильно напугана. Из полицейской машины вылезает шериф, белозубостью он напоминает Джейкоба, а в общем, конечно, этот парень еще смазливее — прямо Красавчик Кен, невольно задумаешься, где же его Барби. — Джо Кэрролл, — громогласно провозглашает шериф, а потом, выдержав театральную паузу, блестяще улыбается. — Как дела? Джо кидается и обнимает его, он выше и старше, а шериф — совсем молодой, может, ровесник Эммы, но Джо виснет на нем, наваливается всем телом, совершенно по-мальчишечьи. Это и комично, и очаровательно. Оказывается, это Родерик. Тот самый, что всегда все организовывал. Она обязана ему многим, в том числе и своей жизнью. — А ты, наверное, Эмма, — говорит Родерик, смешливо прищурившись. Она кивает, протягивая ему руку. — Здорово наконец-то тебя увидеть. Будто встречаешь друга, с которым познакомился в интернете. И, главное, это почти правда. Эмма удивляется тому, что у нее выходит сказать нечто настолько нормальное. Родерик быстро, походя целует ее руку, и Эмма так смеется, как еще секунду назад боялась. Все так здорово. Разве она это заслужила? А вечером — вечеринка. И это сложно себе представить, насколько она нормальная. Все болтают, смеются, пьют, почти как студенчество, которого у Эммы так и не случилось. И Эмме легко среди этих людей, но нелегко без Джо. Он быстро пьянеет, и она следует за ним, боясь, что он упадет или еще что-нибудь в этом роде. Смешной страх, не правда ли? Когда Джо идет на кухню раздобыть еще чего-нибудь выпить, Эмма тут как тут. Она говорит: — Тебе надо расслабиться, ты так давно не пил. — Годами, — говорит Джо смешливо. Пьяный, он становится нелепым и дурацким. И у него явно вертолеты, или как это ощущение называлось у крутых подростков? А Эмма — совсем не пьяная. — Скотч! — говорит Джо и бредет в верном направлении. Рассматривая бутылку, он хмурится, строит забавную гримасу. — О, это очень плохой скотч. Секунда сомнения, но скотч победил. — А, хрен с ним. Не уверен, что я теперь знаю, что такое хороший скотч. Забинтованная рука его никак не справляется с бутылкой, Джо ругается. — Может, снимешь с меня эту штуку? — спрашивает он. Такой нелепый, такой живой. А она думала, что Джо — божество. А Джо — дурацкий и пьяный, он как все другие люди. — Ладно? — говорит он, доверчиво протягивая ей руку. — Конечно, — говорит Эмма. — Ты так напился. Ей ужасно смешно. И ужасно легко развязывать эти бинты, разве Джо не мог бы с ним справиться? Эмма с ним так нежна, как прежде не была ни с кем. Ее пальцы касаются его с благоговением, с любовью, которая должна сочиться из пор ее кожи. — Точно, — говорит Джо, улыбаясь. — Я напился. Это точно. Он показывает ей не слишком белые, не слишком ровные зубы, улыбка не похожа на ту, которой он одаривает людей обычно. В ней нет ничего зловещего. — Ты заслужил, — говорит Эмма, и думает: как глупо это звучит. Заслужил, второй раз сбежав из тюрьмы и убив столько народу. В таком случае, давайте нальем Теду Банди, Ричарду Рамирезу и Дэвиду Берковицу. С другой стороны, и это правда, Джо продемонстрировал силу, ум и смелость, он — прекрасное животное. Поэтому Джо здесь, а не распят на больничной кушетке в ожидании хорошей порции павулона. — Тебе многое нужно наверстать, — говорит Эмма. Она имеет в виду очень конкретную вещь. Ей было легко переспать с Джейкобом и Полом, но предложить себя Джо — самое сложное дело на свете. Джо соглашается с ней, да так целомудренно, что она не вполне уверена в том, что Джо ее понял. — Ну, — говорит Эмма, окончательно освободив его руку. — Это