ИНТЕРЛЮДИЯ
Никакого секрета здесь нет. Ее убили твои сородичи. Люди — вот кто настоящие чудовища. © Отель Трансильвания
1
Снег шел непрерывно, целыми днями. Сугробы доходили до щиколотки, а в редких случаях до колена. Силки стало ставить трудней, зато спрос на шкуры и мясо вырос. Если бы не это и не тот факт, что охотничье ремесло — единственное ремесло, которому юноша был обучен, он бы нашел себе куда более достойное занятие. Аарон ненавидел разделывать, освежевывать, потрошить. Но есть хотелось сильней. Аарон вздохнул и коснулся озябшими пальцами лица. Вся щека запеклась в крови. Он чудом остался жив. Это был не оборотень, не невиданная тварь из колдовских лесов или заснеженных равнин — нет, это был всего-навсего волк. И этот четвероногий монстр попался в его силки. Волк был едва жив, когда Аарон нашел его. Земля под ним запеклась кровавой коркой, на которой явственно виднелись следы когтистых звериных лап. Глаза его уже почти не видели, морда иссохла и походила на комок смятой глины. Когда юноша подходил ближе, зверь скалил зубы и беззвучно рычал на него. А затем оставил свои попытки вырваться и уронил голову на лапы. Аарон ткнул волка в бок длинной заостренной палкой, которую носил с собой помимо охотничьего ножа. Волк перевалился на другой, как мешок. — А ты явно нездоров был, дружок, — охотник увидел на боку пятна крови и глубокую рваную рану. — Подрался, стало быть? Казалось, волк застыл в панцире из свалявшейся окровавленной шерсти, не шевелился и уже не дышал. Аарон для верности подождал, затем снова ткнул палкой в бок — никакой реакции. — Отмучился, — грустно произнес Аарон, присел, положил палку, осматривая ловушку: веревка туго обвилась вокруг шеи животного, без ножа не снимешь. «Силки жалко», — подумал юноша: «А шкура-то хороша. Порченная, но и такая сойдет за неимением лучшего». Аарон достал нож, обрезал веревку и встал. Он посмотрел на волка, который, судя по всему, весил в два, а то и в три раза больше своих сородичей, белая шкура животного искрилась, как снег. Тащить такую тушу без волокуши, подумал Аарон, что воду в ступе толочь. Бессмысленно. И решил наломать веток. Ветки ломались легко. Одного, в крайнем случае, двух ударов ножом хватало, и Аарон, быстро собрав нужное количество, достал из кармана дратву и принялся связывать ветки. Охотник так увлекся, что не сразу услышал шорох, а когда повернулся, от увиденного у него сердце ушло в пятки. Волк стоял на лапах, серебристый мех хищника блестел и искрился несмотря на то, что по его шкуре в разное время прошлись чьи-то когти и зубы, а на шее виднелся глубокий след от силков. Волк бросился на Аарона, хрипло рыча, обрушился всем весом и повалил наземь. Его пасть в агонии щелкала в каких-то дюймах от шеи юноши. Тот попытался воткнуть в зверя нож, но челюсти тут же сомкнулись на руке. Нож выпал. Волк по-прежнему пытался добраться до шеи Аарона. Его лапы раздирали лицо, но юноша этого не чувствовал. В какой-то момент боль стала чем-то неважным. Собрав остатки сил, Аарон сумел скинуть волка с себя. А затем вскочил и обрушил на голову зверя тяжелый сапог, с замиранием сердца чувствуя, как ломаются кости. В голове звенело, мир плясал вокруг, кровь текла по подборку, один глаз заплыл кровавой пеленой, но он бил зверя снова и снова, забыв о палке, о ноже, бил ногами, как варвар. Волк попытался отползти и подняться. По его бокам текла кровь, глаза не видели, но он все еще не сдался. Тогда Аарон отскочил от него, схватил палку и с хрустом вогнал между ребер монстра. Зверь оскалился, в последний раз набрал воздуха, выдохнул и снова хрипло вдохнул. Потом издал скулящий звук и больше уже не шевелился. Он умер. Теперь он действительно умер. Аарон облегченно выдохнул и тоже рухнул на снег; с перекошенным от боли лицом, борясь с забытьем, грозящим навалиться на него в любой момент, он думал только о том, как добраться до тракта. Сосновые леса раскинулись по холмам, дорога же вилась всё больше низинами. Только спуститься, а там рукой подать до деревни. Несколько секунд охотник лежал неподвижно, хватая ртом воздух и пытаясь сообразить, на каком свете находится. «Я все еще жив». Потом он встал и пошел. Так он брел много часов. Сощурив глаза от напряжения, Аарон пытался разглядеть хоть что-то, но сумерки уже сгустились, а снег валил сплошной стеной. Охотник подумал, что никто не заметит, если он не вернется. В деревне не было ни дня, когда не звучал похоронный колокол. Никто уже не плакал. Смерть стала чем-то обыденным. Зима — трудное время, много жизней забирает. Так прошлой зимой не вернулся отец, затем от лихорадки умерли мать и сестра. Ему, похоже, тоже немного осталось. Недолго продержался. Аарон остановился и огляделся, соображая, где он. Голые величественные березы и могучие дубы сменились колоннами серо-зеленых елей и сосен в игольчатых шубах, древними, как и сама округа. Аарон замер, чувствуя, что силы покидают его. Прислушался: где-то в ледяном ложе бежал ручей. Если это источник, значит, деревня в противоположной стороне. Это не меньше дня хода. Он обречен. Люди обходили эти места стороной. Здесь царили иные силы и духи, которые были забыты. Поговаривали, что где-то в самом сердце леса стоят гранитные врата. Мрачный, но величественный памятник о темных временах, которые уже успели стереться из памяти человечества. Остались лишь легенды о том, что по ту сторону врат: кто-то говорил, что там страна вечной молодости, кто-то о мире духов, но большинство склонялось к тому, что дверь ведет не иначе как в саму преисподнюю. Однако он не увидел ничего необычного, лишь девственный лес, куда не ступала нога человека, и снег. Ни следов, ни волков, ни духов. Кристальная пустота. Зная, что солнце там, за серыми тучами, Аарон поднял лицо к небу. Ветки деревьев, покрытые снегом, шевелились под ветром, протягивали деревянные пальцы, словно монахи в белых сутанах. Снег продолжал падать, волосы давно покрылись ледяной коркой, щеки жгло от холода, а рваная рана на боку кровоточила. — Позволь мне быть с тобой откровенным, — сказал охотник, обращаясь к тому, кто, как ему думалось, должен смотреть на него с небес. Голос дрожал, как у старика. — Если ты действительно хотя бы на каплю милосерден и сострадателен, как о тебе толкуют проповедники, дай мне шанс. Ответа не последовало. С дерева встрепенулась и перепрыгнула на другое белка, смахнув хвостом порошу. Аарон тяжело вздохнул. Идти становилось всё тяжелее, и он остановился, прислушиваясь. Волки и другие дикие звери могли учуять запах крови. Если так, то ему конец. Хотя ему в любом случае конец. Ему нечего есть, нечего пить, негде согреться, он ранен. — Дьявол… — пробормотал Аарон. Усилием воли подавив страх и злобу, подступившие к горлу, заткнул поглубже не самые лестные слова, обращенные всё к тем же высшим силам. Раньше они не замечали его, пусть лучше не замечают и впредь. Кто знает, кого он своим отчаяньем призовет. Старики говорили о ведьмах, бабки о духах, а церковники о демонах, что заключают сделки с отчаявшимися взамен на их бессмертную душу. Внезапно волчий вой громом отозвался в его ушах. Аарон тут же сорвался с места, его уставшие ноги утопали в снегу по самое колено, но мысли упрямо бились в осознании, что бежать бесполезно. — Нельзя стоять, — сказал он себе. — Нельзя отчаиваться. Отчаюсь — умру. Аарон обернулся, заметил белую тень, скользнувшую во тьме среди черных стволов деревьев. Она еле заметно выделялась на фоне всех этих оттенков серого, чередующихся меж собой: серый лес, серая земля и серое небо. Не успел юноша сделать пару шагов, как вдруг провалился в сугроб по самую грудь. С большим трудом, цепляясь за корни ближайшего дерева, ему удалось выбраться из ямы, скрытой под снегом. Тень исчезла. Аарон вскинул руки, ухватился за ствол дерева, подтянувшись, встал сначала на колени, потом на ноги. «Померещилось?» Аарон прислонился к холодному стволу, прижался, припав лицом к коре, и вдохнул запах снега и смолы. Вздох с тихим шипением вырывался из груди. Он сильнее прижался к дереву, затем оторвался и продолжил осторожно пробираться среди сугробов, пытаясь отыскать прочную опору для ног, но всё равно с каждым шагом проваливался в рыхлый ледяной покров. Вдруг он остановился. Затаил