1
Фортуна, почти 30 лет назад Мина медленно подошла к двери. Ее лицо цветом не отличалось от золы — потемнело в мгновение. Девушка заломила пальцы рук, неловко, неуклюже помялась на месте. Свет — очевидно, от лампы, проник в библиотеку узкой плоской в зазор над порогом. А затем появилась тень от ног, и раздался стук костяшек пальцев о деревянный косяк. — Мина, ты здесь? — Эти слова, хриплые, слегка испуганные, казалось, обладали реальной физической фактурой: шершавые, тяжелые, но между тем приятные на ощупь. Вергилий посмотрел на девушку, покрывшуюся испариной, но дело было не в нем — она не заметила, как его рука легла на Ямато — её сознание было где-то в другом месте, а именно — по ту сторону двери. Мина бессознательно провела рукой по нижней губе, закусила палец, а затем всё-таки распахнула незапертую дверь. — Это я. Я вернулась, мам. Это было беспечно с её стороны — оставить дверь открытой, но Ревекка Валериус никогда не заходила внутрь, чаще всего просто оставляя поднос с чаем у порога, и уходила. Так было заведено ещё при отце, после его исчезновения библиотека перешла по наследству к Мине, но это правило для женщины было непреложным и оставалось таковым даже сейчас. Ревекка стояла в ночном халате и рубашке, на голове русые с рыжиной волосы были скручены в тугой пучок, голубые глаза сверкали, отражая в себе свет керосиновой лампы, которую женщина держала узловатыми пальцами за металлическую ручку. Мина отметила, что за месяц седых волос у матери добавилось, да и сама она значительно постарела. «Это моя вина», — подумала девушка, а затем обернулась, краем глаза заметив, что Вергилий взял с полки какой-то древний фолиант, сдул пыль и пристроился в деревянной нише окна. Мина вздохнула и встала таким образом, чтобы закрыть собой обзор библиотеки. Она была ниже матери, но всё-таки надеялась, что Ревекка не заметит демона. Наверняка тогда посыплются вопросы, ответы на которые Мина ещё не придумала. Вопросы посыпались раньше. — Где ты была? — обеспокоенно поинтересовалась женщина. В ее голосе угадывалось искреннее волнение, но между тем с нотками облегчения. Она была рада видеть свою дочь живой и здоровой. — Прости, мам. — Что с тобой? — Ревекка ласково погладила её по щеке, а затем обняла. Распирающее ощущение боли, будто ещё чуть-чуть, и её разорвет на части, захлестнуло от головы, пробежало по позвоночнику, отозвалось в пустом желудке и скатилось к кончикам пальцев ног, одновременно продолжая биться в черепе, будто угрожая его разбить на миллионы мелких кусочков. Мина едва сдержалась, чтобы по щекам не покатились слезы. Некогда ласковые, желанные объятья стали на мгновение чем-то неприятным и даже невыносимым, но девушка заставила себя улыбнуться. Она не пошевелилась и не отстранилась. Она не хотела беспокоить мать. — Всё хорошо. Не волнуйся. Полумрак и слабое зрение женщины позволило скрыть очевидное — на дочери едва ли оставалось живое место, но улыбка, кажется, успокоила Ревекку. Боль стала далёкой и неважной. Мина готова была терпеть сколько потребуется, если это убережет её мать от лишней нервотрепки. — Где ты пропадала? Почему не сообщила, что тебя так долго не будет? Тебя искала Лили. Сайрус тоже оставил несколько писем. Я сложила их на твоём ночном столике. Я чуть с ума не сошла. — Все хорошо. Я просто… — Мина не знала, как себя оправдать. Всё что угодно было лучше правды, и она соврала матери, наверное, впервые за всю жизнь: — Я была с другом. Глаза, пронзительные, как у ястреба, уставились на девушку. — У тебя есть друг, Мина? — Ревекка сказала это таким тоном, каким разговаривала с дочерью, когда та была двенадцатилетней и отказывалась от ужина. Мине стало не по себе, захотелось выложить всё: «Прости, мама, я соврала. На самом деле весь последний месяц я была подопытной крысой в лаборатории Ордена Меча. Представляешь? А ведь люди считают Орден святым». Через приоткрытую дверь Ревекка заметила мужской силуэт в глубине библиотеки. Глаза её распахнулись. — Иешуа? Ты вернулся? — Нет, мама, — не зная, что сказать, Мина просто молчала, а затем развернула женщину к себе и взяла в руки её лицо. — Папа ещё не вернулся. Это не он. — Мина, что случилось? У тебя проблемы? — спросила Ревекка осипшим голосом. У нее в голове словно щелкнул какой-то тумблер. В женщине в один миг проснулась решимость при виде перепуганного лица дочери. У Мины ушла земля из-под ног, когда Ревекка отодвинула её с силой, которой, казалось, просто не могло быть в таком хрупком, тощем теле, и распахнула дверь, чтобы лучше разглядеть возвышающийся, почти зловещий силуэт демона, в тусклом свете уличного фонаря, проникающего через окно, выглядевший словно темный рыцарь, сошедший с фресок собора. Не зная, что делать и что сказать матери в ночной рубашке и халате, чтобы та вернулась в свою комнату и легла спать, Мина выпалила первое, что, как ей казалось, должно было успокоить женщину: — Это и есть мой друг. Если ты не против, он останется у нас на какое-то время. О проблемах, которые могло вызвать подобное заявление, Мина совершенно не подумала, и лучше ей вообще было не задумываться, потому что от одной мысли делить дом с демоном её бросало в холодный пот — дом, в котором жила её больная, беззащитная мать. С другой стороны, присутствие Вергилия — это слабая, но гарантия безопасности. Что-то подсказывало Мине, что она имеет право рассчитывать на его защиту, пока ему полезна. — Пусть остаётся. Надеюсь, теперь ты будешь ночевать дома, — пожурила дочь Ревекка, не сводя глаз с Вергилия. Для женщины в её положении многое, в том числе время, пролетало незаметно, но болезнь делала её чувствительной — Ревекке не составило труда понять, что всё было сложнее, чем казалось с первого взгляда. — Мне приготовить гостю комнату или… — Ревекка щурясь пробежалась взглядом по юноше, в руках которого была книга. — Хотя вы уже взрослые. Сами разберетесь. Паника, сковавшая Мину, отхлынула при этих словах, как море во время отлива. Она коснулась локтя матери с почтением и благодарностью за понимание. Ревекка все еще разглядывала Вергилия, но её взгляд смягчился. Первое, что заметила женщина — красивые длинные пальцы напряжены под весом фолианта. Руки были её слабостью. Ревекка считала, что именно руки могут сказать о человеке очень многое, если не всё. То, как Вергилий держал книгу, говорило ей, что он ловкий, сильный, немного взбалмошный. Его руки не огрубевшие, почти аристократические, и это говорило о юном возрасте избранника дочери, возможно, он даже младше ее, хотя наверняка ненамного. Несмотря на то, что фонарь достаточно освещал комнату и позволял Вергилию читать, Ревекка не в силах была разглядеть его лучше из-за зрения и грубой темно-коричневой накидки. Но она видела его бледное лицо, белые волосы, торчащие из-под капюшона, видела сапоги, пережившие не один год носки, местами потертые, со следами засохшей грязи, и без труда поняла — этот человек пришёл с большой земли. Любая другая мать была бы против чужака в доме, но не она. Женщина знала, как тяжко Мине живётся в Фортуне, и мечтала, что найдётся человек, который увезёт её с проклятого острова. Для неё самой Фортуна была домом. В ее возрасте было поздно что-то менять в своей жизни: мир за пределами казался Ревекке враждебным, но не для дочери, которая так походила на своего отца. — Твой отец тоже мог часами сидеть с книгой в руках. Я не смела его беспокоить. За двадцать пять лет нашей совместной жизни я ни разу не переступила этого порога, — взгляд Ревекки Валериус, упёрся в деревянный порожек, которой был и остался для неё непреодолимой преградой. Она улыбнулась, как смогла, правый уголок рта дрогнул, но не поднялся, коснулась тыльной стороной ладони ручки двери, изогнутой, как ятаган, в другой руке всё ещё держа лампу, а затем из её груди с шумом вырвался вздох. Воспоминания о муже всегда нагоняли тоску. Ревекка восхищалась им, боготворила его, зная, что сама из себя ничего не представляет, хотя происходила из благородной и уважаемой в городе семьи. Но ей даже нравилось прозябать в его тени. Быть женой гения, скупого на эмоции, холодного, вечно задумчивого, погрязшего в своих исследованиях — это чего-то да стоило. Она знала цену своего счастья — её семья отреклась от неё, когда единственная дочь вышла замуж за чужака, но сама Ревекка не особо расстроилась, когда это произошло. Иешуа был смыслом ее жизни. Женщина не была уверена, что муж любит её так же, как она его — он никогда не говорил ей этого, даже когда делал предложение, но были моменты, когда Ревекка не сомневалась в этом: когда она работала в саду, а он подкрадывался и нежно целовал её в потную щеку, когда она рассказывала ему о каждом цветке и траве, которые посадила, и он внимательно слушал, смотря на неё с восхищением, когда она заваривала ему травяной чай и оставляла на подносе подле двери библиотеки и видела, наблюдая из-за угла, как он улыбается, хотя улыбка на лице Иешуа была настолько же редким явлением, как дождь в пустыне. В конечном итоге Ревекка просто простила себе эту в какой-то степени безответную, безумную любовь и приняла мужа таким, каким он был, радуясь каждому мгновению, когда Иешуа был рядом с ней. С рождением Мины ей стало даже проще. Все свои чувства, всё своё обожание она направила на дочь. Впрочем, сам Иешуа души не чаял в девочке, и это скрепило