(L'en)vie

Здание Башни было оцеплено; яркую желтую ленту, которая тянулась по всему периметру, Элиза заметила еще издали. Она увеличила шаг. Творился какой-то ад — мелькали красно-голубые мигалки полицейских машин, истошно выли сирены, толпились журналисты и припозднившиеся прохожие; подойдя ближе, Элиза поняла, что лента исполняет еще одну, дополнительную функцию, а именно — отделяет смертных от Сородичей. За лентой развивали бурную деятельность несколько бруха в униформах копов; около красного микроавтобуса скорой помощи негромко раздавала указания парамедичка-гангрел с завязанными в пучок пепельными волосами. Никого, конечно, никто не собирался отвозить ни в участок, ни в больницу: весь этот маскарад (с большой буквы М), очевидно, затевался для того, чтобы не пустить людей внутрь. Башня отсвечивала металлом и стеклом в свете фонарей: Элиза запрокинула голову, и ее острые немертвые глаза увидели разбитые окна на верхних этажах. — Эй, малютка! Дверь одной из полицейских машин оглушительно хлопнула, и из салона выпрыгнул почему-то дико довольный Джек — в потертой кожаной куртке и с приколотой к груди пластмассовой шерифской звездой. Он напоминал третьесортного актера на съемках фильма категории В, который сразу, минуя кинотеатры, отправят на кассеты VHS. — Что происходит? — Элиза кивком указала на следы крови около входа в Башню. — Очередная группировка шиитов, малютка… или суннитов? А хрен их разберет, — он поправил покосившуюся звезду. — Ну, это для них. Джек махнул рукой в сторону беснующихся, щелкающих затворами фотоаппаратов журналистов. — Сейчас будут орать, что повторяется девять-один-один. А это шабашиты, мать их! Долбаные психи, — он сплюнул прямо на асфальт. — Прибегут, накидают говна и радуются. Ты чего такая напуганная, малютка? — Я не напуганная, — сообщила Элиза и, подняв ногу, решительно перешагнула через ограждение. Где-то около ее мертвого сердца зашевелилась, раскручиваясь, тоненькая шипастая проволока. — Эй, ты куда? — холодные и твердые, как металлические прутья, пальцы Джека цепко схватили ее за предплечье. Не оборачиваясь, она лаконично ответила: — Внутрь. — Без тебя не разберутся, как думаешь, а? — пальцы сжались сильнее. — Но, а вдруг, — едко проронила Элиза. — Представь, как раз без меня — и не разберутся! — Я вчера видел плакат, малютка, — весело проскрипел Джек. — Там было написано — за веру и верность Камарилье! Там не твоя фотография сверху была? — Понятия не имею. — Смотри, чтоб не размололо, — подытожил Джек. Элиза выдернула руку. — Не размелет. Вслед ей сипло захохотали. …Вестибюль, против ее ожидания, был совершенно пуст: она увидела на черно-белом мраморном полу лишь несколько цепочек грязных следов, тянущихся к лифтам, и пару луж темной и маслянистой, даже на вид не человеческой, крови. Элиза аккуратно, стараясь не испачкать сапоги, обошла эти лужи. Даже сверкающая металлическая кнопка лифта была измазана в чем-то липком — Элизе меньше всего хотелось думать, в чем именно. Если у Сородичей бывают вьетнамские флэшбэки, то она с уверенностью могла сказать, что возникшее в ее памяти мерзкое ощущение вонючего ботинка на собственной шее — именно тот самый флэшбэк и есть. Где-то примерно на двадцатом этаже ее охватило легкое чувство ужаса и паники, которое Элиза с трудом, но все-таки подавила. Все же есть и плюсы в том, что ты мертва — будь она жива, может статься, уже лежала бы в глубоком обмороке. Правильнее всего было бы вернуться в свою уютную квартиру в «Скайлайне» и провести остаток ночи, попивая кровь, которую она чуть ли не с угрозами заставила Вандала себе продать. Элиза так бы и сделала — если бы что-то внутри, похожее на туго натянутую проволоку, не