дыхание. Его захлестнуло внезапное инстинктивное чувство опасности. А затем Аарон почувствовал, как на него сзади напрыгнул волк и прижал к земле. Аарон зажмурился. Тяжело дыша, обессиленный, он уткнулся лицом в снег и постарался не шевелиться. Нескончаемо тянулись мгновения. Страх тисками сжал внутренности, а вместе с ним — сожаления о том, чего он не успел сделать. Внезапно голова его началась трястись, как в судорогах. По щекам покатились слезы. «Он вернулся. Восстал из мертвых, чтобы убить меня». Слезы душили его, а волк дышал в шею и не давал пошевелиться, готовый в любой момент вонзить в него клыки, но почему-то медля. — Довольно, — резко скомандовал чей-то властный голос, и животное ослабило хватку. — Тебе что, жить надоело? — грозно спросил кто-то. Аарон поднял голову и увидел женщину в длинном собольем плаще, в высоком сапоге на одной ноге и ботинке на другой, но главное — с глазами, в которых была глубокая, густая нечеловеческая синева, сверкающая, как лед. Женщина смотрела на него и одновременно сквозь него. Ее внимание привлекло стремительно растекающееся пятно крови. Снег под Аароном быстро впитывал её, краснея на глазах. — Так вот какой ты, — голос струился, словно шелк, — убийца волков. Аарон растерялся, а затем отключился.2
Рассвет только начал заниматься. Звезды, висевшие у восточного горизонта, начали растворяться в первых проблесках солнца. Тонкие лучи пробивались между брёвнами, переплетаясь с редкими витками дыма над тлеющими углями очага. Аарон открыл глаза и понял, что находится в небольшой хижине из дерева и камня. Постепенно стали вырисовываться очертания крыши и стен. Юноша приподнялся. В жарком огне очага потрескивали еловые шишки, наполняя хижину запахом смолы. На пол упала шерстяная шаль. Рука и половина лица онемели; он не сомневался, что укус волка занес в кровь какую-то инфекцию, но затем вспомнил, как кто-то стягивал с него одежду, как холодный воздух разбавился запахом трав. Как, смочив тряпицу в получившемся растворе, этот кто-то принялся стирать кровь с его тела. С трудом встав со скамьи, пошатываясь (ноги почти не держали его), Аарон подошел и нагнулся над кадушкой с водой. Умылся. Лицо его было совсем белым, темные, обыкновенно взъерошенные, волосы прилипли к голове. Безумные голубые глаза смотрели на него из отражения в кадушке. Но главным образом внимание привлекал фиолетово-бордовый шрам. Он тянулся, как борозда, по щеке ближе к глазу, представляя собой несколько «ломаных» линий, обещавших стать рубцами. Шрам поменьше пересекал переносицу. Он замялся, лишь на мгновение задержав взгляд на отражении, а затем нашел глазами дверь. На вид простая, из грубо отёсанных и плохо сбитых между собой сосновых досок, но при этом висевшая на крепких железных петлях, дверь была слегка приотворена. Аарон толкнул ее, не задумываясь, и вышел наружу. Женщина сидела на пороге хижины, в её ногах лежал крупный белый волк. Тот самый или во всяком случае очень похожий на того, что попал в силки. Аарон пригляделся и понял, что зверь был похож на волка и определенно состоял с ним в тесном родстве, однако имел некоторые отличия. Широкогрудый, поджарый. В нем чувствовалась мощь от когтей до клыков. Глаза у волка были красные, а морда подрана. «Альбинос», — решил охотник. Волк разглядывал Аарона с тупым безразличием, словно не он совсем недавно бросился на юношу. — Очнулся наконец. Женщина поднялась, откинула плащ, из-под которого виднелось малиновое платье, больше похожее на мантию. По кромке, на груди и рукавах были вышиты незнакомые Аарону руны. Волосы струились по спине ниже плеч черными локонами, прореженными белыми прядями, то ли спутанные, то ли заплетенные во множество кос, приподнятые кверху деревянной заколкой с выжженным узором и сверкающим зелёным камнем в основании. Она обернулась, сделала шаг к нему, и он невольно попятился. Снег трещал под её босыми ногами. Аарон уставился на хрупкие тонкие пальчики, лодыжки и маленькую стопу, подумав, что кожа женщины белее снега, на котором она стояла, без единой неровности или шрама, несмотря на то, что она отнюдь не молода (Аарон понял это по её глазам). Ещё шаг. Внутри у Аарона что-то защелкало, а синие глаза женщины заблестели ярче. — Ты боишься меня? Её лицо, казалось, светилось изнутри, глаза горели странным тусклым желтым светом на самом дне зрачков. Но чем дольше он ее рассматривал, тем быстрей рассеивалось первое впечатление, как иллюзия. Женщина перед ним становилась всё более человеческой, что ли, нормальной и даже обычной. Неужели игра света способна на такое? — Бог с тобой. Вовсе нет, — Аарон подбоченился. У него хватало недостатков, но еще ни один человек не упрекал его в трусости. — Там, — Сульде ткнула пальцем в небо, — нет никого. Аарон улыбнулся. — Есть или нет, но кто-то же послал мне тебя. — В мои планы не входило твое спасение. Он почувствовал нечто неуловимое, что стерло улыбку с его лица. — И все-таки зачем ты спасла меня, если это не входило в твои планы? Не подумай, я благодарен, но хочу знать. Женщина молчала. — Так ты лесная ведьма? Ляпнул и сам ощутил, до какой степени глупо это прозвучало. И какой момент Аарон поддался суевериям? Не каждая одинокая женщина, живущая в лесу на пару с волком, является ведьмой. Но что, если то, о чем говорят, правда? Какую цену ему придется заплатить за спасение, если она действительно… — Ведьма? — уточнила она мрачным голосом, разрывая молчание. Брови женщины сердито сошлись у переносицы. Теперь она смотрела на него с ненавистью. Откуда такая резкая перемена? Или для ведьм это обычное дело? — Так говорят в деревне, — пожал плечами Аарон. — Ты с таким убеждением повторяешь весь этот отчаянный бред… — Глаза женщины недобро блеснули, но тут же погасли. Тревожность отпустила Аарона. — Ты тоже так думаешь, человек? — с обидой в голосе поинтересовалась она. — Люди пропадали в этих местах и до того, как ты появилась. А волки, холод и голод пострашнее любого колдовства будут. Она фыркнула, как лисица. — Когда-то вы поклонялись друидам с золотым серпом, а теперь преследуете тех, кто хоть что-то смыслит в травах, с презрением клеймя словом «ведьма», потрясая золотым крестом. — Ведьма — значит ведущая. Так говорила моя бабка. Её взгляд потеплел. Она словно помолодела. Надо же, почти девочка, лишь глаза выдавали её. — Имя у тебя есть? — Аарон. — Сульде, — она замолчала, а затем подумав, добавила: — Придётся тебе задержаться у меня до весны, Аарон. Аарон кивнул, и его голову пронзила острая боль. Однако он так жаждал объяснений, что даже не обратил на нее внимания. Секундой позже с крыши дома спрыгнула черная кошка. Она зашипела на Аарона; женщина зашипела на кошку в ответ. Кошка посмотрела на неё снизу вверх, прижав уши к голове и широко раскрыв зеленые глаза. На мордочке отразилось изумление и даже недоумение. — Он свой. С этими словами женщина вернулась в дом. Аарон последовал за ней, наблюдая, как она подбросила в очаг ещё сухих веток и каких-то трав из кисета, висевшего на тонком ремне — сноп искр взметнулся вверх, а запах смолы стал сильнее. — Тебе не одиноко здесь? — спросил Аарон, с опаской следуя за ней. Ему было интересно и одновременно не по себе. — Одиноко? — удивилась женщина, проводя рукой по лбу и откидывая непослушную прядь. — Разве что иногда. — Не дело женщине жить одной, — лицо Аарона стало серьезным, в одно мгновение юноша словно перепрыгнул несколько лет. — Со мной живут Кошка и Зверь. Мне вполне хватает их компании. — Наверняка у тебя много хлопот. Я хочу быть полезным. Твердый взгляд, властный голос. Совсем мальчишка на вид, но что-то в нем было, отчего Сульде вдруг сдалась. — Хорошо, Аарон, — ответила она и тут же прикусила себе щеку, чтобы сдержать улыбку, в которой уже начали расплываться её губы. — Если ты настаиваешь, у меня найдется для тебя работенка.3