их союз, ведь дочка упорно шла по стопам отца, страдая той же тягой к знаниям и приключениям. Сейчас, глядя на мужчину, которого привела в дом Мина, женщина поняла, что как бы дочь ни была похожа на своего отца, она повторяла ошибки матери. Этот человек разобьёт её сердце, подсказывало чутье, но Ревекка решила молчать. Даже если бы она знала, что её ждёт, она бы никогда не отказала Иешуа, вряд ли её слово что-то изменит в судьбе дочери. Они могут только поругаться. Ревекка вздохнула ещё раз, так глубоко, как только могла. Если она будет думать об этом, то наверняка разрыдается, а ей этого не хотелось. Она обещала себе улыбаться даже на смертном одре. Быть лучом света для своей дочери, а не камнем на шее. — Надеюсь, ты не пожалеешь о своём выборе, — Ревекка провела ладонью по влажной щеке дочери. На белой ладони остались капли пота. — Может, твой гость хочет чаю? Я заварю твой любимый. — Спасибо, мам. Я сама. Казалось, все решилось, когда вернувшееся на какой-то миг здравомыслие женщины резко кануло в лету. Глаза Ревекки стали пустыми, но при этом по-детски широко распахнутыми, сверкая, как два блюдца с собранной росой на свету. Она снова взглянула на Вергилия и с надеждой произнесла: — Иешуа, ты вернулся? Мина тяжело вздохнула. Ей хотелось бы стереть из памяти матери отца, заставить её забыть его, вывести этот яд бесконечного ожидания со вкусом предательства из её организма, но это было единственное, что поддерживало жизнь в Ревекке. Ожидание стало смыслом, лишить его мать было бы бесчеловечно с её стороны. — Нет. Он ещё не вернулся. Но он вернётся. Он ведь обещал. Мина повторяла это раз за разом. Обычно тихая и с виду хрупкая женщина могла впасть в буйство или в беспросветное отчаянье от одного неосторожного слова. Мине ничего не оставалось, кроме как благородно поддерживать её иллюзии, понимая, что в тот момент, когда они рухнут, мать бесповоротно сляжет в постель и уже никогда не встанет. Ревекка опустила голову, лампа чуть не выпала у нее из рук, Мина едва успела её забрать. Некогда гладкая кожа на лице собралась в складки, женщина несколько раз моргнула, а затем подняла глаза на дочь. На секунду в них отразился страх, словно ей сообщили какую-то ужасную новость, но тут же потух, уступив место прежнему чистому, пустому взгляду. — Скажи отцу, что ужин уже готов. Пусть не засиживается. — Хорошо, мама. Идём. Я провожу тебя до спальни. Как ты себя чувствуешь? Губы Ревекки задрожали, и она улыбнулась. Лицо ее было бледно-серым, но глаза жили — никакие мешки под глазами, никакие впалые щеки не портили этот взгляд, который олицетворял если не саму жизнь, то искреннее желание жить. К сожалению, болезнь прогрессировала, ни один лекарь в городе не мог помочь Ревекке Валериус даже облегчить это состояние. Она угасала на глазах, а разум её напоминал запёкшуюся в духовке картофелину: разварившуюся, мягкую, не способную держать форму. Возможно, там, на большой земле нашёлся бы врач, который смог бы помочь ей, но чем больше времени проходило в надежде на то, что всё само как-нибудь рассосётся, Мина и сама Ревекка понимали — её шансы неумолимо стремились к нулю. — Лучше всех. Разве может быть иначе, когда вы рядом? Мина улыбнулась в ответ. Она хотела запомнить мать счастливой, а не разбитой, раздавленной и умирающей, поэтому даже зная, что им осталось немного, она делала вид, что не замечает её притворных улыбок, не видит, с каким трудом ей даётся каждый вздох, что не чувствует дыхания смерти, приближение которой сильнее всего чувствовалось в те мгновения, когда в очередной раз Ревекка теряла связь с реальностью. Она знала, что, когда окружающий мир расползался подобно порванным колготкам, из женщины ускользала её жизнь. Девушка обняла мать за плечи, ощутив на себе холодный взгляд демона, и подумала, что ему должна быть чужда и неприятна вся эта сцена. Её мать была обузой, на которую тот не подписывался — это без труда читалось по его лицу. — Я скоро, — бросила Мина. Вергилий наблюдал, прикрывшись привычной маской равнодушия, за тем, как два тощих истерзанных каждый своей ношей силуэта исчезли в дверном проёме. Мать Мины напоминала обтянутый пожелтевшей кожей скелет, несмотря на это, в её глазах горел тот же свет, что и в глазах дочери, говоря о том, что перед ним ещё одна на редкость сильная, хотя тяжело больная женщина. Это зрелище заставило что-то шевельнуться в его сердце. Он даже разозлился на себя за это. Неужели такой малости оказалось достаточно, чтобы пошатнуть выработанный годами титановый самоконтроль? Демон слышал, как из холла какое-то время ещё раздавался глухой, дребезжащий голос женщины: «Мои пальцы. Они не слушаются меня. С ними что-то случилось, Мина. Я не вижу своих рук». Не фраза, а строка из песни, которая приелась и никак не хотела отпускать его разум. Раз за разом в голове крутилось: «Я не вижу своих рук». Даже когда Вергилий уже не слышал голоса женщины. «Как всё-таки слабо человеческое тело», — Вергилий перевернул страницу. Описание какого-то ритуала призыва отвлекло его от этих мыслей. Ему было чуждо всё человеческое, он был выше привязанностей и чувств, но тут же ощутил, каким предательски тяжелым стал медальон Евы на шеи, будто уличив его во лжи.2
Мина вернулась полчаса спустя. Ей резко стало хуже, но она нашла в себе силы сохранить спокойствие. В руках она несла две чашки со свежезаваренным чаем. Поставила одну на стол, а другую зажала между ладоней и опустилась на кушетку. Не сдвинувшись с места даже на дюйм, Вергилий продолжал изучать краткий адский бестиарий. Книга была переплетена в человеческую кожу и в целом выглядела жутко. Мина не любила к ней прикасаться, но читала несколько раз. Где взял фолиант отец, оставалось только гадать, но это был один из лучших экземпляров коллекции, настоящий кладезь информации о демонах. Трактат не был написан человеческой рукой, во всяком случае, об этом кричала осведомлённость автора и специфический выбор материала для обложки. Страница медленно перевернулась. Девушка была готова поклясться, что слышала это, настолько тихо было в библиотеке. Она сделала глоток травяного чая, ощущая приятное тепло и вожделенную влагу, наблюдая за Вергилием. Вторую чашку Мина сделала на автомате из вежливости, даже не задумавшись, а пьют ли демоны? Насколько ей известно — им это не нужно, но ведь не запрещено? Еда и напитки могут доставлять такое же удовольствие, как секс (Они ведь не спорами размножаются?). Леность, праздность, алчность, похоть — кто-то же придумал миф о семи страшных грехах, связав их с именами если не самых, то достаточно сильных демонов, души которых Спарда использовал, чтобы запечатать главные адские врата. По крайней мере, так гласит легенда, что было в действительности — для Мины оставалось загадкой. — Ты понимаешь, что тормозишь себя? — тихо произнёс Вергилий, прервав поток мыслей девушки. Его голос пробирал до костей, резал по ушам, разрезая тишину, точно острый нож. — Что? Даже в прохладном помещении Мина по-прежнему обливалась потом, а от сухости в горле першило во рту. Она едва успевала облизывать пересохшие губы и время от времени ловила себя на желании надавать себе по щекам. Думать становилось все труднее. Боль пульсировала где-то на дне черепной коробки, слабо, точно внутрь забралась муха и теперь надоедливо жужжала. — Твой груз. Однажды он тебя уничтожит. Раздавит в лепёшку. — Груз? Вергилий, о чем ты? — Мина чувствовала, что расслабилась, и не могла уловить, что пытается донести до её уплывающего разума демон. Она в общем-то не ждала, что тот решит заговорить с ней, если это не будет касаться дела. Но похоже, они оба думали о чем-то постороннем, не в силах сосредоточиться на действительно важных вещах. — Твоя привязанность к матери, — Вергилий стиснул зубы, не открывая взгляда от иллюстрации оробоса в профиль и в разрезе — кто-то действительно заморочился, много низших демонов были описаны витиеватым почерком настолько детально, будто после тщательного наблюдения проводили вскрытие: повадки, особенности поведения в период размножения, слабости и сильные стороны, впрочем, так же описывалось большинство атак и даже возможные мутации. В книге имелось чёткое разделение по уровню силы и шкале потенциала. Если отец девушки понимал хотя бы половину из того, что здесь написано, не удивительно, почему его ценили в ордене. Прежде, чем Мина осознала, к чему клонит демон, он задал новый вопрос: — Где твой отец? — Он пропал без вести с экспедицией пять лет назад. — Ясно, — скупой ответ. Постепенно в голове Вергилия вырисовывалась чёткая картина. Отец исчезает, орден прибирает к рукам его труды и древние свитки, а заодно и дочь. Непонятно только, зачем? Она знала что-то из того, что не знал орден, или представляла какую-то иного рода ценность? Вергилий попытался вспомнить, было ли об этом что-то в записях из лаборатории, но тогда он пробежался по ним лишь мельком. В голове по какой-то причине отложилось только имя девушки. В любом случае мать Мины могла стать обузой, которую легко было использовать против неё. И если он пренебрежёт этим — этим воспользуется орден. — Почему ты спрашиваешь о моих родителях? — напряжённо поинтересовалась Мина. — Отбрось это, — голос Вергилия стал ещё холоднее, понизив температуру в библиотеке на пару градусов, что казалось просто невозможным, но