Так говорит Джо

Эмме, надо же, даже удается заснуть. Странная ночь, может, одна из самых странных в ее жизни. Когда она просыпается, Марка уже нет, а дверь открыта. Эмма почему-то чувствует себя идиоткой. В дом Эмма возвращается в полной растерянности. Там Эмма последовательно встречает русскую, говорящую с ней на русском и этого черного, говорящего с ней на французском. Они оба куда-то спешат, и Эмма пытается уточнить, куда, но тщетно. — Можно на английском, пожалуйста? По иронии, единственная деваха, говорящая на языке, отдаленном похожем на английский, эта дурочка Мэнди, так что Эмма почти рада ее встретить. — Где Джо? — спрашивает Эмма. Мэнди строит ей гримаску и, со своим отвратительным сельским акцентом, говорит: — Он у Лили в комнате. У них был секс, представляешь? Очень жесткий. Мне кажется, я до сих пор это слышу. Эй, что с тобой, Эмма? Ты как будто лимон проглотила? О, думает Эмма, просто заткнись. Впрочем, что происходит, и куда все собираются, Мэнди тоже не знает. Очень полезно. С другой стороны, Эмма и не хочет ничего понимать. Что изменилось? Джо есть Джо, Эмма есть Эмма. Она возвращается в мастерскую и там долго сидит у его портрета, не зная, разорвать его или нет. Джо ее, конечно, находит. — Прости, что отвлекаю, но нам надо поговорить. Это очень важно. Кажется, будто он чувствует себя неловко. Но это только кажется. И Эмма не собирается ему помогать. — Лили уезжает. — О, — говорит Эмма. — Я заметила. — В Венесуэлу. Твою мать, Джо, думает Эмма. В Венесуэлу, надо же. Эмма выказывает весь свой скепсис по поводу этой идеи. А Джо, он сейчас такой ручной. Это все обман, но он кажется очаровательным и беззащитным. — Она думает, — говорит Джо. — Мне нужно написать еще одну книгу. О, еще одна блондинистая муза, что ж, удачи. Джо все пытается завести с ней разговор, хватает со стола "Хейвенпортскую трагедию". Тут уж Эмма помогает ему: — Ты читал? — О да. Мифы, домыслы, и мы там выставлены просто отвратительными. — Иными словами, — сказала Эмма. — Это правда. Мы довольно отвратительны. Все вышло очень плохо. И никакой поэзии. — Да, — говорит Джо пристыженно. — Иными словами — все правда. И тем не менее, она кошмарна написана! Джо остается Джо. И вдруг он говорит нечто, что Эмму невероятно удивляет. — Но лучше, чем я когда-либо смогу написать. Эмма молчит. Ей вспоминается "Готическое море". Лучшая книга в ее жизни. Когда-то Эмма была совсем крошкой, и роман Джо сделал ее счастливой. Никогда Эмма не сможет спокойно слушать о том, что Джо — плохой писатель. Не для нее. Впрочем, Джо говорит быстро и искренне, нервно улыбается, отворачивается, словом, ведет себя как обычный земной человек. Ему стыдно, и он чувствует себя плохо. Он говорит: — И я не могу полететь в Венесуэлу, я только всех разочарую. О, очаровашка Джо. Но Эмма чувствует, как ее захлестывают любовь и жалость. — Я думаю, мне осталось не так много времени на этой Земле, — говорит Джо. — Но я не хочу, чтобы это время проходило вот так. И много миль, пока усну. Так много миль, пока усну. — Так у тебя есть план? — спрашивает Эмма. План, как нам жить вечно? Неужели это план для них обоих? — Да, — говорит Джо. — И совершенно эпичный план. Не знаю, получится ли все, как я задумал. Я не могу тебе этого обещать. Но я могу обещать тебе другое: больше я не покину тебя, Эмма. И больше не буду считать тебя чем-то само собой разумеющимся. Ты мне нужна, Эмма. Глаза у него делаются печальные-печальные и блестят больше обычного, темные, прекрасные, грустные. Да, выражение этих глаз такое театральное и нарочитое, да, Джо выглядит, как побитый котенок, да, в голосе его — глубокая печаль литературного персонажа. Но он говорит: — Пожалуйста. Пожалуйста, скажи, что поедешь со мной. И Эмма, конечно, плачет. Это похоже на предложение руки и сердца. Но плачет Эмма вовсе не от счастья, а от бессилия. Она говорит: — Я устала убегать, Джо. Сколько же можно? У Эммы больше ничего не