Прошло какое-то время. Целыми днями лил дождь, иногда уступая мокрому снегу. На небе повисли толстые, тяжёлые дождевые облака, похожие на свалявшуюся мокрую шерсть. Но жить с Сульде было уютно, хоть у женщины и были странности, которых Аарон не понимал: мясо Судьде не ела, овощи и фрукты впрочем тоже, вместо этого пила настойки и отвары из трав, кореньев и ещё бог знает чего. Но главное — каждый вечер, стоило только сгуститься темноте, она уходила в горы и возвращалась только к утру. Аарон знал, что был только гостем, который не должен лезть в дела хозяйки, но любопытство оказалось сильнее. И как только отгорел закат, он не спешил лечь спать, а стал ждать. Стемнело быстро, и синяя мгла окутала внутренний двор. Сульде прошмыгнула, тихо притворив дверь, обошла дом и скрылась во тьме средь деревьев в направлении гор. Аарон подождал с минуту и двинулся следом. Скоро взошел месяц, и лес засверкал мертвенным зеленоватым серебром. В воздухе чувствовались первые признаки весны; несмотря на то, что в последние дни сугробы доходили взрослому мужчине чуть ли не до шеи, снег со склона сполз вниз весь целиком, обнажив каменную скалу, однако в тени и на северных склонах еще лежал. Аарон шел почти бесшумно, но иногда останавливался, корил себя за любопытство, и снова продолжал слежку. Он хоронился за деревьями, избегал освещённых прогалин, пригибал голову, пришлось даже снять сапоги, чтобы поступь была едва слышна. А затем загремел гром и снова полил дождь, лесная чаща напряженно загудела. Аарон почти отстал: с треском обламывались сучья, протяжно скрипели стволы, словно не пуская его. Сульде перешла ручей по камням, — большим, плоским, шершавым — каждый из которых был подобран и заботливо уложен в ряд дорожкой, а затем обернулась. Аарон тут же метнулся в растущие вдоль ручья кусты, наблюдая, как ловко, словно дикая лань, женщина перебралась на другой берег. Не заметив его, она продолжила свой путь по утоптанной босыми ногами извилистой дороге, проложенной через кусты малинника и петляющей между двух холмов. Когда Сульде исчезла из вида, он вышел из своего укрытия, повернулся к ручью и с разбегу перепрыгнул бегущий поток. На той стороне берега земля была сырая от дождя, клубился туман, и следы Сульде было хорошо видно. Но дальше начинались отроги горного хребта и след легко мог оборваться. Аарон решил поспешить. В какой-то момент ему удалось догнать Сульде и даже не попасться ей на глаза. Затем луна скрылась за тучами, и юноше пришлось продвигаться вслепую. В мокром сумраке было не разглядеть вершин, но Аарон знал, что дальше на севере — скалы и обрыв, а между ними лежит ровный луг. Днём по нему гулял тёплый ветер, в проталинах уже появились первые, по-северному мелкие цветы, и спрятаться было попросту негде. Аарон выждал, пока Сульде пересечет открытую местность и скроется в той части леса, где вместо деревьев пытались расти корявые, изуродованные последыши некогда величественного леса. Может, раньше здесь в самом деле повсюду были большие деревья, теперь же между скалами догнивали обломки рухнувших стволов. Он двинулся за ней, сперва пытаясь пройти на корточках, но охнул, едва не свалившись. Решив, что это дурная затея, выпрямился во весь рост. Внезапно две молнии подряд рассекли небо. Они сверкали так ярко, что на мгновение стало светло, как днем. Аарон прибавил ходу. Под ногами влажно чавкала глина, перемешанная со щебнем; вдалеке, у гранитного подножия, лепетал источник. Когда они — Сульде и Аарон, идущий за ней по пятам, как тень — выбрались на самую верхушку склона, дождь прекратился. Женщина вдруг остановилась, словно налетев на стену. Аарон сделал ещё несколько шагов, потом притаился и стал выглядывать, пытаясь понять, что случилось. Местность под холмом, открывшаяся глазам Аарона, была плоской и мертвой, оттого безобразной. Ни травы, ни мха, ни даже лишайника. Земля была бесплодна и будто выжжена. Так, наверное, выглядели бесприютные адские пустоши, где вынуждены вечно прозябать души неправедных и подлых людей. Склон холма резко уходил вниз. Сульде стала спускаться. Аарон, держась на расстоянии, последовал за ней. Дважды он едва не покатился кубарем, а один раз камень, выскользнувший из-под ноги, оставил под коленом здоровенный синяк на память. Внизу распахнулось широкое голое пространство, нечто вроде площади, окруженное стеной деревьев. Аарон не знал, что здесь было раньше, но большинство сооружений лежало в руинах — поваленные колонны, обрушенные арки. Однако в центре лысой поляны стояла плита, нетронутая рукой времени — огромный кусок черного камня, обломок первородных скал. Плита выглядела так, словно её с самого начала времён ничто не тревожило — ровная, будто высеченная нарочно. Однако, приглядевшись, Аарон заметил, что плиту делит на две половины неглубокая трещина, полная непроглядного мрака. «Что по ту сторону? Чистое зло, которое притаившись, наблюдает сквозь замочную скважину, изнывая от желания уничтожить мир?» Аарон усилием воли отогнал от себя эти мысли и суеверные страхи. Однако он не мог отрицать, какой странной, страшной и непростой представала эта плита. На деревне толковали, что это место проклято, и взаправду Аарон что-то почувствовал, стоило только взглянуть на неё. Лес вокруг вызывал в нем первобытное чувство страха, укрытый лиловыми тенями, дремлющими кривыми деревьями и сверкающим, как серебро, в свете показавшейся из-за туч луны инеем на хвое. Всё здесь казалось недружелюбным; пахло сыростью, древностью и увяданием. Сульде сидела, прислонившись к плите спиной. Темные волосы поседели, а лицо выглядело так, словно его выточили из белого камня. В отсветах этого света оно, казалось, раздвоилось: с одной стороны — молодое, с другой — совсем старое. Глубокие трещины, как морщины, испещрили его и, складываясь в узоры, сверкали ясным белом светом. Внезапно Сульде открыла глаза, желтые, как у совы. — Я знаю, ты здесь, Аарон, — сказала она. В её голосе было столько тепла и обезоруживающей доброты, но при этом ни капли изумления, что душа у него перевернулась. Сульде клялась себе, что больше не придет сюда, но каждый раз возвращалась. Ничего не поделаешь — ее тянуло сюда, звало чувство тоски, которое поселилось в душе прочно, хотя и без спросу. Прошлое ломилось из темноты, стучалось в дверь, ключ от которой, казалось бы, давно выброшен. Голоса памяти, запахи и звуки просачивались через закрытые врата и влекли её, как мотылька на огонь, и даже несмотря на хвост, она снова пришла сюда, чтобы в очередной раз поддаться иллюзии, которая лопнет, как дивный сверкающий пузырь. «Может быть, я просто устала притворяться? Жить во лжи, которой так много, что едва не позабыла, где правда и кто я есть на самом деле». Аарон выступил на свет из тени. Выдубленные солнцем и ветром щеки юноши тронул румянец. В мгновение из мужчины он превратился в пристыженного ребенка; прокашлявшись, сконфуженно уставился на сапоги, но не отвернулся. — Что это за место? — Врата, — Сульде коснулась ладонью каменной плиты, вырезанных в ней символов. Ее лицо по цвету не отличалось от мела, глаза сверкали. — Давным-давно они объединяли два мира. Когда врата закрылись, твои предки поклонялись им и приносили жертвы. Но со временем и это было забыто. Аарон поджал узкие губы, осмотрелся. Поляна была широкой, вымощенной каменными плитами, во многих местах потрескавшимися и раскрошившимися; в центре стоял остов каменного алтаря. Аарону хватило взгляда, чтобы понять: жертвы были человеческие. — Как давно ты здесь живешь? Сульде сперва решила промолчать. Что толку размазывать, увиливать, если её происхождение теперь едва ли вызывает споры. Но чуть погодя ответила: — Долго. Очень долго. Ты еще не родился. Она посмотрела на и одновременно сквозь него глазами древней старухи, запертой в теле молодой женщины. Сбитый с толку волной жара и непонятной, незнакомой дрожью, Аарон спросил: — Сульде, сколько тебе лет? — Я никогда не считала. — Ты выглядишь не сильно старше меня. — Я не старею. — Ты скучаешь по миру, из которого пришла? Какой он? Она долго смотрела на него прежде, чем ответить. — Пришла весна. Скоро расцветут сады. Но не такие сады, как там. Птицы будут вить гнезда в орешнике, но их песни не тронут мою душу так, как трогали трели горланов. — Ты бы хотела вернуться? В брошенном на него взгляде он увидел столько боли, что горько пожалел о словах, которые сами собой сорвались с языка. — Иногда я слышу звуки и чувствую запахи. Они доносятся из-за врат. В такие моменты мне особенно тоскливо. Но возвращаться больше некуда, да и врата должны быть закрыты. — Расскажи мне все. Аарон подошел