Мина буквально ощутила, как в воздухе звенел лёд. — Чувства — это гангрена. Всё, чего они касаются, лучше сразу отсечь, чтобы не дать отраве расползтись и погубить тебя. Если действительно хочешь стать сильней, тебе придётся чем-то пожертвовать. — А если я не хочу? — Мина неволей встретилась с голубыми глазами, которые смотрели как-то дико, странно и даже зловеще. Это завораживало и между тем напоминало, что природа того, с кем имеет дело девушка, далеко не человеческая. — У тебя нет времени на других при всей вашей человеческой хрупкости. Ты и без того должна быть занята, пытаясь выжить. — И поэтому мне надо бросить мать?! Руки демона с тонкими голубыми венами невольно привлекли внимание, когда захлопнули древнюю книгу и убрали выбившуюся белую прядь из общего массива причёски. Он точно ставил этим жестом точку в разговоре. Мина крепче сжала пальцы на чашке, затем отставила в сторону на тумбочку, чувствуя, что ещё чуть-чуть, и хрупкий фарфор треснет от давления. — Моя мать не бесполезный груз. Не знаю, как у вас, демонов, с этим обстоят дела, сомневаюсь, что для вас что-то значит семья, но зато у вас есть понятие «долг крови». Можешь считать это чем-то подобным. Моя мать родила, вырастила меня. Без неё меня бы не было — без меня не станет её. Жизнь за жизнь. — Значит, ты возвращаешь долг, и всё? — спокойно спросил Вергилий, но в самом вопросе сквозила ирония. Мина дерзила ему, но сейчас его это почти не раздражало. Это по-своему разбавляло удручающую, тяжёлую атмосферу, царившую в библиотеке и повисшую в воздухе с того момента, как он имел неосторожность пойти на поводу у этой девушки. — Глупо заливать демону о дочерних чувствах, — Мина вздёрнула подбородок и встала. Сидеть спокойно под пристальным взглядом Вергилия было нереально. Резкое движение тут же отдалось головокружением и темнотой в глазах. Она провела рукой по лицу, пытаясь избавиться от мушек. — Ты ведь все равно меня не поймёшь. Отец ушёл. Возможно, умер или просто бросил нас. Не знаю, что с ним произошло, но он не сдержал своего обещания вернуться. Теперь это моя ноша, моё бремя и мой груз, если хочешь. Я не имею права скинуть его и забыть, гоняясь за чем-то абстрактным вроде силы. Вергилий лязгнул зубами. В очередной раз он преодолел расстояние, разделявшее их за мгновение. Рука опустилась на горло девушки. Мина попыталась разжать хватку, но тугие мышцы не проявляли никаких признаков послабления, хотя без сомнения, в этот раз давление было меньше — Мина вполне могла дышать и даже говорить. — Пусти. — Сила — единственное в этом мире, что имеет смысл. Без неё ты не способна спасти себя, как ты можешь защитить мать? Что ты сделаешь, если я пойду и перережу ей глотку прямо сейчас? Глаза Мины распахнулись, она захлопала ресницами, точно не веря своим ушам. Вергилий видел, как они вспыхнули желтым светом, а затем потухли. — Ты не посмеешь, — прохрипела девушка. — Кто меня остановит? Мина явственно представила бледное, испуганное лицо матери за миг до смерти и, ужаснувшись, почувствовала, что к ней на какое-то время вернулись силы. Она вцепилась пальцами в руку Вергилия. Гнев охватил её. — Если ты сделаешь это, то я в лепешку разобьюсь, но свитки ты не увидишь. Вергилий хмыкнул и разжал ладонь. Мина отшатнулась от демона. Из носа пошла кровь. Она почувствовала, как его пальцы скользнули на затылок, за секунду до того, как перед глазами расползлась красная дымка, и отключилась.3
Вергилий положил обмякшее тело на кушетку. Он коснулся тыльной стороной руки лба девушки. От температуры, казалось, можно было плавить железо. — Не преставилась бы, — Вергилий изъял из кармана платок и вытер следы крови с бледного лица. Пару костей он наверняка сломал ей в лаборатории, не считая сотрясения. Чувства вины он не испытывал, но должен был отдать ей должное — несмотря на всё, девушка выбралась из подземелья, обошла патрули и выдержала непростой разговор с ним — человеческое тело не могло выносить такой нагрузки долго. «Что в таких случаях делают люди?» Вергилий закрыл глаза, пытаясь перенестись в прошлое. Вот ласковые руки Евы кладут пропитанное маслами влажное полотенце на его лоб, укрывают одеялом. Ему жарко и кружится голова. Данте отделался лёгким насморком и теперь, затыкая попеременно, а то и в обе ноздри самокрутки из салфеток, изображал из себя моржа. Глупо было устраивать забеги по тонкому льду. Оба чудом не ушли камнем на дно и порядком вымокли, что было весьма некстати — разыгралась вьюга. Воспоминания отозвались в груди тяжестью. Демон взглянул на лицо девушки — истощённой, ослабшей, но тем не менее дышавшей ровно. Обморок плавно перешёл в сон. «Справится», — решил Вергилий. Ему претило и дальше копаться в воспоминаниях, которые делали его слабым, а затем, ненавидя себя за это, вышел из библиотеки, намочил в раковине на кухне платок, вернулся и положил его на лоб девушки. — Надеюсь, я не пожалею об этом, — Вергилий встал, скинул накидку с капюшоном и накрыл Мину, почти тут же вернувшись к тому, чем, собственно, занимался — изучению библиотеки. Несколько книг показались ему интересными. Он выбрал их с полок и сел за стол. Заметив услужливо поставленную чашку чая, демон поморщился: «Она издевается?» Присутствие чашки раздражало Вергилия. Он то и дело возвращался взглядом к ней, словно она кричала о его человеческой природе, которая и без того слишком часто напоминала о себе. Попытки сосредоточиться на тексте были тщетными. Он чувствовал, что его сдержанность может испариться в любою секунду. И дело было не в чае, а в том, что он не мог предсказать действия девчонки: что она думает? почему действует и говорит так, а не иначе, удивительным образом подбирая верные рычаги давления? С демонами было всё проще — убей или будь убитым. Но в сложившейся ситуации приходилось общаться словами, а не языком силы, который действовал на девушку ровно противоположным образом: любое давление вызывало агрессию, а не страх, любая попытка подчинить своей воле заставляла её оказывать ещё большее сопротивление. Вергилий захлопнул книгу. Читать было бесполезно. Во всяком случае что-то серьёзное. Рука сама потянулась к сборнику Шекспира. Демон пролистал и открыл на авантитуле не задумываясь. По центру детским, но аккуратным подчерком было выведено: «Любимому папочке». Вергилий фыркнул, пролистал пару страниц и погрузился в чтение. А через час понял, что теряет самообладание от до одури спокойной обстановки. Какое-то время он мялся, а затем открыл окно и выпрыгнул в сад. Дурманящий аромат трав и цветов окутал демона, стоило выйти на едва заметную глазу дорожку, выложенную камнями. Розы, гортензии, ирисы тихо дремали, уступив ночное время мирабилисам, примулам, цеструму. Вергилий прошёл дальше. Слева возвышалась городская стена, за ней буквально в паре шагов он ощутил слабый демонический след. Стоило ли ему наведаться туда? Не смотря на желание разорвать в клочья пару демонов, Вергилий свернул направо. Сразу за жасмином был разбит небольшой цветник. Выбор растений был, мягко говоря, необычным: белладонна, дурман, белена, наперстянка. Похоже, тот, кто разбил сад, был или очень глуп, или очень умён, хорошо разбираясь в травах. В центре цветника миниатюрный пруд, на глади воды плавают водяные лилии — мёртвые розаны, когда кувшинки-нимфеи напротив опустились под воду, скрывшись от любопытных глаз. Что-то необычное и приятное глазу было в лёгкой неухоженности пруда, тернистом запахе холодных лилий, каплях дождя на белых, почти прозрачных лепестках, добавляя таинственности этому месту и навевая ностальгию, заставив Вергилия сделать выбор в его пользу, во всяком случае этой ночью. С ищейками Мундуса можно разобраться утром, в город они не полезут. Неоспоримый плюс Ордена Меча. Вергилий вздохнул и сел на лавочку, освещённую отражённым от лепестков алиссума лунным светом. Он вспомнил, что на столе в гостиной его отчего дома всегда стоял свежий букет ромашек, колокольчиков, а иногда львиных зевов. Он и Данте наперебой пытались угодить матери, принося новый, стоило только начать вянуть предыдущему. «Избавиться бы от этих чувств и воспоминаний», — Вергилий откинулся на спинку лавки. На него смотрели свисающие ярко-оранжевые продолговато-колокольчатые головки ангельских труб, точно с жалостью и укоризной. Бутоны качнулись, повинуясь тёплому ветерку, налетевшему неожиданно и понёсшемуся дальше, растрепав волосы. Эти воспоминания делали его слабым. Но в какой-то момент он понял, что может стать сильнее, отбросив прошлое. И ему определённо стало лучше, до тех пор, пока образы родом из детства не тревожили глубокую старую рану. Полудемон пригладил пряди и вспомнил о свитке. Достал из-за пазухи, развернул и убедился, что Мина не лгала — это копия. Выведенные с поразительной точностью руны не сверкали в лунном свете, переливаясь, точно драгоценные камни, как это бывало с большинством трактатов времён, когда ад царил на земле. Конкретно этот повествовал легенду о войне ангелов и демонов. В существование первых Вергилий слабо верил, но, если допустить, что это правда, приложенный перевод гласил, что демоны вырезали пернатых под корень много тысячелетий назад по неясной причине. «Текст не полный», — вспомнил он слова девушки: «Перевод корявый и копия не самая лучшая». Вергилий усмехнулся, вспомнив выражение лица Мины в тот момент, когда она произносила это, как тщательно она всматривалась в его лицо и пыталась понять, что он сделает с ней, когда получит нужную информацию. «Зачем тому лаборанту нужен был этот свиток?» — усмешка сошла с лица, Вергилий поморщился. Что бы ни творилось в кулуарах так называемого Святого Города, это определённо имело отношение к его отцу и источнику силы, а раз так, то он должен был заполучить этот источник. Вергилий вернулся в дом тем же путём, когда на кронах деревьев заиграли первые лучи солнца. Первым делом он убедился, что Мина жива. Девушка спала, завернувшись в накидку, как в кокон. Впалые щеки налились кровью, кожа приобрела мягкий персиковый оттенок, от бледности не осталось и следа. Волосы, до этого лежащие каштановыми прядями, стали на порядок светлее, кончики и вовсе побелели. Вергилий напрягся. Кровоподтёки, синяки — они исчезали. В неё точно вдыхали жизнь. Она определённо регенерировала, значительно медленнее демонов, но все равно это несвойственно для человека. «Но ведь она человек?» Человек, раны которого заживали буквально на глазах, порождая новые вопросы, хотя это объясняло, каким образом ей так долго удалось простоять на ногах. «Любопытно, что они сделали с тобой?»4