осталось, она так устала. И вдруг Джо смотрит на нее с такой нежностью, с какой прежде никогда еще не смотрел. Он прижимает свою большую руку к ее щеке и утирает Эмме слезы. Никогда прежде Эмма никем не была так любима, как в ту секунду. Он берет Эмму за руку и целует кончики ее пальцев, и Эмма покорно прижимается к нему. Они долго стоят вот так, и Джо такой теплый, надежный и нежный, усталость постепенно уходит, и Эмма почти засыпает в его руках. Потом Джо оставляет Эмму, говорит, что ему нужно кое-что обсудить с Лили, и Эмма еще долго валяется на диване, глядя в потолок, чувствуя себя такой счастливой, и почему-то кажется, что у нее вот-вот откажут ноги. Джо обещает быстро вернуться, но проходит, наверное, час, и Эмма решает проверить, все ли с ним в порядке. Дом такой большой, в комнате Лили Джо нет, в его комнате — тоже, а дальше Эмма и не знает, где искать. Зато она находит Мэнди, пребывающую в мечтах о самолете — Мэнди еще никогда не летала. Да уж, в арканзасской дыре, откуда она вылезла, летать можно только нюхая клей. Впрочем, Эмма так волнуется, что Мэнди ее почти (почти!) не раздражает. — Что-то не так, Мэнди, — говорит Эмма, перебив ее. — Мы должны найти Джо! Наверное, минут пятнадцать они рыскают по дому и, наконец, натыкаются на Джо. Он в одной из гостевых комнатушек, лежит на кровати, лицо его непривычно умиротворено, и секунду (страшную секунду!) Эмма думает, что Джо мертв. Она кидается к нему и ощущает на запястье дыхание Джо, с облегчением и радостью, с любовью, которой нет конца. Эмма пытается его разбудить, но Джо не просыпается. Он, в своем наркотическом покое, так странно и божественно красив, но Эмму его вид пугает. — Что с ним такое? — испуганно спрашивает Мэнди. — Должно быть, эта сука его чем-то накачала. Эмме все-таки удается разбудить Джо, и он смотрит на нее такими затуманенными глазами. Он потрясающе беспомощен. И абсолютно искренен. Никакого притворства, ничего такого — Джо смотрит на нее растерянно, он ничего не понимает, и Эмма ему так нужна. — Она тебя чем-то напоила, — говорит Эмма. Джо еще с пару секунд глядит на нее туманно, взгляд его расфокусирован, а потом он быстро говорит: — Да, да, ладно, нам нужно убираться отсюда. Голос у него хриплый, но уже будто бы веселый. И хотя Джо плохо держится на ногах, он не медлит. Однако, стоит ему открыть дверь, как на пороге объявляется эта русская девчонка. — Куда это ты собрался? — говорит она с неподражаемым, совершенно бандитским акцентом. Очень стильно выходит, надо признать. Джо говорит: — Небольшие изменения в планах, вот и все! Ладно, ладно, девочки, разворачиваемся. И заговорщическим шепотом Джо добавляет: — У русской пистолет. Кажется, его все это забавляет и бодрит. Эмма, конечно, рада, что Джо так развеселился, но не в восторге от русской с пистолетом. Она целится в Джо, и Джо комично вскидывает руки, отступает к камину. — Вы останетесь здесь, пока Лили не позвонит, — говорит русская. — Прекрасная сцена, но зачем ты целишься в меня? Ты же не можешь в меня стрелять! — говорит Джо. — Я у Лили любимчик! Русская направляет пистолет на Эмму, сердце уходит в пятки, но Джо нужна всего секунда, он хватает какую-то острую фигню (кочергу, или что там еще есть) с каминной полки и быстрым, хищным и совершенным движением вонзает железяку в живот русской. С полминуты его лицо так осмысленно и прекрасно, но вырывает железяку из тела русской Джо уже с улыбкой. — Так, все, пора идти, — говорит он совершенно будничным тоном. — Ты меня так испугал, — бормочет Мэнди. Ее это все явно смутило больше, чем Эмму. — Доверяй мне, мышка! — говорит Джо. — Всегда мне доверяй! О, легко сказать. И вот они уже в тачке, Эмма за рулем, и они несутся навстречу закатному солнцу. Джо ругается: — Да что она о себе возомнила, а? Она что считает меня животным, которое можно приютить, приручить и... — И приучить, — говорит Эмма. — Выполнять команды. — Да, точно, здорово