ближе и сел прямо на землю, смотря на нее снизу вверх и сложив руки на коленях. Сульде устроилась напротив и рассказала ему всё. Неизвестно, сколько это заняло времени, но, когда она закончила, солнце уже поднималась из-за гор. — Теперь ты знаешь. Ты по-прежнему не боишься меня? Женщина прикрыла глаза. Аарон вздрогнул, передёрнув плечами — то ли от холода, то ли прогоняя мимолётную тень неуверенности. — Как я могу? — его голос стал глубже, ниже. — Ты добра и приветлива. Я чувствую: ты — лучшее, что могло со мной произойти. Веки Сульде поднялись, обнажив голубые теперь глаза. — Твой шрам, — она коснулась щеки Аарона ладонью. — Я могла исцелить его, но не стала. — Почему не сделала этого? — Каждый имеет право на спасение, но милость нужно заслужить. Мы не вмешиваемся в дела людей, если это повлияет на их судьбу. Прости. — Значит, я должен был получить этот шрам? Сульде кивнула. — Тогда я рад, что получил его, — Аарон улыбнулся. — Мне моя кривая рожа даже больше нравится. Куда более уродливы те шрамы, что на сердце, — сказал он без заносчивости, коснувшись едва затянувшегося рубца. — Спасибо. — За что ты благодаришь меня? — За то, что ты вошел в мою жизнь, хотя мне жаль, что все так обернулось. — Ты не должна ни извиняться передо мной, ни благодарить, — Его бархатистый голос успокаивал, лаская слух. Сульде встала, сделала шаг назад. Двигалась она необычно, очень плавно, но Аарон никогда бы не подумал о том, что перед ним не человек. — Почему ты сторонишься меня? — Мы принадлежим разным мирам, Аарон. Так нельзя. Ты проживешь долгую жизнь, но однажды умрешь от болезни или старости. А я… Аарон встал. Спина затекла, но никакой боли он не чувствовал. Это было неожиданно. Казалось, проведя столько времени в одном положении, кости должны жалобно скрипеть, а усталость — тяжелым грузом навалиться на плечи. Но он был в полном порядке. Аарон взглянул на Сульде. Никогда она еще не выглядела такой прекрасной, как теперь: с разметавшимися белыми волосами, сверкающими золотыми глазами и тревогой, застывшей на лице. — Я хочу быть с тобой столько, сколько мне отведено. Это мой выбор. А ты? Чего хочешь ты, Сульде? — он подался вперед и взял её лицо в свои руки. Сульде вздрогнула, когда к её скулам прикоснулись широкие теплые ладони, и закрыла глаза. — Я тоже этого хочу, Аарон. Он убрал руки. Следы пальцев остались на её щеках и тут же исчезли. Она прижалась к нему всем телом, и Аарон запустил пальцы в ее волосы, то ли прижавшись в ней в ответ, то ли прижав её к себе; нежно массируя затылок, поцеловал в макушку. Он даже не молод, совсем юн, наверняка невинен и очень наивен во многих вещах, — подумала Сульде. Неважно. Если такова воля судьбы, она молилась только об одном: чтобы у них в запасе было как можно больше времени. Времени, которого, увы, им было отведено до смешного мало.4
На деревне не прекращался погребальный звон. Этот звук не мог заглушить полностью даже лес. В такие моменты Сульде чувствовала, как по щекам у нее текут слезы; не потому, что она грустила или была чем-то опечалена, но потому, что это было продиктовано догмами её культуры: прерванная жизнь должна быть оплакана. Но даже это не омрачало ясного, дышащего свежестью утра. Зима ушла, а значит, скоро и колокол будет звонить реже. Природа постепенно проснулась, холодные пасмурные дни сменили ясные. Сульде наблюдала за Аароном из-под навеса, поросшего мхом и травой. Обыкновенно аккуратный, такой дотошный юноша сегодня выглядел беззаботно. Он натягивал выдубленную кожу на распорки и что-то напевал себе под нос. Зверь лежал у нее в ногах, его уши подрагивали, когда охотник одну за другой снимал растяжки и кидал их под навес. Сульде почесала Зверя за ухом и улыбнулась своим мыслям. Все-таки забавные они — люди, но самое смешное заключалось в том, что они об этом и не подозревали. Сульде расплылась в улыбке. Воцарилась непривычная тишина, нарушаемая шумом дождя. Шрам Аарона полностью зарубцевался, но уголок рта с правой стороны едва поднялся, когда он ответил на улыбку женщины. — Поправлю крышу. Будет дождь — протечет, — заметил Аарон. От неловкости момента и пристального взгляда он переминался с ноги на ногу. Затем, расслабившись, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и вытер пот с лица. — Может, потом? — Сульде встала, подошла к нему и, приподнявшись на мысочки, поцеловала в уголок губ. Аарон улыбнулся. — И чем ты хочешь заняться? — Здесь недалеко источник… — Звучит соблазнительно, — ответил Аарон. До источника действительно было недалеко, если не считать нескольких крутых подъемов и спусков по холмам. Долина, в которой, как говорили, обитают духи и демоны, круто уходила вниз. С дороги, по которой они шли, она едва просматривалась, заволоченная сизой дымкой — над многочисленными лагунами, образованными подземными водами и горными реками в каменной тверди клубился пар. Однако Аарон обратил внимание, что к ним ведут две призрачные колеи, а приглядевшись, отметил по обе стороны некогда проезжего тракта редкие полуразрушенные лачуги с низко нахлобученными земляными крышами, поросшими густой зелёной травой. — Здесь когда-то было людское поселение. Правда, очень давно. Я уже не помню, когда, — сказала Сульде, подметив взгляд Аарона. Они спустились с холма, остановившись, подождали чего-то возле узкой, неспешной речушки, что по ранней весне, когда тают снега и заряжают дожди, была далеко не тихая, а затем снова пошли, но уже вдоль берега, пока не добрались до купелей источника. По дороге Сульде останавливалась еще несколько раз, и только потом Аарон понял, почему. За ними по пятам, держась на расстоянии, шел Зверь, опустив морду и то и дело принюхиваясь. Он не знал причины, по которой волк держал дистанцию, но подумал, что это сродни ритуалу, и решил промолчать. Сульде расстегнула платье, повела плечами, и оно упало к ее ногам. Под платьем не было ничего. Сверкнув белизной бедер, женщина быстро погрузилась в воду и расслабилась. Аарон заметил, что по левой ноге Сульде от щиколотки к колену тянется коричневый след от ожога. — Так и будешь стоять? — Откуда этот след? — стягивая рубаху, поинтересовался Аарон. — Укус гончей, — коротко ответила она и улыбнулась вполне себе мило, но в глазах зажглись знакомые недобрые огоньки. Аарона манила эта сторона сущности Сульде. Без этого огня в глазах она была бы всего лишь красивой женщиной. «Чертовски красивой женщиной», — подумал Аарон и покраснел, поймав себя на том, что рассматривает Сульде. Но та, откинувшись на камни, неотрывно следила за движущейся полосой облаков. Сзади послышался шорох. Аарон обернулся и увидел Зверя, который таращился на него, открыв рот и высунув язык. «Что ты хочешь мне сказать?» — мысленно спросил Аарон у волка, смотревшего на него умным, прозорливым взглядом. — Мне еще долго ждать? — развела руками Сульде, пытаясь изобразить недовольство, но в уголке её рта притаился намек на улыбку. — Да кто я такой, чтобы заставлять прекрасную даму ждать? Аарон тут же избавился от штанов и прыгнул в воду, подняв столб брызг. Сульде рассмеялась, и ее смех напоминал перезвон колокольчиков, какие вешают над порогом, чтобы отгонять злых духов. Зверь встрепенулся, огляделся вокруг с диким видом и оскалился, обнажив зубы, но осознав, что произошло, быстро унялся. — Какой ты еще ребенок! — беззлобно произнесла женщина, глядя на то, как Аарон встряхивает волосами, а по его торсу стекают струйки воды. Ей не составило труда понять — охотник перед ней красуется. Поймав себя на том, что смотрит на ритмично сокращающиеся мышцы, Сульде отвела глаза. Мальчишка выглядел потрясающе. Аарон улыбнулся. Лицо Сульде блестело от капель, щеки горели румянцем, на губах играла улыбка. Глядя на неё, он не смог устоять — взял за руку, поднес ко рту и поцеловал ладонь. Совершенно белую ладонь. — Мы вроде помыться собирались, — она чувствует, как в молодом теле Аарона бешено стучит сердце в груди, и ей становится страшно, что вот-вот оно проломит хрупкие ребра. Эти мысли о хрупкости человека не дают ей покоя каждый раз, когда она прикасается к его горячей коже своими ледяными пальцами. — Я хочу спросить, но боюсь показаться тебе глупцом… — Самую большую глупость, которую ты можешь совершить — это теперь