Сейчас Лодку несло вниз по течению, скалы каньона по бокам были затянуты черной пленкой, поглощающей любой, даже случайно упавший на них лучик света. Ахерон был спокоен, гладь воды напоминала зеркало, но где-то впереди Вергилий слышал гул поджидающих их порогов. Данте сидел, привалившись спиной к бортику и разглядывая демоническую кошку, которая игнорировала его, вглядываясь в темноту ущелья. К удивлению Вергилия, он молчал вот уже добрые двадцать минут, похоже, найдя себе развлечение в тщетных попытках привлечь внимание Ауитсоль, которая игнорировала его. — Кис-кис-кис. Ахания курила сигарету. Она не обращала внимания на ребячество Данте, погружённая в глубокую задумчивость, настолько оторванную от реальности, что едва ли осознавала происходящее вокруг. Вергилий поймал себя на мысли, глядя на отстраненное выражение лица женщины, что ему хочется выбить из ее пальцев сигарету, заставить попробовать пепел на вкус, лишь бы раз и навсегда отбить у неё желание вдыхать смолы. И это было странно. Ему не мог повредить дым, более того, до него почти не доносился запах табака. Наверное, думал он, его просто раздражает её спокойное, умиротворенное в этот момент лицо, несомненно красивое, но при этом вызывающее у него щекочущее чувство где-то внутри в районе солнечного сплетения и отдававшееся эхом в костяшках рук. Это было чувство досады: словно что-то важное происходило на его глазах, но ускользало из поля зрения. Ахания почти не двигалась, не замечала пристального взгляда полудемона и не осознавала в должной мере нависшей над ней угрозы. Кожа женщины покрылась мурашками от холодного встречного ветра, который то затихал, то усиливался, а бывало, налетал совершенно с противоположной стороны, но она не обращала на это внимания, как и на вымокшую одежду. Вергилий смотрел на Аханию, как на предмет, название которого он никак не мог вспомнить. Её очертания во мгле казались до боли знакомыми. Сверля её взглядом — увидев который, любой сторонний человек подумал бы, что он поставил на женщине крест — Вергилий пытался понять, что такого в ней, что не дает ему покоя. Он тщательно анализировал свои впечатления и всё, что знал об Ахании: она левша, судя по тому, как держала сигарету и флягу, откручивая крышку правой рукой, но он был уверен, что и так это знал откуда-то; у неё на шее странный медальон, на который реагирует Ямато, а может, и вовсе не на него — это еще надо доказать; она чувствует себя рядом с ним неловко, но достаточно свободно; ещё она знает о нем больше, чем любой среднестатистический демон — всё это говорило о том, что они встречались прежде. Что ещё ему известно о ней? Что он мог упустить? «Она мечник», — сделал вывод Вергилий. По тому, как она двигалась, как парировала атаки Джоконды, можно было сделать вывод, что Ахания определённо владеет японским стилем кэндзюцу. Эти движения, которые он оттачивал годами начиная с детства под присмотром отца и заканчивая многочисленными боями, он узнал с первого взгляда. Соответственно оружие, которое использует демоница, сродни Ямато. Что-то ещё, возможно, не столь важное, но все-таки замеченное им: у неё на безымянном пальце обручальное кольцо. Оно сверкало на левой руке червоным золотом и гладкой поверхностью, отражающей свет, словно насмехаясь над Вергилием. В глазах Ахании, поймавшей на себе его взгляд, отразился тлеющий огонек и немой вопрос: «В чем дело?». Пальцы мусолили сигарету между указательным и средним пальцем дольше, чем она затягивалась, но каждый раз, когда она это делала и облачко дыма вырывалось из приоткрытого рта, Вергилий чувствовал поднимающееся раздражение. Хотелось бы ему знать, почему ярость душит его, почему каждый раз, когда Ахания подносит к губам скрученную бумажку с табаком за торговой маркой «Мальборо», он готов рвать и метать. — Ты можешь потушить эту дрянь? — он почти не слышал собственного голоса из-за ветра, но знал, что его слова долетели до адресата. Ахания вскинула бровь, снова затянулась. Это зрелище было для него хуже китайской пытки водой. Гнев стучал у него в груди, как ещё одно сердце, вторя порывам ветра. Наконец-то она, усмехнувшись, затянулась последний раз, потушила сигарету о сапог и отправила бычок за борт. — Легче? — Тебе не следует курить, даже если это тебя не убьет, — ему не понравилось, как это прозвучало: точно он искренне беспокоился о ней, что лишало фразу должной ядовитости. — С чего такая забота? Вергилию не хотелось усугублять ситуацию, пытаясь оправдаться. Он просто пожал плечами. — Между прочим, это была последняя. — И что с того? — он пригвоздил её взглядом. От Ахании буквально веяло рассудительностью и достоинством в этот момент. Она не пошевелилась, не дернулась, а смотрела ему прямо в глаза. — Я выкинула её за борт раньше, чем докурила до фильтра. Цени это. Она растянула губы в ослепительной, сверкающей в тусклом свете фонаря улыбке. Вергилий ответил не сразу. Лишь взглянул на Аханию удивленно и где-то злобно. — Это было одолжение? — Я ведь видела, что тебя это раздражает. Nil novi sub luna. В последнее время мысли Вергилия приобрели неприятное свойство метаться, упуская многое из виду, но стоило прозвучать этой фразе, смысл которой можно было выразить в двух словах — всё что происходит, уже когда-то происходило и просто повторяется — все пути резко сошлись в одну точку. Но если внезапная вспышка озарения и имела какую-то ценность, то он не мог её оценить. «Ничто не ново под луной», — повторил за женщиной в голове, уже на чистом английском голос Ви. От этой фразы било током, петлей на шее затягивалось чувство дежавю, но Вергилий не помнил «почему?» — Если ты пытаешься его изгнать таким образом — не выйдет, — усмехнулся Данте, который развалился на половину лодки, глядя на темное небо с мерцающими где-то в дали огнями. — Здесь нужен более серьезный обряд экзорцизма. — Значит, способ есть? Вергилий застыл. В это мгновение ему показалось, что в глазах женщины зажегся и потух игривый огонёк. «Чего ты добиваешься? Что ты знаешь? Кто ты на самом деле?» Он отогнал от себя эти мысли, тревожные и бесполезные. Он мог справиться с чем угодно, кроме паранойи и собственного безумия. Лодка продолжала свой путь по ущелью, Харон все так же отталкивался от гранитных скал, нависших над её узким силуэтом, постукивая веслом. Этот стук отдавался в камне, заполнял эхом все пространство и тишину, повисшую на какое-то мгновение. Даже треск огня в фонаре, казалось, умолк и притаился, выжидая, что будет дальше. Ахания качнулась назад, задрала голову к небу, прогнув спину и выпятив грудь, словно подражая Данте. Её лицо было бледно и светилось от капель пота и воды, черные волосы, растрепавшись, ниспадали по плечам. Вергилий не отрывал глаз от сверкающих капель на лице женщины, её зрачки, казалось, налились кровью, золотом сверкала радужка, в такт им пульсировал слабыми всполохами медальон на шее. Когда они наконец-то достигли порогов и лодку понесло, подкидывая на волнах, Ахании, которая возлежала, распластавшись возле ног Харона, точно библейская страдалица у ног ангела смерти, пришлось сесть и вцепиться в борт. Лодку тряхануло, когда они прошли очередной ухаб. Вергилий ощутил, как подпрыгнул на месте, краем глазом заметил, что Данте весьма смачно приложился головой, чем остался доволен. «Карма» Пороги становились все круче по мере того, как они углублялись в каньон, но между тем само русло становилось шире. Когда показалось, что лодка разваливается пополам, а ветер стал безжалостным, круто кидая ее от одного берега к другому и только чудом не перевернув, их вынесло из ущелья в долину. С этого момента каньон плавно перетекал в многомильный волок, где Ахерон извивался подобно змее, прорезая дорогу через невысокие прибрежные скалы. Вода стала ровной, отражая в себе фантастических форм красные породы камня, отвесными стенами образующие правый берег и отсекающие открытую прерию, поросшую солончаковыми травами, кустарником, устеленную красным песчаником. По другому берегу, омываясь потоками света и отбрасывая длинную тень, возвышались настоящие заросли деревьев, переплетающиеся между