надо исправить. Эмма гладит его ладонь и чуть отводит руку, не решаясь прикоснуться к нему еще. — Вот так, — говорит она. Джо смотрит на Эмму с желанием, но, и это такая правда, он всегда смотрит на людей с желанием. Он всегда хочет их употребить. По нему ничего не понять. — Так лучше? — спрашивает Эмма, решившись взглянуть на него снова. Джо моргает, он совсем пьян, и это ее шанс. — Да, — говорит он, — Так лучше. И пальцы его снова касаются ее руки, или почти касаются — он так близко, что это уже неразличимо, Эмму бросает в жар. И все случилось бы, если бы не дурацкий индус по имени Аарон. Эмма с ним даже чуть-чуть поговорила. Отец — еврей, мать — индийская иммигрантка, и, казалось бы, с ним все должно быть нормально, он выглядит как клерк средней руки, чьи родители потратились на образование для сыночка. Только появившись в дверях, Аарон радостно сообщает, что звонил Родерик. Джо тут же интересуется происходящим, и с этим Аароном он так же мягок и ласков. Эмме становится неловко. И что она о себе возомнила? Эмма чувствует себя, будто девчонка из католической школы, которая из всех сетевых закусочных предпочитает "Chick-fil-A", закрытый по воскресеньям, а мастурбировать умеет только отчаянно сжимая бедра. — Кстати, — говорит она. — Вы с Родериком давно знакомы? Если не знаешь, как быть, переведи тему. — Да, — говорит Джо. — Чуточку дольше, чем с тобой. — Он учился у тебя? — Его можно назвать моим первым учеником. Джо вспоминает, глаза его затуманиваются, потом он жмурится. Лицо такое удивительно красивое, такое возвышенное, о чем же он думает? Эмма не понимает этого до тех пор, пока не замечает, как двигается рука Джо. Он будто сжимает нож, рука подается вперед, мягкое, но неумолимое движение. Джо возбужден, он судорожно втягивает воздух, глаза закрыты. Эмма пугается, но только на секунду. Джо смеется, нелепо раскидывает руки, отпивает из стакана скотч и обливается. Эмма думает, что нужно воспользоваться моментом и хватает салфетку. Она вытирает его губы, хотя это совершенно идиотское действие, если так подумать. И да, она почти говорит, что любит его. Во всяком случае, она говорит: — Джо. Взгляд его темен и туманен, от искусственного света кожа кажется золотистой, Джо так красив. И он почти касается губами ее пальцев, почти подается к ней. А потом говорит такую глупость. — Я люблю свою жену. И Эмма думает: что за хрень, Джо? Я знаю твою жену, я жила с ней вместе, воспитывала вашего ребенка, я делила с ней горести и радости. Она развелась с тобой, она тебе не жена. И она ненавидит тебя больше всех на свете. В каких дурацких иллюзиях ты пребываешь, почему бы тебе просто не сделать со мной все, что ты хочешь? А если ты хочешь убивать, то убей меня. Я отдам тебе все, что еще не отдала. Он смотрит на Эмму с желанием, он все время чего-то хочет, и сейчас он хочет ее, теперь Эмма видит, что это правда. Джо берет ее за подбородок, мягко заставляет поднять голову. — Ты понимаешь это? Тогда зачем ты трогаешь меня, думает Эмма, зачем прикасаешься так сладко? Джо ведет, тянет к ней, он гладит ее по щеке. — А теперь пойдем к остальным, — говорит он, и Эмма ощущает боль где-то там, где не болело, когда она убила свою маму. А на исходе ночи Джо снова зовет ее с собой, наверх. Там он стоит у камина и продолжает пить, а Эмма смотрит на него и слушает. Среди прочего он читает ей стихотворение какого-то русского поэта-символиста. — Жрец решил. Народ, согласный С ним, зарезал мать мою: Лев пустынный, бог прекрасный, Ждет меня в степном