промолчать. Сульде все ещё улыбалась, но взгляд был рассеянным и далеким. Аарон обнял ее за талию, прижал к себе и поцеловал уже в губы. На языке у него вертелся совершенно другой вопрос, но он спросил это: — Почему ты не дашь Кошке и Зверю имена? — Это и есть их имена, — удивилась Сульде. — Разве не так люди зовут их? Ваш язык слишком изменчив. Я едва успеваю запоминать новые слова. Может, теперь люди зовут их иначе. — Верно. Но лишь когда они не приручены. — Они свободны и вольны уйти, если захотят. Я никого не держу. — Даже меня? — Ты свободен выбирать, Аарон. — Я уже выбрал тебя. Сульде замерла, подняла на него свои голубые глаза, которые на миг показались ему золотыми, а затем уткнулась в грудь лицом, испытав ощущение бестелесной хрупкости и небывалого чувства легкости. Она испугалась этого чувства, но не смогла отказать себе в нем. Разомкнув влажные губы, она поцеловала его, переступив через страх, позволяя себе насладиться моментом, впервые после исхода ощущая покой. Аарон прижимает её к себе сильней, запускает в волосы пальцы, его жара хватает на двоих, и Сульде чувствует, что горит. Ей кажется, что кожа пылает, но в этом пламени пульсирует небывалое наслаждение. На секунду они отстраняются и остаются стоять друг напротив друга — абсолютно обнаженные в плотном, клубящемся паре. Аарон улыбается. Как и сотню раз до этого. Но ей кажется, что именно эта улыбка останется с ней на многие годы. — Ты не доверяешь мне? — спросил Аарон. Сульде промолчала, затем подалась вперед, нежно целуя охотника. Он словно опьянел от сладости этих уст, удивившись, какие холодные у нее губы и язык, но очень быстро нашел в этом необъяснимую прелесть. Аарон понял, что готов для нее на всё, даже покрыться коркой льда, лишь бы быть рядом. Спустя мгновение они полностью отдались порыву. Горечь и страх вытеснили сладость и предвкушение. Сульде почувствовала, что потеряла нить, где заканчивается её тоска и начинается эйфория, так тесно они переплелись в тот момент, когда руки Аарона крепко обхватили её. Его губы коснулись её шеи, ключицы, обжигая своим теплом. «Мальчишка», — подумала Сульде, теряясь от собственного внезапно накрывшего ее желания: «Человек… Мой человек». Она смотрела на него, запрокинув голову, и не могла отвести глаз от ореола бледно-зеленого цвета, окружавщего охотника, чувствуя новые, незнакомые прежде ощущения, пронизывающие насквозь. Воздух словно ожил, обволакивая её пылающее от его прикосновений тело. Аура вокруг Аарона стала ярче, ширилась, пульсировала на кончиках пальцев. Сульде ощутила этот свет вокруг, а затем внутри себя и поняла, что дело не в страсти, не в распаленном удовольствием теле, а в связи куда более глубокой, возвышенной, смешивающей все чувства. Поначалу Зверь с интересом наблюдал за ними, стоя на самом краю купели. А потом повернулся спиной, словно смутившись происходящего, и принялся сосредоточенно втягивать ноздрями воздух, глядя в ту сторону, откуда они пришли.5
Когда солнце поднялось высоко, а жара сменила собой утреннюю прохладу, из леса вышли двое: девочка и мужчина с мертвенно-бледным иссохшим лицом, прикрытым тенью широкополой шляпы. Девочка вела в поводу корову. Сначала оскалился и зарычал Зверь. Аарон, сидевший на крыше, а потому хорошо разглядевший незваных гостей, спрыгнул и придержал волка. Сульде, которая тем временем собирала травы в саду, оставила это занятие и вышла навстречу. Мужчина остановился, медленно, очень медленно снял шляпу и поклонился. Его серые глаза смотрели угрюмо, хмуро, озабоченно. Точно такие же девчоночьи глядели иначе: тепло, радостно, с искренним любопытством. Но было у них и нечто общее — отчаянная надежда. Аарон знал, что коровье бешенство бушевало в деревне не первый год, а после того, как осенью погиб урожай, на деревне свирепствовал еще и голод. Наверняка эта корова кормила всю семью. Мужчина по имени Бэлфор нахлобучил шляпу обратно на голову, уселся на поваленное дерево, не переступая круг камней. Аарон заметил, что в подстриженной бороде мелькают белые волоски, а смуглое лицо испещрено нарывами. Наверняка он тоже был болен — дыхание мужчины стало таким же тяжёлым и прерывистым, как у коровы. Но при этом глаза Бэлфора жили странным огнем. Они не без жадности следили за Сульде и каждым её шагом. К Сульде часто обращалась за помощью одинокие и просто слабые люди, однако Аарон знал пришедших. Что-то подсказывало ему, что причина визита была далеко не в корове. Бэлфор не был беден, по меркам деревни он считался зажиточным крестьянином, а многие поговаривали, что и вовсе человеком городским, пожаловавшим в глушь, скрываясь от закона. Почти все жители испытывали к нему чувство смутной неприязни, но не могли объяснить причину. Мужчина не был конфликтен или скуп, разве что нелюдим. Именно это не нравилось Аарону. «Какие скелеты ты хранишь в шкафу?» Бэлфор так и не перешагнул камней, лишь кивнул дочери и, коснувшись пальцами полей соломенной шляпы, что-то шепнул ей. Малышка с золотыми кудрями, слишком хорошенькая по меркам села, покорно перешагнула через камень и медленно направилась к Сульде, ведя за собой кормилицу. Корова поначалу шла неохотно, и ребенку приходилось её подгонять, но стоило ей оказаться внутри каменного круга, подняла морду и бодро (насколько это было возможно) последовала за хозяйкой. — Доброго вам дня, госпожа, — девочка остановилась и поклонилась. Сульде улыбнулась, сделала шаг вперед и погладила корову по морде. Её пальцы на короткие мгновения замирали, а затем она снова начинала гладить животное. Руки женщины внезапно охватило золотое свечение. — Что вы делаете? — спросил ребенок, испуганно вскинув на нее глаза. Испуг, однако, быстро сменился интересом. — Представляю, какой она была раньше. Как славно было, когда она была полна сил, когда болезнь не губила её. Корова вдруг вздрогнула, посмотрела в глаза Сульде и замерла. Спустя несколько коротких вдохов-выдохов она встрепенулась, шерсть её на глазах стала шелковистой, бока оформились мясом. Жесткое и сухое лицо крестьянина вытянулось от удивления. Эмоции мужчины ясно читались на его обветренном лице, глубоко ввалившиеся глаза мерцали. «Она ведьма. Точно ведьма», — читалось в этих глазах, полных трепета, страха и ненависти. Сульде, должно быть, поняла его мысли, потому что улыбка увяла, а тон стал более деловым. — Живые существа умирают, когда утрачивают свою силу. Огонь тоже тухнет, когда теряет свою силу. Исцелить какое-то существо — это как поддерживать огонь. Укрыть от ветра, перенеся, и добавить сухих дров. — А потухший огонь зажечь можно? — вдруг спросила девочка, которая, напротив, смотрела на Сульде с восхищением. — Чтобы зажечь огонь, спичка должна потухнуть, — ответила женщина. — Таков закон равновесия. Аарон наблюдал за всем со стороны, Зверь стоял подле него и тоже не сводил глаз с золотого сияния. Аарон подумал, что волку знакомо тепло этих рук. Однажды сияние коснулось и его. — Вот и всё, — Сульде улыбнулась. — Теперь она будет здорова, но тебе должно как следует за ней ухаживать. Девочка кивнула, посмотрела на отца, а затем снова на Сульде. В большинстве случаев жители деревни были открыты и бесхитростны. Но что-то во взгляде Бэлфора не нравилось Аарону, как и то, что ребенок сник, лишь взглянув на отца. Охотник едва сдержался, чтобы не броситься на мужчину, когда тот снял с пояса мешок и кинул под ноги Сульде. Аарону захотелось схватить Бэлфора и тряхануть, как следует, чтоб лязгнули зубы; мужчина пожалел, что при нем не было ни лука, ни арбалета, но не сделал ничего — просто смотрел и ждал. Иногда ничего другого не оставалось. — Ваша плата, госпожа, — в его голосе не было ни грамма благодарности или уважения, только злоба и страх. — Не нужно, — Сульде даже не взглянула на мешок. Бэлфор ждал, что она бросится к нему и жадно, как лошадь, которая лезет в торбу с овсом, развязав тесемки, высыпет содержимое. — Забери свои деньги. Мне они ни к чему. Бэлфора передернуло, и он неохотно кивнул. Губы мужчины еще подрагивали от гнева, глаза метали искры, когда он сделал два неуверенных шажка вперед, странно косясь на камни. Его губы разжались, сжались и вновь разжались, как у рыбы, выброшенной на берег. Бэлфор поклонился, взял мешок с таким видом, словно ему обожгло пальцы. Помрачнел, нахмурился, и поспешил скрыться, подгоняя теперь здоровую корову и дочь. Девочка обернулась, улыбнулась и помахала Сульде рукой.6