звучит, надо записать. Но вопрос, тем не менее, повис в воздухе! О, Джо, думает Эмма, несмотря на то, что ты прекрасно отличаешь Моне от Мане, а Фассбендера от Фасбиндера, ты куда большее животное, чем тебе приятно думать. Впрочем, Эмма молчит и улыбается. Мэнди хвастается симпатичным колечком на пальце, Эмма смотрит на дорогу, а Джо разглагольствует о культурном капитале, и о том, почему богатые остаются богатыми, а бедные остаются бедными. Равенство есть лишь в смерти. — И еще кое-где, — говорит Джо. — Мы едем в американскую столицу равенства, но все сюрпризы в свои времена! Вечером звонит Лили, она рыдает, говорит, что кто-то из ФБР (уж наверняка Райан Харди) убил Люка. Джо пожимает плечами. — Честно говоря, никогда не был в восторге от этого парня. О, это самая большая ошибка в жизни Лили — связаться с Джо. В жизни Эммы — тоже. Лили Грей обещает, конечно, отомстить, но это уже все равно. Они едут на запад. Мэнди вытягивается на заднем сиденье, упершись ногами в окно, Джо предлагает поиграть в слова. — Нет уж, — говорит Эмма. — Я знаю, как ты это делаешь. Сейчас начнется: реминисценция, апроприация, констелляция, корреляция. Мэнди смеется: — А я буду говорить типа: лимон, кошка, здание. — Да, — говорит Эмма и смеется. — Так и будет. И вдруг Эмме так хорошо. Дурацкая малышка Мэнди больше ничего не портит, наоборот, они втроем, и это правильно. Самое правильное ощущение в жизни Эммы за долгое-долгое время. Джо тоже счастлив: он и женщины, которые принадлежат ему — что может быть лучше. Часа в три ночи они подъезжают к закусочной и отправляют Мэнди взять бургеры на вынос. Пока ее нет, Джо целует Эмму, он говорит: — Сейчас все идеально. — Да, — отвечает Эмма. — Все идеально. — Но будет лучше, — добавляет Джо. Эмма чувствует его дыхание на своих губах, смотрит на кривоватые, желтоватые зубы Джо. Он так красив, но пасть — совершенно хищная. В этом есть какая-то важная правда о Джо. Эмма кладет голову ему на плечо. — А какая там звезда? — спрашивает она, указывая на блестящую точку в небе. — Кастор, — говорит он. — Серьезно? — Нет, — отвечает Джо. — Честно говоря, я понятия не имею, просто ляпнул первое, что пришло в голову. Но, раз ты ничего не знаешь о звездах, подумал я, это может сработать. — А я думала, ты все знаешь. — Что я могу знать о вещах по-настоящему важных и значимых? — говорит Джо с комичной печалью в голосе. — О политике, например, или о футболе. Тут возвращается Мэнди. — Я взяла еще мороженое, — сказала она. — Для тебя, Джо, с вишневым сиропом. Я не знаю, какой ты любишь, но вишневый — похож на кровь. Ей типа шестнадцать или вроде того, Джо говорил, но Эмма не помнит. Дочка, которой у него никогда не было. И вот они едят, разговаривают, и Джо жалуется на плебейскую пищу, совершенно его недостойную. — Да, — говорит Эмма. — Тебе бы стейк с кровью. — Не говори мне об этом: котлета и так недожаренная. Им даже удается поспать часа полтора, остановив машину в каком-то глухом перелеске. Эмма лежит у Джо на коленях, и он кладет свою большую, горячую руку ей на голову, закрыв ее ухо от посторонних звуков, способных Эмму потревожить. Впервые за много дней она спит спокойно. Потом, конечно, они едут еще долго, на этот раз Джо за рулем. И вот, наконец, они в осеннем лесу, располовиненном забором. На воротах надпись "частная собственность". На них смотрит жуткий глаз камеры. Эмме здесь неуютно. — А нам нужно кому-нибудь позвонить? Этому Роберту? — спрашивает Мэнди. — Сказать, что мы приехали? А ты его давно знаешь? — Он тебе уже сказал, — говорит Эмма раздраженно, на что Мэнди отвечает: — А я разве с тобой разговариваю? И все же эта злость уже почти сестринская. Джо говорит: — Девочки, давайте не будем ругаться, мы все устали. Роберт — мой старый друг и живет здесь со своими друзьями. Эмма, конечно, хочет прояснить ситуацию. Джо много говорил, но, как всегда, ничего по делу. — Так что мы здесь предпримем? — Ну, — говорит Джо