собой ветвями и лианами. Каждый поворот реки делал ее медлительной, размеренной, скоро они оказались в излучине настолько широкой, что, будучи на середине, лодка казалась ничтожно маленькой. Ахания облокотилась на правый борт, свесившись и коснувшись кончиками пальцев воды. Ее взгляд устремился куда-то вдоль берега. Вергилий проследил за ним, прислушался к фырканью из растущих вдоль берега кустов, а затем увидел тех, кто преследовал их лодку: поджарые тела, обтянутые сверкающей черной кожей, вытянутые морды с загнутыми острыми клыками и мощные челюсти — стая низших собакоподобных демонов. Высунув языки, они перепрыгивали с одного останца скалистого берега на другой, не спуская с них выпученных красных глаз. — Пишачи , — покривилась Ахания. — Прежде они остерегались заходить так далеко. — [Флегетон разлился и границы четвертого круга размылись вместе с его берегами], — повторился Харон. — Ты ведь один из древних? — вдруг спросил Вергилий. Кое-что он не мог понять: как лич оказался здесь? Он знал, что эти демоны стояли у истоков ада, но сейчас были безмолвными стражами Тартара — тюрьмы демонов на ледяной пустоши, из которой мало кому удавалось выбраться. — [Так и есть], — прогремел голос Харона. Несмотря на ясное небо и тусклый свет, освещающий реку, как на ладони, под капюшоном лича царила непроглядная тьма. — Что же держит древнего демона в лодочниках? — вмешался Данте, задав вопрос скучающим тоном. Он всё ещё лежал, закинув длинные ноги на борт — добрая их часть свешивалась над водой. — [А чем мне ещё заниматься?] — Ты мог взять власть в свои руки или уподобиться сородичам, — заметил Вергилий. — [Власть меня не привлекает. Что касается моих сородичей, то я люблю покой и одиночество, и мне совершено не нравится прозябать во льдах, питаясь энергией несчастных узников ада. А здесь тихо и очень красиво]. — Но ты всё-таки лич. Ты вездесущ. Без твоего ведома ничто не происходит в аду, — отозвалась Ахания. Ее темные глаза были холодны и задумчивы. Она смотрела на Харона долгим, оценивающим взглядом. — [Если ты хочешь что-то спросить, то спрашивай. Не нужно лести]. — Что ждет нас на пятом круге? — [Кроме топи?] Ахания кивнула. — Кроме топи. — [На вашем месте я бы хорошо подумал, прежде чем лезть туда. Вы не имеете представления о том, что вас ждет. Однако я дам вам совет: демон, которому выпала участь охранять врата Эмпириума, уникален. Есть вещи, которые не знаю даже я, но знает он. Что бы вы ни хотели от него, вам лучше несколько раз хорошо подумать, прежде чем задавать вопросы. Он редко отвечает, и только когда хочет этого сам. Силой вы ничего не решите. Но если ответит — ответ может вам не понравиться] … — Эй, смотри вперед, там дерево! — воскликнул Данте, откинувший голову назад, и тут же выпрямился, повернувшись лицом к носу лодки. Полудемон указал пальцем на ствол огромного древостоя, отжившего свой продолжительный век и повалившегося в воду. Дерево еще цеплялось корнями за берег, перегородив добрую половину Ахерона. На стволе были заметны следы гниения, которое опустошило его еще в те времена, когда оно стояло прямо и гордо. Харон резко направил лодку вправо. Ауитсоль спрыгнула на ствол, отталкивая левый борт задними лапами и позволяя без вреда обойти коварное препятствие, а затем скрылась в кустах. Река здесь сужалась, справа дробя водоем небольшими мысами и изгибаясь маленькими бухтами, а слева резко переходя в пролесок, так что часть деревьев стояла в воде. Кругом царила тишина. Даже пишачи отстали, уважая этот торжественный покой. Заливы Ахерона сверкали, отражая в себе лиловое небо и густую растительность, кричавшую о том, что дальше путь на лодке возможен с трудом. Дно реки здесь так обмельчало, что джунгли захватывали всё больше акватории. Вся видимая поверхность реки была покрыта торчащими из воды молодыми деревьями. Однако Харон с легкостью успевал направить лодку в нужную сторону — она оказалась более маневренна, чем могло показаться, а сам старик достаточно ловким, чтобы успевать отталкиваться от стволов в последний момент своей палкой. После утомительного, но быстрого виляния через древостой лодка вплыла в узкий коридор. Деревья расступились по бокам. Это уже был не молодняк, а вековые великаны. Вергилию показалось, что некоторые деревья похожи на когтистые щупальца (с другой стороны, это могли быть когтистые щупальца, притворяющиеся деревьями), образовывая над головой свод, сквозь который едва пробивался свет от звёзд. Чернильная тьма сгущалась. Какое-то время не было видно ничего, не чувствовалось никакого движение поблизости, кроме лодки и течения реки. Вдруг во мраке появились, возникнув прямо из глубин Ахерона, и стали подниматься светящиеся шары, похожие на красноватые куриные яйца. Они напоминали маленькие пульсирующие огненные сердца. Шары поднимались над водой и исчезали под самым куполом туннеля, отражались в зеркале реки и от стволов деревьев. Точно такой же огонёк в фонаре начал бесноваться, и Вергилий как-то интуитивно понял, что он хочет последовать примеру своих собратьев. — Что это? — Данте хлопал глазами. Ему никогда прежде не приходилось видеть такие огни. Вергилию — напротив. Ему не нужно было спрашивать, он знал, что это за шары. Харон снял фонарь с крюка. В руках лича он загорелся ярким светом, и огоньки, которые стремились ввысь, теперь летели к нему, не зная, что их ждёт забвение в его ненасытной утробе. Вергилия охватил странный озноб, Ахания вовсе оцепенела, не сводя глаз, как и Данте. — Огненные шары Наг , — ответила она на прозвучавший из уст охотника вопрос, завороженно наблюдая, как огоньки сопротивляются, но всё-таки плывут в ловушку лича. — В мире людей их можно встретить лишь в одном месте. Это проклятые души. В основном тех, кто заключил сделку с демоном, а также самоубийцы, недостойные перерождения. Иногда, правда, встречаются те, чьи страданья настолько изуродовали их душу, что она просто не способна начать новую жизнь, — женщина протянула руку, коснулась одного шара и тут же отдернула, испытав невообразимую боль вечно окутанной пламенем души. — [Все верно], — голос Харона скрипел, как коготь по меловой доске. — [Они попадают из мира людей, поднявшись над рекой Меконг, в ад, а затем исчезают, чтобы появиться в Лесу Самоубийц и Острове Тумана болотными огнями, изредка становясь хранителями леса — хоко. Но не многие знают, что до этого их путь пролегает через Ахерон. Я поражён]. Ахания закрыла уши руками, настолько ей было не по себе от голоса лича, но поняла, что тот звучал у неё в голове — там, куда руками не доберёшься. Даже похвала не могла сгладить удручающего впечатления, которое вселял демон. Вергилий стиснул зубы. — Ты перехватываешь их, чтоб поглотить, делая и без того их незавидную участь ещё более ужасной. Повисла тишина. Харон молчал, огни исчезали в фонаре, а затем лич захлопнул дверцу. Свет фонаря стал ярким, словно кто-то выкрутил мощность на полную. Ахания уставилась на Вергилия огромными, встревоженными глазами, на Данте, потом на демона и снова на Вергилия. «Ты что творишь?» — читалось в ее взгляде. «На кого ты полез, идиота кусок?» По правде говоря, она ждала такого от Данте, но не от Вергилия. И это было понятно по тому, как женщина смотрит то на одного брата, то на другого, пораженная тем, что происходит. Старик откинул капюшон. Его голова — это череп, лишенный мышц и выпуклостей, обтянутый бледной кожей, в зияющих глазницах два фиолетовых уголька, резко очерченный жесткий рот, острые зубы и мертвенно-синие губы, которые искривляются в подобии усмешки. Складывается впечатление, что у Харона лицо и вовсе отсутствует, являясь чем-то воистину жутким, не способным выражать эмоции или искажая их настолько, что это кажется утрированной карикатурой. — [Если бы они не заслуживали этого, то не попали бы сюда. Какое тебе до них дело? Они принадлежат мне, если имеют глупость попасться на такой дешевый трюк]. — Вовсе нет. Ты нагло присосался к золотой жиле, но ты не имеешь права на эти души. Вергилий увидел на высушенном до состояния черепа лице, которое было смазано, точно на засветившимся фото, выражение сердитого удивления. Удивление сменило негодование. — [Мальчишка], — заутробным голосом прохрипел Харон, — [Я не вмешиваюсь в ваши дела, не спрашиваю, зачем вам понадобился Оракул. Так кто позволил тебе вмешиваться в мои?] Вергилий сверлил демона взглядом. Какое ему действительно дело до душ идиотов, догадавшихся их продать? Но что-то внутри не давало ему молча наблюдать за тем, как лич собирает улов. Полудемону становилось тошно от одной мысли о том, как это существо поглощает энергию мучеников, как упивается их страданиями и болью. — Я тебе не мальчишка. — [Считаешь, что, поглотив плод Клипота, стал всесилен? Прежний владыка жив, и ты ничто по сравнению с ним]. — Может, Мундус и жив, — вмешался Данте. — Но я уже надрал ему один раз задницу. А с нами двумя ему точно не справиться. Харон рассмеялся. Трудно будет найти нечто более отвратительное, чем этот смех. Его мертвые глаза, не отрываясь следили за сыновьями Спарды — завороженные и пустые. В целом он был похож на старую мерзкую рептилию. — [Да. Ты победил его, сын Спарды. Возможно, даже убил. Но только одно воплощение Мундуса. В аду его силы ничто не сдерживает. Пока его питают воды озера Коцит, пока Мундус сидит на троне преисподней, никто не сможет справиться с ним, если, конечно…], — старик замолчал. Он и так сказал много лишнего. Фиолетовый свет на мгновение потух в глазницах, и демон снова накинул капюшон, утопив жуткую голову во мраке. — [Вам пора]. Они причалили к пологому и ровному скату берега на отмели. Ауитсоль тут же появилась откуда-то и запрыгнула в лодку, держа между зубами еще трепыхающуюся добычу — не то ящерицу, не то мышь. Вергилий тут же подумал о крысе Ахании, но та сидела на коленях женщины, бросая презрительные взгляды на демоническую кошку. Данте первый спрыгнул на илистый берег, оказавшись по щиколотку в грязи. Тут же из леса раздался дикий крик и зловещий вой. Ахания и Вергилий последовали его примеру. Оба напряглись, но только Вергилий схватился за Ямато. Ахания прислушавшись, задумалась. Зерно подозрительности поселилось и пустило корни в её разуме. Она закусила нижнюю губу, облизнулась, обернулась к Харону. — Это из сада. Что там творится? Из-под капюшона свернули алым блеском два огонька и тут же потухли. Демон загадочно протянул скрипучим голосом: — [Кто знает. В аду нынче много странного происходит]. Ссадив пассажиров на берег, Харон тут же оттолкнулся веслом, направляя лодку в обратную сторону. Ахания проводила демона взглядом и тяжело вздохнула. Ей определенно не понравился его ответ.5