Среди ночи Аарон проснулся. Он горел, метался в жаре и, словно по чьей-то злой воле, всё время видел очень скверные сны. Но стоило ему попытаться открыть глаза, у него ничего не вышло: веки будто склеились. Пришлось призвать всю силу воли, чтобы разлепить их. Повернувшись на бок, Аарон обнаружил, что Сульде исчезла. Он встал, натянул рубаху и, как был, босой в портках подошел к двери, прислушавшись. Снаружи за стенами, судя по всему, бушевала метель. Из-за двери в соседнюю комнату доносились голоса, в камине трещали охваченные огнем поленья. Перед самым порогом спал Зверь. Юноша слышал, как тот дышит. Тогда Аарон нашел щелку и постарался разглядеть происходящее. — Я не ждала тебя, Ханган. Мужчина передвигался так тихо, что Аарон не слышал его шагов. Он возник посреди мрака внезапно, как всполох огня. Языки пламени в камине оттеняли его высокую крепкую фигуру в плаще и надвинутом на брови капюшоне. — И тебе доброй ночи, — сказал он; откинув капюшон, сделал жест рукой, очертив круг, и сложил руки, поклонившись. Сульде ответила ему тем же. Глаза обоих засветились желтым светом. Мужчина совершенно свободно и без благоговейного страха глядел на женщину, которую считали ведьмой: на серебристые пряди, проредившие вороньи волосы, на тонкие руки, небольшой носик и бледные губы. Аарон попытался разглядеть его. На незнакомце была мужская одежда немного странного покроя, сшитая из грубой ткани с непривычным плетением, его глаза, горевшие, как угли, потухли и стали бледно-голубыми, темные коротко стриженные волосы были зачесаны к затылку, а верхнюю половину лица, черную, словно его макнули головой в бочонок с краской, испещрили глубокие шрамы, складывающиеся в узоры, едва различимые в свете свечи. «Он знает, кто она», — сделал вывод Аарон: «Он ее племени». — Ты связалась с людьми, а это добром не кончится, — сказал мужчина. — Разве ты забыл, что мы поклялись их защищать, поддерживать равновесие между двумя мирами? — Но не вступать в контакт! — воскликнул мужчина и пришел в ярость от дрожи в собственном голосе. — Одумайся. Вспомни о том, что многих из нас уже нашли и убили. Демоны жаждут истребить наш вид. Сколько нас осталось? Пара десятков? Ты, я и Роден, который связался с инквизицией и торгует оружием с охотниками на ведьм. О других я не слышал ничего уже много лет. Долгая речь утомила его. Ханган стукнул кулаком по столу. — Сульде, прошу, будь благоразумна. — он буравил женщину взглядом, с каждым словом его голос звучал всё более сурово и требовательно. — Они найдут и убьют тебя из-за этого дитя. — Это повод засунуть голову в песок? — Макиавелли говорил так же. И где он теперь? — Ханган вздохнул. — Сульде, ты была хранителем, защитницей Эмпириума. Разве ты не понимаешь, что будет с равновесием, что будет с Сефирот, если нас не останется? Сульде сложила руки на животе, выругалась под нос, и, вздохнув, присела на скамью — единственный, кроме стола, предмет мебели в этой комнате. — У нас есть будущее. Мы достаточно прятались и были наблюдателями. Мундуса, — имя точно горчит у нее на языке, с таким отвращением Сульде произносит его: не отплевавшись, не выговоришь, — это не остановило и теперь не остановит. Пойми, он одержим, и наш шанс на спасение в том, чтобы сохранить anima, передав людям частицы первоначала — vathos. — Этот ребенок будет уязвим. Вас найдут и убьют. Тебя убьют, — голос его сорвался так резко, что он невольно схватился за горло. — Даже anima можно использовать во зло, и тебе это хорошо известно. Люди ненадежные хранители. — Верно, — ответила Сульде; ее глаза неожиданно заблестели, будто подсвеченные пламенем кристаллы. — Уязвим. Но этот мир уже еле держится на разболтавшихся креплениях. Он уже начал разваливаться. Возможно, это наш последний шанс на спасение. — Ты ошибаешься, Судьде, — ему удалось произнести эти слова ровным голосом, пусть и сквозь стиснутые зубы. — Зачем тебе человек? Твой век долог, а его — короток. Пройдёт меньше века прежде, чем его кости станут хрупкими, лицо испещрят морщины, волосы поредеют, выпадут зубы. Его слабое тело будет разрушаться, а ты едва будешь успевать латать дыры. Что хуже, твой ребенок родится в таком же слабом теле. Он может прожить долго, но рано или поздно старость возьмет свое. Конечно, если демоны не доберутся до него раньше. — Время покажет. Ханган продолжал сверлить ее взглядом. Лицо мужчины посуровело, глаза превратились в щелочки. Его гложила злоба — злоба вполне оправданная, отчаянная, а потому особо ядовитая. Не дожидаясь ответа и не оглядываясь, Ханган направился к двери. «Чего я хочу от неё? Чего добиваюсь?» — думал он, чувствуя, как ярость заполняет его, вскипает, вздымаясь пеной. «Она не откажется от ребенка, которого носит под сердцем. Не откажется от мужчины, которого избрала в спутники. В конце концов, мы — аггелы и создаем пару лишь раз на всю жизнь…» — Прости меня, — сказал он, замерев на пороге и обернувшись, — За поздний визит и за мои слова. Я не должен был этого говорить. Я слишком подавлен и измотан, вот и не смог сдержаться. Но я считаю, что ты не права и можешь дорого за это заплатить. Слышала, что о тебе на деревне говорят? — И что же? Ханган вздохнул. Сульде стояла перед ним с решительным лицом, сверкая глазами. — Что мужчин соблазняешь, что ведьма, что на болота путников заводишь, что детей воруешь, и что из-за тебя в этом году вода мутная, скот больной, — эти слова — чужие и неприятные — Ханган произнес монотонно, словно озвучивал список. — Это ли истинная причина твоего беспокойства? Ханган, поморщившись, помотал головой. — Раум . Он напал на твой след, а смутные мысли — его конек. Наверняка слухи — его лап дело. Не жди, что он попытается убить тебя сам; уверен, он воспользуется чужими руками. В то же мгновение крылатая тень сорвалась с дымохода. Её силуэт скользнул по ветвям, по крыше дома и скрылся в направлении деревни, словно испугался вышедшей из-за туч луны. Она медленно, как беременная женщина, идущая в гору, выплыла на небо и покатилась по горизонту, словно серебряное блюдце. Зверь, сидевший на пороге хижины, вздернул морду к небу и завыл. Будучи хищником, он почуял то, чего не заметил больше никто. На некоем первозданном уровне он знал, что поблизости еще один хищник — охотник, вышедший на поиски добычи.7
— Признаешь ли ты, женщина, что занималась колдовством? Что обрушила на нашу деревню болезни? Что погубила наш урожай? Кто-то кинул камень. Сульде не вздрогнула, даже когда по щеке потекла кровь. Глубоко вдохнула и втянула легкими запах пива, браги, грефа и табака и, посоветовавшись со своим внутренним голосом, решила промолчать. Эти люди не станут её слушать. Она оглядела мужчин и женщин, пришедших к её дому, и взгляд выцепил из толпы знакомое лицо крестьянина, того самого, что недавно просил помощи. Бэлфор держался позади толпы, но его глаза сверкали нечеловеческим блеском. Сульде смотрела на мужчину, что уставился на нее невидящими глазами. На его плече сидел ворон. Глаза у птицы были красные, как ягоды брусники, а по крыльям тянулись широкие белые полосы. Всем своим видом ворон показывал, что парадом командует он. — Раум, — прошептала Сульде, развернулась, вошла в дом и закрыла дверь на засов. Женщина вынула из колыбели и прижала к груди ребенка, завернутого в меховое одеяло. С улицы донесся шум. — Она ведьма! Она должна умереть! — скандировала толпа на разные голоса. — Она напустила мор на наш скот! — Она пьет кровь наших детей! — Мой сын пропал на болотах. Это она завела его в топь! — И мой! — Ведьма! — хором поддержали жители деревни. На нее буквально навесили все грехи человечества. Шансов, что все разрешится миром, почти не было. Женщина придвинула ящик к двери, опустилась на колени и начала водить руками над земляным полом у изножья кровати. Она коснулась пола только ладонями, и на нем появились линии, а затем образовался люк. Зверь нервно вздрагивал при каждом ударе в дверь, но не сдвинулся с места. — Выбирайся отсюда поскорее. Найди Аарона. Сульде передала ребенка, и волк крепко схватил сомкнутые концы