волокло ее с немыслимой силой все выше и выше. Эта тонкая, измазанная в ее крови проволока тянулась и тянулась, петляла в коридорах, огибала офисные шкафы и стены кафетериев, цеплялась за провода и антенны технических уровней, и ее конец терялся где-то на верхних этажах. Когда двери лифта наконец раскрылись, она вылетела из него, как пуля из Глока — и тут же увидела, как по темному коридору из рекреации идет, шатаясь, какое-то странное существо. Она еще никогда не видела таких Сородичей — то ли человек, то ли нечто ящероподобное, с полупрозрачным третьим веком и оскаленными кривыми зубами; мутно взглянув на Элизу, Сородич странным движением вскинул руки. Это выглядело так, как будто кто-то невидимый, но очень сильный хватает его за запястья; страшное полулицо-полуморда искривилось. А потом он вцепился острыми когтями в собственные глаза и упал, как подкошенный, на колени, и из его горла вырвался длинный вопль. — …какая феерическая наглость, — звуки шагов и знакомый голос вывели Элизу из ступора. Она повернула голову. Из стеклянных дверей, отделяющих коридор от переговорных, в сопровождении нескольких Сородичей, как король со своей свитой, выходил князь. Он выглядел почти так же, как и всегда, когда принимал ее в собственном офисе — только дорогой серый костюм был слегка заляпан кровью, а в правой руке тускло блестела тяжелая сабля. Кончик проволоки, почти явственно свистнув в воздухе, обвился вокруг его запястья и нырнул куда-то под белоснежную манжету — и ноющее тревожное чувство, поселившееся в Элизиной груди, тут же пропало. — Иногда у меня появляется стойкое ощущение, — в его речи то и дело проскакивали грассирующие «р» — один из признаков того, что князь в ярости, — что наш с вами город, господа, пытаются присвоить себе отбросы, которые, возможно, даже не умеют читать, потому что, — он легкой походкой прошел мимо Элизы, будто не видя ее, — если бы они обладали хоть какой-то долей разума, им бы не приходили в голову столь вредные идеи. Иди-ка сюда. Один из спутников князя за волосы подтащил к нему воющего уродливого Сородича, который уже успел благополучно выцарапать себе глаза; он так и не отнял кривые пальцы от кровоточащих глазниц, когда его голову резко запрокинули, обнажив горло. — Ты и твои товарищи послужите примером, — князь коротко взглянул на него сверху вниз, — того, как не стоит себя вести в приличном обществе. Он широко размахнулся, и в ту же секунду голова Сородича покатилась с его плеч — а еще мгновением позже тот вспыхнул, словно сухая ветка. Все вместе заняло меньше минуты: вскоре от него остались лишь несколько мелких костей в куче вонючего пепла. — Пожалуйста, позовите гулей, пусть уберут. До утра здесь должно быть чисто, — князь брезгливо указал на кости острым носком туфли и наконец-то отточенным движением заметил Элизу. — Добрый вечер, Элизабет. Прошу прощения за этот беспорядок. Он взмахнул рукой, указывая одновременно и на перепачканные стены, и на останки Сородича. — Ничего страшного, — только и сказала Элиза. Что-то странное происходило с ее кровью — вечно ледяная, она теперь буквально вскипала при одном взгляде в эти холодные, чуточку раскосые серые глаза; Элизе внезапно захотелось к нему прикоснуться — как угодно: сжать костяшки тонких пальцев, очертить линию пухлых губ, отогнуть край воротника и прикусить зубами нежную кожу у основания шеи. — Терпеть не могу грязную работу, — он бросил саблю тому самому Сородичу, который держал за волосы уродливого шабашита, и мягко взял Элизу под руку, увлекая ее прочь, — но, когда ты несешь ответственность, приходится делать многое. У меня назрел вопрос, Элизабет. Что ты здесь делаешь, ведь я не назначал тебе