раю. Мне не страшно, я ли скроюсь От грозящего врага? Я надела алый пояс, Янтари и жемчуга. Вот в пустыне я и кличу: «Солнце-зверь, я заждалась, Приходи терзать добычу Человеческую, князь! Дай мне вздрогнуть в тяжких лапах, Пасть и не подняться вновь, Дай услышать страшный запах, Темный, пьяный, как любовь». Как куренья, пахнут травы, Как невеста, я тиха, Надо мною взор кровавый Золотого жениха. Но это же про нас, думает Эмма, как ты не понимаешь, что это ты и я? А потом ей кажется, что он все понимает, дразнит ее, играет с ней, как с добычей, уже давно ему принадлежащей, как кот с птицей, у которой перебито крыло. Еще Джо говорит: — Убийство никогда не противоречило естественным склонностям человека. Наоборот, оно с ними в согласии. Как раз мораль — это искажение человеческой природы, сговор с совестью ради мнимого процветания. Прислушайся, и ты различишь ее настоящий голос. Этот голос действительно существует. Он говорил Эмме убить свою маму, и он говорит Эмме разделить постель с Джо. Возвращается Родерик. Он так и не узнал, где копы держат Клэр. Но Джо реагирует очень мягко, безо всякой злости. Он говорит, что уверен в Родерике. Ничего угрожающего. Но Эмме все равно страшно. А потом к Джо идет Чарли, и Эмма уже понимает, что добром это не кончится. Чарли хочет принести себя в жертву. Это очевидно — по его взгляду. Особый взгляд, очень особый. Он говорит: — Я подвел вас снова, сэр. Он так устал, это Эмма тоже видит. Чарли говорит: — Я не хочу, чтобы моя жизнь была напрасной. Я не хочу ничего не значить. О, как это знакомо Эмме. Джо делает вид (только делает вид), что он удивлен. Хотела бы Эмма оказаться на его месте сейчас, потому что Джо любит Чарли. Любит по-настоящему. Так, как никогда не сможет полюбить своего сына. Джо принимает из рук Чарли охотничий нож, чуть склоняет голову набок. Зло очаровательно. Джо отдает Эмме стакан со скотчем, а Родерик и та женщина, как же ее зовут, расстилают полиэтиленовую клеенку на ковре. Каково это, быть сейчас Чарли, думает Эмма? Смотреть на эту клеенку и думать, что на ней будет лежать твое тело? Смотреть на нее и думать, что все закончится именно так? Чарли боится. Все боятся. Эмма бы тоже боялась. Хотела бы и боялась. Жизнь стремится себя сохранить, любая жизнь. Чудовищное искажение природы, вот что такое любовь Джо. Она ломает все самое важное внутри, главные предохранители. Джо рассматривает нож. Он спрашивает: — Ты готов на это ради меня? — Это мой подарок, — отвечает Чарли. — И мои извинения. Он хочет быть важным, хочет что-то значить. Бедный, бедный Чарли. И в тоже время, разве он не счастливее их всех? Джо касается его бока, места предполагаемого удара, а потом обхватывает его затылок и прижимает Чарли к себе. Он что-то шепчет Чарли, и лицо его просветляется. Чарли жмурится и кладет голову Джо на плечо, а Джо целует его в висок. Интересно, думает Эмма, а папа у Чарли был? С другой стороны, какая теперь разница? Эмма впервые видит, как Джо убивает. Он держит Чарли так крепко, как любовника, так ласково и сильно. Эмме жаль, что она не видит лица Джо, только лицо Чарли, отмеченное болью. А Чарли ей жалко. Как-то Джо говорил ей, что лицо человека, искаженное страданием, похоже на лицо человека, искаженное экстазом любви, соития. Он советовал ей посмотреть на мучеников Бернини, святого Себастьяна, например, чтобы иметь представление о том, что любовь и смерть черпают себя из одного источника. И сейчас Эмма видит, что это правда. Чарли именно такой, мученик в экстазе страдания. А