Блики играли в волосах цвета воронова крыла, лицо осветили пестрые краски пробивающихся через кроны тенистых деревьев первых ярких лучей света. Ахания, словно сожалея, что во все это ввязалась, провожала взглядом уплывающую лодку, затем развернулась, улыбнулась, сверкнув рядом белых зубов, и махнула рукой: — Ладно. Идём. Вергилий выбрался с размытого рекой берега на траву следом за женщиной. Небольшая поляна была усеяна мелкими желтыми цветами, напоминающими мать-и-мачеху, и валунами, покрытыми бирюзовым мхом. — И где это мы? — поинтересовался Данте. Ему казалось странным, что где-то в аду могло быть место, выглядящее столь обычно: переливающийся зеленью покров, роса, искрившаяся на листьях, высокое небо с почти обыкновенными облаками, легкий ветер, который, подлетая к деревьям, замирал и разбивался о невидимую стену. Темно-зеленые и светлые снизу кроны оставались недвижимыми — и это была, пожалуй, единственная странность, которую заметил полудемон. Вдалеке снова раздался то ли вой, то ли лай собаки, то ли крик койота, напоминающий всех и никого одновременно — тихий, едва различимый. Кроме него — ни звука. — Граница между вторым и третьим кругом ада. Там — «райские» сады Дуат, — с иронией ответила Ахания, показав пальцем в густую рощу и погладив Салли, уже сидящего на плече. — За ними стены города Дит — шестой круг. Только не спрашивай, как так вышло. Я и сама не знаю. Но так уж устроен Ад. То, что называется кругом, порой даже не является таковым в прямом смысле слова. — Я тебя услышал, — Данте посмотрел туда, где между деревьями виднелась протоптанная дорога, точно вход в иной мир. Над ней аркой сплетались ветви деревьев, усеянные белыми цветами с множеством лепестков, как у лотоса, но длинным и трубчатым основанием, как у лилий. — И часто здесь ходят? — Достаточно. Это единственный пусть к западным вратам столицы. Но прежде чем мы пойдем, должна предупредить вас, что это единственное место в Аду, где растет дурман-лотос. Он вызывает видения, когда цветет, словно ты наглотался галлюциногенных грибов. Но это абсолютно безвредное явление. Так что не стоит пугаться, когда перед глазами разыграется светомузыка. Вергилий знал больше, чем Ахания озвучила. По каким-то причинам ей не хотелось говорить, что дурман-лотос был растением, которое не вызывало галлюцинации, а позволяло видеть истинное положение вещей, а именно ауры. Его очень любили шаманы, ведьмы и колдуны наравне с белладонной, но достать его можно было только в аду и, как сказала женщина, нигде больше. Но самым ценным был вовсе не цветок дурмана, а его плод — крупная яйцевидная, в основном четырёхгнёздная коробочка, усаженная многочисленными ядовитыми шипами. Чтобы сорвать, а тем более заставить раскрыться этот плод, нужно было обладать достаточной сноровкой и знаниями. Большинство погибало, а сорванные плоды так и оставались нераскрытыми и высыхали, оторванные от древа, теряя свою силу. — Плоды древа татуры ядовиты. Не рекомендую прикасаться к ним, — озвучила Ахания мысли Вергилия. — Не сами плоды, — заметил он. — Шипы плодов. Сам плод съедобен и обладает весьма полезными свойствами. — Верно. Похоже, ты разбираешься лучше, чем твой брат. Плод татуры может вылечить практически любую человеческую болезнь, — ответила Ахания. Она говорила спокойно, но Вергилий уловил едва заметную, затаившуюся внутри панику в легком подрагивании голоса и том, как она крутила кольцо на пальце, стараясь не смотреть ему в глаза, точно пойманный на краже вор, — На черном рынке они идут по крайне высокой стоимости. Демоны использует его как основу противоядия, самого действенного от любого яда. И всё-таки к ним лучше не прикасаться. Очень трудно сорвать плод и не пораниться. Ахания стояла к Вергилию полубоком. Волосы её продолжали переливаться и искриться, как шелк, и он впервые заметил, что настоящий цвет волос женщины вовсе не черный, а каштановый, куда более мягкий и отливающий янтарем, нежели холодной синевой. Эти теплые блики вызывали у Вергилия смешанные ощущения, пинали его в одну и ту же точку его головы, а голос Ви, тихий, монотонный, повторял: «Очнись. Смотри. Ищи ответ». Эти пинки не вызывали боль, но голова жутко гудела. Часть того, что роилось в ней, жаждала освободиться, однако другая боялась выпустить на волю воспоминания, словно в них хранилось нечто невообразимо болезненное. — Если вы закончили обмениваться крайне познавательной информацией, может, мы двинем? — Данте шагнул вперед, легким движением проверил свои пистолеты — это всегда успокаивало его и настраивало на нужный лад. Повернувшись неожиданно, Ахания весело улыбнулась, слегка склонив голову. — Конечно, если вы обещаете, что будете хорошими мальчиками и не будете ничего трогать руками. Данте ответил равнодушной улыбкой прежде, чем Вергилий успел возмутиться. — Для тебя всё, что угодно, крошка. Так и быть — лапы распускать не будем. Правда, Верг? Вергилий посмотрел на женщину долгим, пронзительным взглядом, точно пытался запомнить каждую её черту, а затем кивнул. Она кивнула ему в ответ, и они вошли в сад, под зелено-синий водопад листвы, сквозь который проглядывали белые цветы дурман-лотоса. Венчики их лепестков напоминали платья дервишей, кружащихся в танце: белые, красные, желтые, оранжевые, мелькают то там, то здесь, прибывая в своем благоухании и покои, который не смеет потревожить даже ветер. Чем дальше они уходили, тем больше вокруг становилось цветов и тем длиннее становились тени. Деревья искусно оправляли туннель метра три в высоту, а почти полное отсутствие света делало его похожим на разинутую пасть чудовища. Ахания шла по дороге и большую часть времени смотрела под ноги. Данте шёл прямо за ней, Вергилий замыкал эту цепочку. Какое-то время третий круг ада ничем не отличался от любого другого земного сада. Это были просто деревья, иногда стоящие так плотно, что между ними было невозможно протиснуться, хотя сама дорога была достаточно широкой, хорошо проторённой, и даже чьи-то трёхпалые следы до сих пор сохранились во влажной глине, в которой утопали сапоги. — Ты бывала здесь прежде? — Конечно. Мне нравится здешняя атмосфера. В этой части ада я бываю куда чаще, чем на востоке, — ответила Ахания, аккуратно подбирая слова. Вергилий часто замечал в женщине эту перемену: иногда она тараторила, а иногда говорила, очень медленно обдумывая каждое слово, словно боялась сказать лишнее. Ахания сунула руки в карманы и сбавила ход, почти поравнявшись с Данте. Вергилий шел позади и смотрел по сторонам. Некоторые деревья татуры уже отцвели и плодоносили, другие стояли все в цвету. Запах дурман-лотосов окутывал всё. Он проникал в сознание, отзывался приятной истомой во всём теле. Свет окончательно померк в какое-то мгновение. Даже редкие пробивающиеся через листья предрассветные лучи, канули во мрак. — Славно, — вздохнула женщина. — Кто-нибудь из вас видит в темноте? Ахания остановилась. Данте и Вергилий тоже. — Ты не видишь в темноте? — они спросили одновременно. — Пока глаза не привыкнут — нет. Ахания обернулась. В глубине ее зрачков, обрамленных яркой желтой радужкой, казалось, загорелся свет, разрезая темную, как смоль тьму. А затем этот свет стал ярче и будто осветил лицо женщины. Вергилий неожиданно осознал, что та окутана золотисто-розовым облаком, точно упакована в конверт. Какое-то время он смотрел на Аханию, которая таким же завороженным взглядом смотрела на него — видимо, в ее мир так же неожиданно ворвались ауры, а затем развернулась и пошла. Маленький, желтого цвета комок спрыгнул с ее плеча и скрылся в сумке, и тут же весь мир наполнился красками — не постепенно, а как-то сразу. Словно кто-то щёлкнул и включил освещение, и, хотя тени по-прежнему были здесь, они расступились перед миром аур. Данте, который без колебаний пошел следом, был так же упакован в конверт, но красного цвета. По всей видимости, он ещё не проникся дурманящим ароматом настолько, чтобы пересечь черту тонкого мира, незримого мира, который человеческий глаз редко