встречу? Его глаза странно засияли. — Я и не ждала, когда ты ее назначишь, — ответила Элиза, вовлекаясь в игру. — Внезапность — лучшее оружие, не так ли? — И одно из самых действенных, — он сильнее прижал к себе ее локоть. — Если речь идет о войне. — Разве прямо сейчас она не идет? — Идет, и каждую секунду. Всегда шла и всегда будет идти. Бонапарт… Гитлер… все эти ненормальные ближневосточные радетели свободы. Иногда мне кажется, что в мире за два века не изменилось ничего, кроме моды. Тореадорам, пожалуй, интереснее жить, чем нам. Ты согласна? — Нет, — Элиза дернула плечом. — Им тоже плохо. — А тебе? Этот вопрос застал Элизу врасплох. Она даже заморгала. — Мне?.. — Да, тебе, — повторил он. — Мне не дает покоя мысль, что я недостаточно сильно выражаю свое… удовлетворение проделанной тобой работой. Может быть, ты в чем-то нуждаешься? Может быть, я могу тебя как-то наградить? Все те же проклятые, небрежные, светские интонации и ничего не значащие улыбки; Элизе вдруг подумалось, что он похож на Кая в плену у Снежной Королевы, который много десятков лет складывает из льдинок слово «вечность» — вот только она сама если и была Гердой, то такой Гердой, которая насмерть замерзла еще на подступах к Лапландии. Да осталось ли в нем хоть что-нибудь человеческое, черт бы все это побрал? Элиза почувствовала себя униженной. — Отпусти меня, — с силой сказала она, — или дай подойти к тебе ближе. Я тебя совсем не понимаю. Я и себя теперь не понимаю. Что же ты, черт возьми, со мной сделал? — Не забывайся, пожалуйста, — в его обычно певучем голосе зазвучал мороз. — Кажется, ты все еще моя подчиненная. — Я все еще об этом помню, — Элиза натянуто улыбнулась. — Мне ничего не нужно, спасибо. Благодарю вас за внимательность и желаю хорошей ночи. Она попыталась вырваться, но князь слишком крепко держал ее локоть — эти безуспешные движения больше вредили ее достоинству, чем приносили пользу, и Элиза в конце концов смирилась. — Прежде чем ты уйдешь, проясни, зачем ты здесь. Я задал тебе этот вопрос несколько минут назад, но так и не получил ответа. Не думай, что я забыл. — Ах, да, — Элиза подняла взгляд на бледные галогеновые лампы на потолке. — Насколько я знаю, ведь это твой шериф отправился в «Холлоубрук» разбираться с шабашитами, которые там засели? Я договаривалась со строителями, чтобы нас пустили внутрь. А заодно внушила им, что у них забастовка, потому что им мало платят — и они все свернули работы и собрались уехать. Очевидно, им и правда плохо платили… — Ближе к делу, Элизабет. — …и когда я возвращалась — шериф и его люди ушли вниз, я же осталась наверху и пошла домой — на одном из тротуаров я столкнулась с Минг Жао. Это баронесса Чайнатауна, к слову. Его глаза сузились. — И что? — Она сказала мне, — Элиза принялась водить пальцем по деревянным жалюзи на окне, — что она… и ты… нет. Она сказала, что примогена Граута убил вовсе не мистер Родригес. Это была она. Но ты — она так сказала — был с ней заодно… — Что?! — взвился князь, и на его лице появилось такое отвращение, что Элиза вздрогнула. — Что она несет? Еще никогда Камарилья не заключала сделки с китайскими демонами. Мы не грязные бездомные, и мы не роемся в помойке! Merde, это уже переходит все границы. Скажи, неужели ты ей поверила? — Я… — Элиза закусила губу. — Нет, пожалуй. — «Нет, пожалуй» или «нет»? — настойчиво спросил он. — Нет! — Очень… рад это слышать, — он вдруг рассмеялся почти истерически. — Когда ты говоришь «нет» вот так, это дорогого стоит. Я даже готов поверить, что это искренне. Ведь это же искренне, так, Элизабет? Он сильно, до боли, стиснул ее руку — и в этом движении Элизе почему-то почудилось не желание утвердить над ней