движения ножа в нем, оно, да, оно о сексе. Нож толкается в него, как член нетерпеливого любовника. Опустив его на клеенку, Джо слушает последний удар сердца, спина его напряжена, Джо дрожит. Эмма уверена, у него встал. Это так красиво. Как любовь. И так страшно. Джо вытирает нож, делает легчайшее движение к ней, и Эмма, испуганная, отдает ему стакан. Джо выпивает скотч залпом и тяжело, загнанно дышит. Он весь в крови. Весь-весь. Кровь на рубашке выглядит постыдно, как след соития. Когда Джо уходит к себе, Эмма еще смотрит на мертвого Чарли. Мертвый Чарли, бедный Чарли, счастливый Чарли. На ладонях остаются красные лунки — признаки ее страха. Но она все равно идет к Джо, приносит ему одежду на смену. Так надо, думает Эмма, так было нужно с самого начала. Он обладает Эммой, и Эмма хочет обладать им. Джо стоит в расстегнутой рубашке, и Эмма быстро идет к нему. Вдруг Джо отдергивает ткань и демонстрирует Эмме бок в крови. Это, понимает Эмма, заигрывание. — Помогло? — спрашивает Эмма, улыбаясь. Страх сошел, и теперь она может улыбнуться, если хорошенько зажмуриться, можно даже забыть лицо Чарли. — Не знаю, помогло ли, но было здорово, — улыбается Джо. Он открыт и беззащитен, страшно возбужден, Эмма видит, что у него стоит. Она вытирает кровь с его бока полотенцем, а потом прикасается к груди Джо, черные волоски на ней жесткие, но кожа мягкая, нежная, золотистая. Джо снова говорит ей, что любит свою жену. А Эмма смотрит прямо ему в глаза, решается. — Но ее здесь нет. Джо тяжело дышит, кусает губы. И в этот момент Эмма понимает, что он не играет, а теряет контроль по-настоящему. Джо гладит ее по щеке, касается губ, и Эмме тяжело дышать. Наконец, это случается. Джо подается к Эмме и целует ее. Поцелуй резкий и сразу такой глубокий, Эмма инстинктивно старается отстраниться, но Джо притягивает ее к себе, гладит волосы, гладит шею, пачкая все кровью Чарли. Джо хватает ее, ласкает ее, он нежен, и Эмма думает, почему ее золотой жених так ласков, если так окровавлен? Все встает на свои места, когда Джо вцепляется зубами ей в плечо, Эмма стонет, но не вскрикивает, хотя зубы проникают в нее, и рот Джо наполняется кровью. Он почти выгрызает из нее кусок, и всю руку сводит болью. Шрам останется навсегда, свидетельство того, что Эмма ему принадлежала. Субститут убийства. Пульсация боли в руке затихает, когда Джо целует ее в шею. Эмма закрывает глаза, под веками — сплошные салюты, бедра сводит, бросает то в жар, то в холод, в уголках глаз горят слезы. Член у него больше, чем у Джейкоба, и принять его тяжело, во всяком случае, в первый раз, даже учитывая, что Эмма вся мокрая. Мысли в голове путаются, Эмма не понимает, что происходит на самом деле, может, ей все это снится? Джо не перестает ее целовать и облизывать, и гладить, и он так нежен, что это даже больно. Так нежен, но хочет ее съесть. От поцелуев у Эммы пересыхает язык, от стонов она срывает голос, а кровь из укуса Джо все никак не останавливается, пока Джо двигается в ней. Той ночью Джо делает с Эммой все, чего никогда не делал мальчик из респектабельной республиканской семьи, Джейкоб. Внутри и снаружи, ничего не остается, что не отмечено Джо. Все вокруг наполнено его запахом. Никто из них не вспоминает о предохранении, кроме того, Джо кончает в нее, и Эмма благодарит небеса за то, что не перестала пить противозачаточные после того, как оставила Джейкоба умирать. Обессиленная, Эмма засыпает прямо под Джо, когда он все еще в ней. Вот и все, мир перевернулся. Эмме жарко, будто в аду.