улавливал без допинга, иначе бы со стороны демона уже посыпался нескончаемый поток комментариев. Вергилий взглянул на деревья и плоды на ветках. Вокруг них плелся чёрный саван, отравленный мешочек закупоривал в себя каждый цветок, обволакивая их полностью. Но те по-прежнему выглядели прекрасными, чистыми и невинными, хотя уже не сверкали яркими красками, заключенные внутри черных коконов. Казалось, что вокруг них, извиваясь змеями, куражатся злые духи. Это был истинный вид дурман-лотосов, не обладающих собственной аурой. Ахания снова остановилась. Данте тут же исчез во мраке впереди. Какое-то время она стояла, дожидаясь Вергилия, а затем повернулась, когда почувствовала его приближение. — Ты видишь? — Вижу. И он увидел, как дымок поднимается от широко открытых глаз женщины. Это было так необычно, что он завис, наблюдая за тем, как её аура колышется и меняется. Ахания смотрела не на него. Она не отрывала взгляда от теней между деревьев. — Диббуки. Для нас они не опасны. Вырываясь на поверхность, они вызывают одержимость у людей, но собственных оболочек не имеют. Хотя их, безусловно, влечет зримая энергия. Мы сейчас как три ярких пятна на пустом холсте. Вергилий отметил, что в тот момент, когда они столкнулись взглядами, золотистая, скорее даже персиковая капсула Ахании стала ярко-розовой, а затем она отвернулась, и по каемке побежали красные искры. Полудемон взглянул на собственные руки. Синий, холодный, как залитое солнцем небо в середине зимы, дымок тонкими лучиками просачивался между пальцами. Неподвижными глазами он смотрел, как они извиваются, словно языки пламени, и исчезают, стоит им подняться чуть выше над его руками. Его аура была ледяной и напоминала сосульки, тогда как аура Данте была красного цвета, как раскаленное железо или ягоды рябины. Она была настолько яркой, что мелькала, как маяк впереди, разрезая темноту. Скоро более тусклый огонек персикового цвета догнал его, и они пошли вместе, возможно, о чем-то разговаривая, потому что Вергилий отчетливо услышал смех женщины. Данте снова травил байки.6
Ауры вокруг то появлялись, превращая все вокруг в мир, наполненный сферами, красками, и зажигая цветы на деревьях, как фонари, представляя собой один сплошной разноцветный гул, то исчезали, погружая всё во тьму. Они шли по тропинке, под ногами сухо потрескивали высохшие панцири плодов татуры. Скорлупки были хрупкие и хрустели, как стекло, но не опасные. Однако странно было видеть их в таком количестве, словно кто-то отчаянно пытался раскрыть хотя бы один плод. Вергилий шел не спеша, теперь Ахания шла рядом с ним, а Данте впереди. Иногда от него тянулась гротескно удлиненная тень, а иногда полудемон и вовсе исчезал из поля зрения, превращаясь в сплошное алое пятно собственной ауры. Но куда ярче и приятней было наблюдать за аурой Ахании. Она менялась от небывалых пастельных оттенков до глубоких насыщенных цветов. Вергилий уже привык к ярким пятнам аур, обволакивающих все вокруг, точно кто-то очистил мир от шелухи, обнажая другой, сверкающий, наполненный невиданными красками. Он даже научился читать их. Стоило только отпустить разум, и он видел так же ясно, как и сами ауры, то, что они отражали. Они были подобны индикатору состояния своего хозяина — возможно именно этого боялась Ахания, когда решила умолчать о природе «галлюцинаций». Скоро дорога стала более узкой, а корни деревьев начинали попадаться то здесь, то там, как и ветви, цепляя то за полы плаща, то за пряжки сапог. Татуры здесь были более древними, ветвистыми, стволы их — прочными, а корни мощными, что делало тропу самой настоящей полосой препятствий. В какой-то момент Ахания, которая видела хуже, чем братья, почти навернулась, но тут же осознала, что зависла в воздухе, подхваченная на лёту. — Смотри под ноги, — Вергилий подхватил её под левое плечо. Светлая, почти белая аура Ахании тут же перебросилась на него. Казалось, что его ладонь потонула в ней, а потоки энергии заструились по запястью и выше к локтю. — Вот это коряга, — присвистнул Данте, подхвативший её под правое плечо. — Кто-то рисковал остаться без ноги. Аура женщины окутала и его тоже. Красный цвет облака Данте стал более ярким, насыщенным. Закрутившись поросячьим хвостиком, потоки энергии Ахании и Данте, отделяясь от них, поднимались и исчезали, но не проникали друг в друга, словно несовместимые, чужеродные вещества, не подверженные диффузии. Вергилий снова посмотрел на свою руку. Картина с его собственной аурой обстояла иначе. Она поглощала беспрепятственно ауру женщины, змеей обволакивающую его руку от пальцев до предплечья, в свою очередь точно так же обвивая руку Ахании от самого плеча и ниже, образуя какой-то совершенно потрясающий, невиданный ранее оттенок синего цвета. Глаза его ярко сверкнули из-под белых бровей. Уголки губ едва заметно дрогнули, и он улыбнулся. — Я всё видел! — Данте рассмеялся, отпустил женщину, и та, не имея второй опоры под собой, оказалась в объятьях Вергилия. Младший сын Спарды уже не хохотал, а откровенно ржал. Вергилий фыркнул. Аура Ахании тут же покраснела по краям, а его собственная налилась ярко-синим, почти аквамариновым оттенком. Вергилию захотелось придушить Данте, и этот цвет, исходящий от его рук, становился все интенсивнее по мере того, как он закипал. Но неожиданное прикосновение женских пальчиков к груди заставило его остыть и уставиться на Аханию. Капсула вокруг нее, будучи прозрачной дымкой, изменилась и стала нежно-розовой — цвета тумана, стелющегося над озером на закате. Эта аура проникала в его собственную, разливалась покоем по жилам и теплом. Энергия женщины была ему знакома. Теперь Вергилий не сомневался в том — им приходилось встречаться прежде, хотя он не помнил её, а она, похоже, не хотела вспоминать об этом. Он даже знал, почему. Ахания могла молчать и даже отрицать, но её аура говорила за нее. И хотя сам Вергилий ловил разрозненные воспоминания дырявым сачком, стоило только уцепиться за краешек какого-то, и они тут же ускользали через дыру, кое-что стало очевидным в мгновение ока — он нравился ей. Вергилий подался вперед, наклонился, поднял её голову за подбородок, наблюдая, как в месте соприкосновения их ауры переплетаются, завихряются спиралью, и расцветает полупрозрачная голубая роза. Он надеялся, что Ахания даст ему ответ, что их связывало в прошлом, или хотя бы объяснит природу этого явления — они были точно идеальные доноры друг для друга, — но вместо этого она сухо произнесла: — Я возвращаю то, что взяла. Это оправдание звучало весьма правдоподобно. Вергилий подарил ей в пустыне часть своей энергии — она не хотела оставаться в долгу, хотя для него это было мелочью, каплей в море. Он даже поверил бы в это, если бы не видел и не чувствовал истинного положения дел. — Никаких побочных эффектов, кроме легкой эйфории, — добавила уже более мягко женщина и улыбнулась. — Я все понимаю, голубки, но завязывайте обниматься. — Знаешь что, Данте… — Ой, не смотри на меня так. Я стесняюсь. — Я выбью из тебя… — Вам не следует собачиться из-за пустяков. Вместе вы сильнее, чем по одиночке. Ахания отстранилась, перебив его, и отошла в сторону, теперь пристально всматриваясь в землю под ногами. Вергилий всё еще видел, как его руки окутывает едва видимая пленка ауры женщины, он был готов поспорить, что ощущает её вкус — это был вкус печенья или ванильного мороженого, но что-то определенно приторно-сладкое, как сахарная вата, и одновременно терпкого, как крепленое вино. — Куда ты уставился? — Данте наблюдал, как Вергилий рассматривает собственные руки, словно умалишённый. — Ты не видишь? — Чего не вижу? — Ты не чуешь запаха? — Я уже долгое время не чую никаких запахов, кроме своего собственного. У меня в конторе воду отключили за неуплату. И даже того гонорара, который заплатила твоя лучшая половина, братец, и которую Моррисон любезно пустил на оплату счетов, не хватило погасить их. Я так и не смог понежиться в душе. Вергилий скривился. Ахания рассмеялась. Ее смех напоминал сотню серебряных колокольчиков. Вергилий видел, как облачко нежного жемчужного оттенка сорвалось с губ женщины и растворилось. Она стояла в нескольких метрах от них и ждала, когда они соизволят двигаться дальше. Гиацинтовое сияние, ставшее результатом слияния их аур, медленно сползало от плечей женщины к запястьям, но вскоре осталось только на кончиках пальцев, а затем растаяло совсем, уступив ее собственному молочному цвету. — Тогда зря ты отказался искупаться со мной, Данте. То, что в этот момент ощутил Вергилий, было похоже на укол ревности, но затем в его голове всплыл образ двух сражающихся змей — аур Данте и Ахании, которые сплетались с друг другом, но не смешивались, и у него отлегло. — Ещё не вечер, крошка. Данте догнал и перегнал женщину, но, не пройдя и ста метров, неожиданно остановился, вслушиваясь в тишину, перевернул носком ботинка высохший, но целый шипастый плод и, подкинув его, пнул куда-то вперед. — Вергилий, кажется, у нас проблема. Аура Данте из ярко-красной стала темно-бордового цвета. Нетрудно было догадаться, о чём это говорило. Вергилий переглянулся с Аханией, и оба тут же оказались возле него. Данте смотрел на огромный пустырь, словно посреди сада упала бомба. Земля была мертвенно-черного цвета, будто огонь поглотил её, но деревья стояли нетронутые, местами сломанные, даже