безмятежно. — Разведаем обстановку, выясним иерархию, словом, будем смотреть по ситуации. — Так, — говорит Эмма. — И что это за культ? — Родерик пометил их, как уязвимую группу. Я слышал, они довольно мирные, но легко контролируемы. С каждым словом настроение у Джо становится все лучше, а вот Эмме затея нравится все меньше: — И этот Роберт сам тебя позвал? — Да! Он был полон энтузиазма! — говорит Джо. Пауза, и тут же: — По правде говоря, я этого Роберта не очень хорошо знаю. Он навещал меня пару раз в тюрьме, но и только. Он, скорее, человек Родерика. И до Хейвенпорта он так и не доехал. Короче говоря, мы сейчас вроде как импровизируем. Джо склоняется к Эмме, приобнимает ее за плечо и корчит самодовольную гримасу. Эмма не может не улыбнуться — он очень смешной. И, в то же время, Джо, ну почему ты такой? Тут ворота открываются, и навстречу им выезжают аж три военного вида тачки. Вот это встреча. Этот парень, Роберт, додик в красном костюме, похожий на смесь уборщика и зэка, выбирается из машины. — Джо, я бы хотел, чтобы тебя встретили по-другому! Да, Эмма бы тоже предпочла, чтобы их встретили по-другому. Из машин выбираются молодчики с автоматами, а щекастенькая женщина с черным шарфиком на тонкой шее рявкает: — Закрой рот, Роберт! Джо склоняет голову набок, нарочито забавно, как растерянное животное. Но в этом движении Эмма видит жажду, пробудившуюся в нем. Блондинка в черном шарфике вызывает у него желание, но не то, к которому стоило бы ревновать. Он хочет ее убить. — На колени! — рявкает она. — Хорошо, — примирительно говорит Джо. — Давайте сделаем, девочки, как просят нас эти милые люди. Они втроем опускаются на колени, и Эмма думает: Джо, куда ты нас привел? — Джо Кэрролл, — говорит суровая блондинка. — Это и правда ты. — А ты здесь главная? Я бы хотел поговорить с... Джо пытается подняться, но блондинка бьет его ногой в живот. Не сильно, но ощутимо, явно. Джо говорит: — О, это было вовсе не обязательно. Впрочем, он сейчас совсем ручной. — Да-да-да, — говорит она. — Глава культа убийц с кучкой последователей. Но здесь ты сам — последователь. Пафосная пизда, думает Эмма. А Джо, наверное, выбирает, каким способом ее прикончить. Им натягивают мешки на головы и заталкивают в машину. Мэнди верещит, Эмма молчит, пытаясь плыть по течению. У нее проблемы с контролем, их надо решать. В полной темноте Эмму успокаивает лишь запах Джо и ощущение его тепла. А Мэнди вот страшно напугана, и когда их выволакивают из машины, она пищит: — Джо, ты еще здесь? — Конечно, мышка! Не волнуйся, все будет в порядке. О, очень самоуверенно с его стороны. Их приводят в какое-то тесное помещение, заставляют раздеться и облачиться в невнятные белые пижамы. Твою мать, думает Эмма, Джо, ты привел нас в концлагерь. Мэнди в растерянности, и Эмма ее жалеет. Сама же она, кажется, ничего особенного не чувствует. Никакого унижения. Дурацкую общину называют "Корбан", у них дурацкий оккультный символ с серпом полумесяца, ряд дурацких домиков по типу лесных коттеджей, которые сдают туристам в Новой Англии, и дурацкие лозунги по радио, типа Корбан — это любовь, мир, единство. В общем, все довольно топорно. Люди вокруг, одетые в красное, такие унылые и одновременно просветленные. Они похожи на умственно отсталых. О, Джо, думает Эмма, год назад ты был королем шизофреников и истеричек, а теперь ты собираешься стать королем дебилов. О, властитель психушки. Еще им приходится носить дурацкие маски, ничего более идиотского вообще придумать нельзя. Мэнди, умница, спрашивает эту Джулию (так зовут блондинку с шарфиком): — А почему нужно носить маски? — Потому что права на индивидуальность вы еще не заслужили. — Не наблюдаю здесь особенной индивидуальности, — говорит Эмма. — Скорее уж, конформизм. — Эмма! — говорит Джо, хотя Эмма знает, что Джо с ней согласен. — То, что ты видишь здесь — это единство духа, очень жаль, что ты этого не понимаешь, Эмма, — цедит сквозь