одеяла зубами. — Я доверяю тебе, — она прислонилась лбом ко лбу Зверя, закрыла глаза, а затем волк вместе с ребенком прыгнул в зияющую дыру, из которой тянуло сыростью. Люк захлопнулся ровно тогда, когда окно разбилось вдребезги. Сульде едва успела схватить со стола нож. В проеме появилась голова с торчащей во все стороны бородой и неистовыми глазами; невзирая на осколки и кровоточащую руку, мужчина протиснулся внутрь. — Хватит прятаться, ведьма. Выходи. Или мы зажарим тебя в твоем собственном доме, как в печке, — свистящим шепотом произнес он. Этот звук, казалось, одновременно шел из его горла и при этом звучал в голове. «Одержимость», — проскользнуло в голове женщины. Все тут же стало на свои места. Самым краешком мозга Сульде прокляла себя за неосмотрительность. «Ханган был прав». — Лучше сгореть посреди площади? Ты знаешь, Раум, что я не ведьма. — А ты быстро догадалась, что к чему, — произнес он на шершавом, щёлкающем, чужом этому миру и телу языке; выпрямляя спину и расправив плечи, обнажил в оскале зубы. Бэлфор, над разумом которого теперь властвовал демон-ворон, скрестил руки на груди, продолжая жутко улыбаться или скорее подражать тому, как должна выглядеть настоящая улыбка. Сульде отметила, что со дня их последней встречи мужчина изменился не в лучшую сторону: посерел, некогда темная кожа приобрела пепельный оттенок, похудел, глаза налились кровью, а губы стали иссиня-черные, как сливы. — Так легко сознаешься? — Считаю своим долгом быть честным перед тем, кто вскоре отправится в Бездну. В любом случае, нас никто не услышит, — криво, неуклюже произнесенные на турите слова прозвучали неуместно, зловеще, но все-таки напомнили Сульде о родине. — Не боишься потерять контроль в такой дали от своих марионеток? — Марионеток? Они здесь по своей воле, — его губы изогнулись в подобии улыбки. — И они не говорить пришли, а проливать кровь. Выгляни на улицу. Видишь разъяренную толпу с факелами? Они пришли за тобой. «Сжечь ведьму» — кричат они. Они не остановятся, пока кто-то не умрет. Заметь, не я внушил им эту мысль, я лишь подтолкнул в нужном направлении: обмолвился тут, подстегнул там. — И ткнул пальцем в жертву, которую следует бросить в огонь, чтоб их напасти прошли. Кто-то кинул в дом факел. Пламя охватило соломенную крышу, взвилось в небо языками цвета свернувшейся крови. — Где твой ребенок? Куда ты ее спрятала? Почему я не чувствую присутствия еще одного аггела? — Тебе до нее не добраться. Она вне твоей досягаемости, Раум. Бэлфор бросился на Сульде с непередаваемой яростью и жестокостью. Её слова словно пробудили в нем что-то черное, злое, безумное. Женщина развернулась и вдарила по лицу, отбрасывая от себя мужчину. Черный ворон кружил над крышей дома, грозно каркая. Словно услышав его зов, Бэлфор подскочил и снова бросился на женщину. Внезапно откуда-то сверху спрыгнула Кошка и вцепилась когтями в лицо мужчины. Сульде тут же бросилась к задней двери, но не успела. Бэлфор скинул кошку и, схватив женщину за ноги, резко, с нечеловеческой силой потянул на себя. Сульде вырвалась и снова бросилась к выходу, но на полпути вдруг замерла, обернулась и уставилась на разодранное в кровь ухмыляющееся лицо Бэлфора. Ее никто не преследовал, даже не пытался. Почему? — Тебе не жаль его, Сульде? — нечеловеческим голосом сорвалось с губ мужчины ей вдогонку; ворон, круживший над домом, тем временем сел на ветку. Глаза его горели точно таким же алым цветом, что и пламя, вздымающееся к небу. — Знаю, что жаль, — Бэлфор оскалился, посередине бледного лба пульсировала толстая вена. — А зря. Он продал свою душу мне, став верным слугой за мелочь: жизнь своей милой дочурки. Глупо. У него было все: титул, богатство, женщины. Он отдал это и свою душу за ее жизнь. Что ждет эту крошку одну в такой глуши? Смерть от голода, а может и того хуже… Сульде почувствовала нарастающее отчаянье. «Он хочет, чтобы я ушла. Он не чует Соню, но чует меня». Ее глаза наполнились слезами и ненавистью. Она уже не смотрела на Бэлфора, она смотрела на пламя, будто зачарованная. И вот это уже не просто огонь. Это символ пути, необходимая жертва. Жар и дым тем временем стали нестерпимыми. — Давай. Беги. Пусть это мясо сгорит. Право, никогда не понимал стремление аггелов всю жизнь защищать смертных. Ни один из них добровольно не полезет в горящий дом ради тебя. Теперь ты это понимаешь, да? Насколько жалки люди. Разве он заслуживает жить? Старый козел. Ты помогла ему, и чем он тебе отплатил? В то же мгновение балка над головой Бэлфора хрустнула. Сульде бросилась обратно, в самую гущу дыма, и оттолкнула мужчину. Время на мгновение остановилось и пошло вновь, когда Бэлфор отлетел в сторону и повалился на толстый зад, как кусок сырого мяса. Горевшие красным зрачки мужчины потухли. Из груди его вырвался вопль, глаза округлись, словно в любой момент могли лопнуть. Этот вопль принадлежал человеку, который резко пришел в себя посреди огненного ада. — Пожалуйста, не убивайте! Я не хотел, я был должен, это все он… — лепетал Бэлфор, кашляя и потирая обожженные дымом глаза. — Уходи, глупец, — ответила Сульде, скидывая с себя балку, чувствуя, что огонь охватил ее одежду. Каменная кожа не чувствовала тлеющей ткани и обжигающего жара, но женщина скривилась, словно от боли, уставившись на мужчину дикими желтыми глазами. Бэлфор бросился прочь сквозь дым, лавируя между языками пламени. Он распахнул настежь заднюю дверь и вывалился во двор. Огонь, который еще не охватил весь дом, получив доступ к кислороду, взметнулся ярко-алыми языками. Сульде закрыла глаза, коснулась рукой лица. Тело её, будто из воска, не горело, а плавилось. Она посмотрела на свои руки, на то, как серебрится от огня её кожа. Черные волосы побелели, словно раскаленные угли. Где-то сбоку раздалось протяжное «мяу». Кошка, хромая, подошла и потерлась о ногу Сульде. — Ты еще можешь уйти, — сказала женщина, приподняв веки. Кошка подняла свои зеленые глаза и моргнула, но не сдвинулась с места. Сульде вздохнула и взяла её на руки. — Верно люди говорят, что кошки привыкают к дому, — женщина печально улыбнулась, и Кошка прижалась к ней. А затем реальность выскользнула из ее головы, как вода, что сбегает по пальцам. Сульде вспомнила озеро, великое древо, светло-серые шпили башен, вспомнила мозаики из темно-синего стекла, которыми подолгу могла любоваться, и горло сдавила тоска. Как же она хотела вернуться в то безмятежное время, где все было просто и легко, когда долг еще не стал для нее бременем, когда зло казалось необходимым, а добро — само собой разумеющимся. По ее лицу скользнула тень улыбки. «Так будет правильно, Аарон, ты поймешь со временем, что это был единственный выход. Однажды пробудится тот, кто положит этому конец, вернет в мир равновесие. Я не знаю, когда это произойдет, но это произойдет. Если только люди сберегут наш дар. Позаботься о нашей дочери, Аарон, и не вини себя», — подумала Сульде и почувствовала, как от жара сводит мускулы, как огонь делает бесформенным её тело, опрокидывает её на землю. Она умирает, словно от жажды, задыхается, не в силах кричать, но не плачет, а улыбается. Она думает о глазах цвета неба на рассвете, о беззаботной улыбке, которой он уже не улыбнется на протяжении своей долгой жизни. Сульде вздохнула последний раз, посмотрела на свои руки, ставшие абсолютно прозрачными. По телу пробежала дрожь, и она растворилась светом с его именем на губах, отчаянно прижимая кошку к себе.8