выкорчеванные с корнем, и всё-таки без признаков горения. Посреди поляны в окружении цветов, плодов и щепок лежало существо, покрытое с ног до головы белой шерстью и чёрными гноящимися язвами. Бока были словно изъеденные проказой. Аура вокруг него напоминала мазут. Эти клубы дыма вырывались из приоткрытой пасти одной из шести голов, повёрнутой к неожиданным зрителям, остальные пять были свалены в другую сторону. Глаза одной закатились, язык свесился. Над этим местом и демоном куполом понималась лилово-красная дымка. Эта аура была не такой, как у Данте. Вергилий знал, что алеть может только над настоящим полем битвы, в данном случае — жизни со смертью. — Кто здесь? — прогрохотал голос. — Я вас чую. Не вздумайте меня провести. Вергилий почувствовал, как рукава его плаща коснулась Ахания. Он снова увидел ее ауру — смутно: молочно-серый кокон, в котором кружили крошечные темно-синие мушки, так напоминающие цвет его собственной энергии. — Не может быть. Мать церберов — Упуаут. Я уверена — это она. Ахания больше не прикасалась к нему, но он ещё чувствовал, как в её ауре пульсировали вперемешку страх и удивление, возможно, даже где-то интерес и почтение перед огромной шестиглавой волчицей. С выражением благодушия на лице она спрыгнула в яму, которая образовалась от лап демона, очевидно, метавшегося в агонии. — Что произошло с тобой? — спросила Ахания. Одна голова волчицы поднялась, и оба полудемона оказались возле женщины, но Упуаут лишь обнюхала стоящую передней ней Аханию. — Ты не демон. Твой запах — он знаком мне. Я знаю, кто ты, — в то же мгновение две другие головы волчицы исторгли содержимое ее желудка, больше напоминающее продукты отхода нефтяного производства. Крайняя правая голова повернулась к Данте. — И твой запах мне знаком, Данте — убийца моих детей. Я мечтала отгрызть твою голову. — Можешь попытаться, — ответил полудемон, но не достал меча. Волчица рассмеялась пятью головами. Одна так и осталась неподвижной. — Это было бы здорово, погибнуть от твоего меча, нежели вот так. — Одна из голов снова повернулась к Ахании. Они говорили хором на разные голоса, но как единое целое. — Я отвечу на твой вопрос, выродок. Воды Стикса сделали это со мной, — волчица извернулась и попыталась вытащить из бедра отравленный болт. Ахания хорошо знала, кому принадлежали эти болты — охотникам за головами. — Ты пришла сюда ради противоядия? — Да. Вергилий стоял за спиной Ахании, словно часовой, смотря на то, как волчица пытается вытащить болт, черным потоком из ее ноздрей выползали насекомые, во всяком случае, так показалось полудемону, и лишь потом он сообразил, что это тоже аура. Жуткое черное вещество, не жидкое и не газ, а что-то среднее, стекало вниз и обволакивало туловище и лапы. Не до конца отдавая себе отчета, что делает, Вергилий положил руку на плечо Ахании и отодвинул её в сторону, подальше от ядовитого облака за секунду до того, как челюсти волчицы щелкнули прямо перед женщиной, едва не ухватив за ногу и оставив глубокую царапину. Вергилий усмехнулся. Только теперь он осознал, что произошло и что заставило его это сделать. — Это мерзко — нападать исподтишка. Упуаут поднялась на ноги, едва державшие ее внушительный вес, тощий длинный хвост, покрытый чешуей, который казался нелепым на фоне белого шерстяного мускулистого тела, пришел в движение. — Отдай мне её, сын предателя. Это мой единственный шанс выжить. — Меня не волнует твоя жизнь. Эта женщина нужна нам. — Если хочешь её получить, придется сначала разобраться с нами, — в руках Данте тут же появился меч. Ахания без лишних слов попятилась назад. Ауры братьев стали ярче, залили светом всю поляну, окутали их с ног до головы. Не отрывая пылающих глаз от Данте и Вергилия, Упуаут взревела, выгнулась и попыталась нанести удар хвостом. Её мало интересовали потомки Спарды. Стоило им уйти от атаки, волчица кинулась в сторону Ахании. Но тут же раздались выстрелы, и две пули вошли ей прямо в хребет, что не остановило демона, но по крайней мере, замедлило его. Упуаут выгнулась, из ее пяти голов раздался звук всасываемого воздуха, ноздрями она извергла очередную порцию чёрного дыма и в этот раз вполне осязаемого голубого огня. Шестая голова так и осталась болтаться, но теперь можно было заметить, что в её глазу торчит точно такой же арбалетный болт, как и в бедре. Данте выпустил ещё несколько пуль. Морды волчицы обернулись к нему. Тот ухмыльнулся. — Куда пошла? Мы ещё не закончили с тобой. Смотри, разве это не один из твоих щеночков? — в руках Данте засверкали серебром нунчаки. — Мы еще даже не начали, грязный полукровка. Внезапно она бросилась к Данте, тот, в свою очередь, встал в боевую позицию. Когда они столкнулись, огромный цветок ярко-синего огня и оранжевого пламени «Цербера» вперемешку с алой аурой Данте и черной — волчицы поднялся вверх столбом. Данте удерживал третью голову волчицы посохом. Казалось, её пламя не причиняло ему никакого вреда, он продолжал усмехаться, даже когда кожаные перчатки на его руках лопнули. Другая голова, пыша голубым огнем, пыталась ухватить полудемона, но он без труда уворачивался от медлительных атак. — Может, поможешь мне немного? — Данте обратился к Вергилию, который не спешил вмешиваться. В ту же секунду его обдал смрад разложения из пасти, щёлкнувшей возле его лица. Сдерживать волчицу становилось все труднее. Посох стонал под натиском «любящей мамочки». — Не можешь справиться в одиночку с умирающим, пусть и древним, божеством? Ты настолько слаб, Данте? Губы Вергилия дрогнули в усмешке. Данте усмехнулся в ответ, разорвал контакт и отпрыгнул назад, оттолкнувшись от земли двумя ногами. Красный плащ развевался позади него хвостом. Волчица тут же извернулась и снова бросилась к выбранной жертве, но прежде чем добралась до Ахании, на её пути встал Вергилий. Упуаут двигалась уже не так быстро, как в первый раз, и полудемону не составило труда перехватить её. Первым же ударом Вергилий легко отсек одну из голов. Ямато сверкнул, словно осколок льда во мраке, окутанный синим светом. — Я убью тебя. — Не сегодня. Вергилий легким движением всадил Ямато в грудь волчицы. Раздался нечеловеческий крик боли. Упуаут заметалась, ее охватила неистовая ярость. Ее грудь неожиданно лопнула, точно воздушный шарик, проколотый иглой. Из нее полилась черная булькающая густая кровь и реки гноя. — Ты достаточно силен. Ты заполучил силу владык. Зачем тебе и эта сила, сын Спарды? Жадничать не хорошо. Отдай мне выродка и уходите. Вергилий принял более устойчивую позицию и воткнул Ямато глубже, провернув его в ране. Его не волновало, что его руки были уже все в отвратительной липкой жиже, пахнувшей, как помои. Он упивался возможностью пустить в ход катану и адреналином, стучащим в висках. — Ты ещё пожалеешь об этом, — глаза одной за другой голов волчицы гасли. В тот миг, когда последняя голова взглянула на Вергилия, он понял, что демон, несмотря на всё, была ему благодарна. — Во всяком случае, я умираю достойно: от меча, а не от яда. Черная аура волчицы начала таять, обращаясь сизыми искрами на кончиках шерсти, её тело истлевало на глазах. Челюсть средней головы отвисла, из горла вырвался вздох то ли боли, то ли облегчения. Зубы обнажились, десны расползались на глазах. Сверкающими пятнами-искрами на теле появились дыры, плоть пошла волдырями и лопалась с громким треском, словно кто-то над ухом грыз молодой сельдерей, кожа рвалась, как прогнившая парусина. А следом лопнула, как пузырь, окружающая ее аура. Никакого столба искр, ни исчезающей в последнем всплеске энергии души. На земле остался лежать лишь пятиглавый скелет и отрубленная голова, ставшая голым черепом. Только кости, точно обглоданные пираньями, и ничего больше. — Я ещё не видел, чтобы демоны так умирали, — Данте смотрел на происходящее со стороны, в его руках всё еще был «Цербер». В тот момент, когда аура волчицы осыпалась шквалом желтых, голубых, но в основном черных осколков, он словно ощутил тоску сына по матери. Мурашками от древка по его телу прокатилось чувство горечи. Он подкинул посох, и тот исчез в алом мареве. Вергилий вытер лезвие Ямато рукавом, убрал катану в ножны и поправил волосы, сбросив капли густой крови на траву, которая почернела и увяла под зловещего вида скелетом. — Ты в порядке? — поинтересовался Данте. — Воняю, как ты. Данте подошел к Вергилию и по-ребячески понюхал его. — И правда, — он тряхнул серебристыми волосами, а затем посмотрел пронзительным взглядом на Аханию. — И что это значит? Почему эта гребанная зверюга крышей потекла из-за тебя? — Данте смотрел на женщину, которая зажимала рану на ноге и тщетно пыталась оторвать рукав, видимо, желая пустить его на бинты. Вергилий обратил внимание, что регенерация не шла. Кровь просачивалась даже сквозь пальцы и не думала останавливаться, точно перед ним сидел обычный человек, а не демон. «Ты не демон. Твой запах — он знаком мне. Я знаю кто ты», — эхом раздался в голове голос мертвой волчицы. «Отдай мне выродка». Вергилий опустился на корточки возле женщины, одним движением оторвал рукав рубашки и туго перебинтовал ногу. Ахания молчала и не сводила с него глаз. Её аура выглядела странно: по ободку бежала белая полоска, а само облако стало нездорового тёмно-зелёного цвета. Вергилий заглянул в горящие золотом глаза, затягивая узел на голени: — Кто ты, если не демон?