власть, а отчаянная попытка удержаться над пропастью. — Так искренне, как только я могу, — она знала, что прямые ответы — не то, чем славны такие, как они, и все-таки она действительно не врала. — Сейчас мне хватит и этого. Иногда Элиза задумывалась — каким он был еще тогда, при жизни? Скольких женщин ему удалось полюбить, пока он не погиб, как и большая часть кавалерийского полка, тем летом при Мон-Сен-Жане? Почему-то мысль об этом вызывала лишь глухую, темную муторную ревность. Наверно, ужасно глупо ревновать к тем, кого уже полторы сотни лет нет в живых — и тем не менее трудно было не чувствовать бессознательного превосходства от того, что прямо сейчас он целует, притискивая к стене, именно ее, а не какую-нибудь Мадлен или Катрин, гулявшую по улицам Кале девятнадцатого века. Она запрокидывала голову, прижимаясь к нему грудью и скрещенными предплечьями: в какой-то момент он резко развел ее руки в стороны и спустился ниже — к неглубокому вырезу застегнутой доверху блузки. — Пусть Империя шагает вперед, — будто в каком-то странном бреду шептал он, то скользя нежными, как холодный шелк, губами по ее груди и шее, то прикусывая обнажившееся плечо, — а мы с тобой закроем дверь, поднимемся на самый верх нашей башни из слоновой кости, на самую последнюю ступеньку, поближе к небу. Там порой холодно, не правда ли?.. Но не беда… — Зато звезды светят ярче, и ты не слышишь дураков, — выдохнула Элиза, провела языком по его нижней губе и сомкнула на ней зубы; невыносимо прекрасная, сладкая, как самую чуточку недозревший гранат, кровь разлилась на ее языке, мягко легла на небо и тягуче стекла вниз по горлу. И расцвела внутри нее острыми алыми лепестками. — Но мы не будем слышать дураков, — он одним движением усадил ее на низкий подоконник и взялся за тонкий ремешок ее юбки. — Никогда не слушай дураков, ma fille… Острые лепестки царапали ее изнутри, пока она прижималась обнаженной спиной к холодному стеклу; внезапно остановившись, он схватил ее за подбородок, заставив повернуть голову и посмотреть вниз. — Видишь? — с лихорадочной улыбкой сказал он. — Это все может принадлежать нам… Просто… слушайся меня, верь мне, люби меня. Слышишь?.. Она слышала — но в памяти звенело только его имя, которое она повторяла снова и снова, которое горело на ее языке вкусом граната, которое она под конец почти кричала; далеко-далеко внизу раскинулся пылающий ночными огнями город, и далеко-далеко вверху раскинулось черное, пылающее холодными звездами небо. Острые лепестки в последний раз ярко вспыхнули — и осыпались внутри нее пеплом. — У меня есть к тебе одна просьба, — несколько позже сказал князь, одновременно поправляя лацканы пиджака. Теперь он выглядел таким спокойным, как будто они провели ночь в офисе за деловой встречей; его выдавала только кровь на прокушенной нижней губе и темные расширившиеся зрачки. Розы завяли, Кай снова вернулся в Лапландию к своим льдинкам, подумала Элиза. — Мне нужно, чтобы ты выступила парламентером между нами и Анархами. Если наша китайская коллега была столь глупа, что лично призналась в преступлении — значит, теперь у нее проблемы. Тяжелые времена требуют тяжелых мер, — его лицо на миг как-то жутко, болезненно исказилось. — Но я знаю, что ты справишься, моя fille de sang… Внимательно слушая, Элиза разглаживала рукав измявшейся блузки; замолчав, он вдруг необычно мягким движением коснулся ее щеки, и она замерла под его долгим неподвижным взглядом. — Да, ты справишься, — медленно, со странным усилием повторил он. — Уверен, так и будет. Краем глаза Элиза увидела тоненькую, как нитка, шипастую проволоку, обернувшуюся вокруг ее запястья. Ее острый кончик тянулся, извиваясь, к груди князя.