зубы Джулия. И Эмма вдруг понимает, кого Джулия ей напоминает — Старлайт Глиммер из "Май литтл пони", все эти коммуны, равенство и склонность командовать. Эмма хочет поделиться своим наблюдением с Мэнди, уж школьница оценит. Тут Джо вызывают к Майке, главе этой дурацкой секты с дурацким именем. Когда Джо уходит, Эмма думает: твою мать, твою мать, твою мать. И только-то. А Джулия говорит: — Не бойтесь меня, девочки. Я не ваш враг, я ваш лидер. Радость-то какая. Джулия проводит им маленькую экскурсию. Мэнди напугана и держится так близко к Эмме, что Эмма может уловить конфетный аромат ее духов, купленных в круглосуточном супермаркете. — Все будет хорошо, Мэнди, — шепчет Эмма. — Джо знает, что делает. Потом Эмма добавляет: — Смотри, ребята как смесь хиппи и игроков в "Дэнжонс энд дрэгонс". Мэнди смеется, а Джулия рявкает на них обеих. Это еще хорошо, что она не слышала самого комментария. В общем, день тянется медленно, Джо нет, и они с Мэнди шатаются в своих белых пижамах среди дебилов в красном. — Маска натирает мне уши, — говорит Мэнди. Да уж. Наконец-то девчонка в чем-то права. Джо присоединяется к ним только вечером, на празднике. Все это напоминает Эмме большую ролевую игру из тех, на которые вечно каталась Ханна до того, как посвятила свою жизнь служению серийному убийце. Костры, костюмчики, маски — ни дать, ни взять волшебники, блин. — Джо, у нас все в порядке? — спрашивает Эмма. — Да, вполне. Глава секты, этот Майка, не просто дебил, а упоротый дебил. Он несет какую-то чушь о крови, смывающей грехи, и возвращении домой. — А домой это куда? — спрашивает Эмма. — Черт его знает, — отвечает Джо. Потом Майка спрашивает, кого выбрать для жертвоприношения, дебилы верещат, желают, чтобы выбрали их, а Джулия расхаживает туда сюда с дебильной палкой. Самая тупая ролевая игра на свете, думает Эмма, пока острие палки не упирается в нее. И вот тогда сектанты резко перестают быть смешными. Эмму стаскивают со скамейки, ей страшно, она верещит. Джо пытается схватить ее, но его удерживают, он просит Майку не трогать Эмму, но все бесполезно. Эмму вытаскивают на возвышение, она упирается, даже не понимая, сколько сектантов ее тянет. Джо кричит: — Нет, Майка, пожалуйста, нет! И Эмма впервые понимает, как он за нее волнуется. Это было бы приятно, если бы Эмма представляла, что с ней будет. Вдруг она так и умрет? Без конца Эмма зовет его. В самом этом сладком имени есть некоторое успокоение. Джо рвется к ней, но он безоружен, и его удерживает так много людей, Мэнди плачет. Было так хорошо, а теперь должно стать плохо. Так всегда говорила мама. Может, за свое счастье в украденной машине, Эмма сегодня умрет. Ее привязывают к жуткому железному лунному серпу, Эмма секунду не видит Джо, и это заставляет ее кричать громче, потом кто-то опускает серп, и Эмма повисает над землей, все как на аттракционе, кажется, он перевернется сейчас. Такой аттракцион, вроде бы, называется центрифугой. Эмма не так часто бывала в парках развлечений, как ей бы хотелось. А теперь, может быть, их не будет уже никогда-никогда. А когда Майка режет ей запястье, Джо рвется вперед так сильно, будто это ему сделали больно. И в этот момент Эмма понимает, что Джо воспринимает ее как часть себя самого, которой он может распоряжаться по своему усмотрению, но с которой ничего нельзя делать без его ведома. Додумать эту мысль не получается, боль обжигает второе запястье, а вслед за этим приходит ощущение покидающей тело крови — отвратительное, страшное и мерзкое одновременно. Эмма до последнего смотрит на Джо и зовет его. Он не отрывает от нее взгляда, и Эмме даже кажется, что он старается ее успокоить. А Эмма думает: я сейчас умру? Во время странной ролевой игры с кровопусканием? Вот так вот, изнывая от слабости, смотря на Джо, которого держат эти странные люди? Я умру? Джо вырывается, Мэнди пищит от страха, а Эмма, наконец, вырубается, не зная, придет ли в себя когда-нибудь.