Из леса вышел человек с арбалетом на спине и охотничьим кинжалом за поясом. Люди, обступившие дом и гоготавшие, как воронье, не заметили его, а если бы заметили — насторожились. Он был в приподнятом настроении, но лишь до тех пор, пока не увидел толпу. Толпу, больше напоминавшую грозовую тучу: черную, готовую разразиться молниями, которая жаждала одного — крови. Глаза Аарона широко распахнулись, уголки губ задрожали, лицо его перекосило так, словно он увидел нечто невероятно страшное. А именно, как полыхает крыша его дома, грозя в любой момент обвалиться, как торжествует толпа, и в этот момент возненавидел их и себя. Себя за то, что вернулся поздно, когда так был нужен здесь. Протиснувшись между двумя выпивохами с вилами, которые даже не заметили его, уставившись на пожар, он направился к кладовой. Аарон знал, что в дом есть и другой путь — хозяйственный ход. И если бог есть, и он милостив, то еще не поздно. Зайдя в кладовую с соленьями, травами и бочонками с медом, пробравшись между стеллажей и сдвинув бочки, ссутулившийся бледный Аарон нырнул в лаз. «Будь тверже стали. Думай, а потом делай, сынок. Докажи, что ты мужчина, или умри», — сказал отец, уходя на охоту, словно зная, что уже не вернется. «Семья — это не только радость, но и бремя. Они — твоя слабость, и ты должен стать им опорой, защитой. Костьми ляг, но сделай все, чтобы они были сыты, одеты и в безопасности. Будь мужчиной, Аарон. Пришло время». Тогда он не справился и подвел свою семью. Неужели он снова подведет тех, кто ему дорог? — Я справлюсь. «Ты уже не мальчик, сынок», — прозвучал в голове голос отца. «Жаль», — подумал Аарон. Лаз оказался до крайности неудобным, узким, наполовину засыпанным землей, почти глиной, перемешанной с камнями, одолевать его пришлось на четвереньках, а где и ползком, увязая и скользя. Если он застрянет… «Не надо этого «если…» Ты должен, Аарон. Должен…» Он продвигался медленно, слишком медленно, чтобы успеть вовремя. Дым был уже здесь, земля раскалилась, словно печной свод, но ноги привычно искали опору, чтобы протолкнуть извивающееся тело дальше вперёд. От отчаянья Аарон закричал, не надеясь на ответ, но услышал лишь эхо собственного ослабленного, потерявшегося голоса и завывание ветра, который тянул воздух. Аарону понадобилась вся сила и твердость духа, чтобы не завыть от боли, когда острая ветка впилась в бедро. Он скорчился, но, скрипя зубами, продолжил ползти. Запах дыма разъедал носоглотку. При каждом вдохе Аарона едва не выворачивало наизнанку. Его ровное дыхание сменилось неравномерными вздохами вперемешку со всхлипами. Он судорожно вдыхал спёртый вонючий воздух, думая о том, что еще немного, и потеряет создание, но полз, выворачивая колени и локти. Пока вдруг впереди не раздалось сопение. Сначала Аарон решил, что ему показалось, но следом сверкнуло два глаза, появилась морда, в зубах которой туда-сюда болтался сверток. Паника и фатальное ощущение конца исчезли, когда Аарон увидел, что Зверь несет в зубах кулек с младенцем. Весь мир резко сконцентрировался для охотника в одном этом кульке. Казалось, он вот-вот зарыдает, но слез не было, высохли от невыносимой жары. Аарон выбрался из лаза, где едва не задохнулся. Жар, окутывавший его, сместился к ногам, потом вовсе отодвинулся прочь. Мужчина прижимал к себе закутанного в оленью шкуру ребенка, не думая о том, что его ждет. Зверь выбрался за ним следом. Он вышел на свежий воздух измученный, ободранный, в волдырях, но живой, Зверь семенил за ним. Его шкура была опалена и местами почернела, нюх наверняка отбило, но волк не отставал от хозяина ни на шаг. Толпа, которая до этого смотрела на огонь без интереса, как загипнотизированная, вдруг заметила его, переключив внимание. Глаза их засверкали азартом. — Ведьмак. Смотрите. По толпе пронеслись перешептывания. — Это же шкуродёр, — признал Аарона кузнец. — Муж ведьмы. — Живой, — почти жалостливо ответил другой, скрипучий голос. — Надо бы и его прибить, — предложил кто-то. — Убить его и ведьмовское отродье! — подхватили другие почти весело. Лживое сострадание в глазах толпы тут же исчезло. Аарон зло посмотрел на людей, с которыми много лет жил в одной деревне, которым кланялся при встрече, а они улыбались ему в ответ. Ярость горячей волной захлестнула его. — Первый, кто поднимет на меня меч, от него и погибнет. — Отчаянье рвалось у него из груди, глаза щипали слезы ярости и потери. — Расступитесь, гиены. Мало вам пролитой крови, так я добавлю! И для убедительности дёрнул из ножен длинный, сверкающий хромом от жара огня кинжал. Народ, что стоял поближе, торопливо шарахнулся в стороны. Аарон шутником явно не был, даже в лучшие времена. — Кого вы слушаете? — крикнул кто-то. — Что может один против толпы? Убьем его! — и тут же бросился на охотника. Стоило ему приблизиться, как Аарон отточенным ударом всадил нож в его подбородок. Глаза крестьянина распахнулись, по шее потекла кровь, и он обмяк, рухнул на колени, и, дернувшись, затих. Глаза Аарона налились кровью. Как славно бы было отправить еще пару человек на тот свет в качестве урока! Но Зверь больно укусил Аарона за щиколотку, и тот тут же пришел в себя. Он посмотрел на волка синими глазами на окаменевшем лице, убрал кинжал, потрепал Зверя освободившейся рукой и, развернувшись, направился прочь, прижимая к себе ребенка: забыв о толпе, о трупе, не думая о том, что он впервые убил человека, а не зверя, и как легко ему далось это убийство. Наверное, думал он позже, не важно, кого ты убиваешь и почему, — руки уже никогда не отмыть от крови. Не ожидал Аарон и того, что разделаться с человеком будет так же просто, как курице голову отвернуть. Но не жалел о содеянном ни грамма. Кто-то из толпы то ли нервно, то ли цинично хихикнул, наблюдая за прихрамывающим мужчиной со шрамом на лице и младенцем на руках. Другие смотрели на него злобно, исподлобья, но расступались. У всех поголовно глаза остекленели от ужаса, который внушал охотник, легко расправившийся с кожевником (кожевником, с которым он пропустил не одну кружку пива в таверне, который скупал у него шкуры, а теперь лежал в пыли мертвый), не моргнув глазом. Аарон шел через толпу, не оглядываясь на дом, за ним трусил Зверь. Волк шел гордо, изредка рыча на невежественных крестьян. Охотник думал о том, как впервые встретил Сульде, о своей любви к ней, о тех ночах, что они провели вместе. Несмотря на боль и то, что друзья и соседи превратились в жутких гоблинов, он не жалел об их встрече. А жалела ли Сульде? Какой страшной ценой ей пришлось заплатить за их любовь. Аарон обернулся в последний раз. Изменения, произошедшие с ним, трудно было не заметить. Обычно живые синие глаза потускнели и смотрели уныло. Волосы на висках серебрились сединой, проредив густую шевелюру. Его узкое суровое лицо, изуродованное шрамом, на мгновение приобрело зловещее выражение, затем просто потемнело и наконец просветлело. Ворон сделал круг над горящим домом, толпой, а затем взмыл высоко в небо, каркнув напоследок. Те, кто слышали его, позже готовы были поклясться, что крик ворона напоминал смех — раскатистый, будто прогремевший вдалеке гром. Раум растворился, как дым на ветру, черным пятном. Зверь уставился в небо и завыл. Аарон мысленно подхватил этот протяжный вой. Он был близок к той черте, за которой начинается безумие, но содрогнувшееся от рыданий тельце дочери вернуло его в реальность. Он посмотрел в ее ангельские голубые глаза, полные слез и тоски, и увидел, каким старым и одиноким он стал за эти короткие мгновения. «Я найду и прикончу того, кто это сделал. В порошок разотру. Обещаю». Аарон покачал ребенка на одной руке, успокаивая, окинул безразличным взглядом толпу, деревья, траву, небо, всё еще горящий дом, развернулся и уже больше не оборачивался, пока не скрылся из поля зрения собравшихся. Толпа так и стояла, глядя ему вслед, у всех были лица, как у приговорённых. Презрение, которое увидели жители деревни в его глазах, отхлестало их, словно розги. Они поняли, какое зло сотворили, но было уже поздно. Больше они никогда его не видели. К счастью для них. — Смотрите, — воскликнул кто-то, глядя на небо. Люди подняли глаза и увидели клубящийся над домом дым, пронизанный мерцающим ярким светом. Они инстинктивно закрыли глаза ладонями, а потом медленно опустили руки и уставились на дом. Языки пламени еще трепетали, окрашивая «облако» над домом в медный оттенок. И в этой окрашенной заревом дымке отчетливо проступила фигура женщины и золотые глаза. — Штрига . Это штрига, — пронесся тревожный шепот, — Это ведьмино проклятье за то, что мы её погубили. Люди стояли и зачарованно смотрели, как дым обратился туманом и, словно живой, змеей пополз в сторону гор — туда, где на мгновение приоткрылись врата между мирами. Стоило ему исчезнуть из поля зрения, как всё снова встало на свои места, и люди, секунду назад трясущиеся от страха, покачали головами (как часто бывает, когда сталкиваешься с чем-то необъяснимым) и стали расходиться по домам, единогласно решив позабыть обо всем произошедшем.