1
Редгрейв. Зеленая зона Трубка полетела на рычаг телефона и приземлилась с глухим стуком. Теперь Неро мог сосредоточиться на себе и своих ощущениях. Сделать это оказалось труднее, чем успокоить Кирие. Он всё ещё чувствовал напряжение и — о, боги! — ужас от того, что кто-то смог проникнуть в номер незамеченным, подкрасться так близко, а он едва сумел это почувствовать. «Галлюцинация?» — вряд ли. Неро был уверен, что видел женщину прямо посреди гостиничного номера. Женщину, лица которой он не разглядел, но черты казались подозрительно знакомыми. Особенно эти желтые глаза. «Демон?» Неро попытался копнуть глубже в память, но испугался и остановился: внутри сработала какая-то защитная система, и он решил, что неразумно лезть за дверь с надписью: «Не влезай, убьет». Неро взъерошил мокрые волосы, озадаченный произошедшим, откинулся на спинку стула и, запрокинув голову, уставился на свою добычу, разбросанную по кровати, и «Алую Королеву», которая венчала этот бардак. Парень не мог знать, но его мать наверняка назвала бы хламом то, что он считал трофеями. Впрочем, эти безделушки служили неплохим источником дохода здесь, в Редгрейв-сити, и его нельзя было винить в том, что он разбирался в демонических артефактах так же плохо, как Данте играл в покер. «Она обратилась ко мне по имени», — подумал Неро. «И удивилась не меньше моего», — в этом сомневаться не приходилось, ведь на короткое мгновение он будто смотрел на себя её глазами, слышал её ушами. «Кажется, я схожу с ума». Неро сел на край кровати, всё еще чувствуя странное покалывание, словно за ним наблюдают. Снова подумал об этой женщине или существе, похожем на женщину, задался вопросом: может, она всё еще здесь? Но затем отмел эту мысль, как нечто невероятное. Где бы она спряталась в тесном номере? Почему-то это его не успокоило. Внезапно самым важным для парня стало убедиться, что никто не наблюдает за ним в эту минуту. Неро собрал револьвер, упер ствол в ложбинку под левой ключицей, обошел комнату, заглянув за шторы, подергал дверь и окна — разве что под кровать не заглянул, готовый в любой момент уклоняться от атаки, если бы того потребовала ситуация, но лишь убедился в том, что и так знал: в номере он один. Он вдохнул полную грудь воздуха и что было мочи крикнул: — Какого черта! Кровь с силой прилила к лицу, и внезапно зуд прошел, испарилось и чувство, что за ним следят. Неро выдохнул скопившийся в легких воздух. Вид у него был потерянный, сердце бешено колотилось в груди, а внутри все будто сжалось в комок. Произошедшее выходило за пределы его понимания, и будь он на пару десятков лет старше, его, возможно, хватил бы удар. Впрочем, с тех пор, как Неро познакомился с Данте, в его жизни творилось много чего необъяснимого. Неписаный устав рыцарей Ордена гласил, что хотя бы изредка они должны уделять время отдыху, дабы находиться в полном согласии с самими собой. Неро нравилось это правило, и он часто использовал его для оправдания своей лени. Но с течением лет парень убеждался, что следовать этому правилу становится труднее. С каждым годом появлялось всё больше забот. Неро обхватил голову так, словно она внезапно разболелась. И почему все должно быть таким сложным? Но ни один ответ не казался удобоваримым. Что бы сказала Кирие, увидев его сейчас? «Тебе следует перестать суетиться и немного отдохнуть, милый», — прозвучал в голове ласковый голос девушки, и Неро почувствовал, насколько он устал. Разлука с Кирие казалась невыносимой пыткой. Отдайте дьяволу должное, он был на пределе и совершенно не представлял, каким образом Данте долгие годы тянул эту лямку в одиночестве. «Ты — не Данте», — снова отозвался голос Кирие. «Не пытайся втиснуться в его сапоги. Они отшагали много, очень много, а твой путь только начался». Привычка представлять, что бы сказала девушка, давно стала для Неро главным способом психологической защиты. Переживая стресс, испытывая страх или боль, он просто начинал думать о любимой, целиком и полностью сосредоточивая на ней все свои мысли, и тогда мир, заполненный борьбой, проблемами и конфликтами, отступал в его сознании на задний план. Неро подобрал полотенце, кинул на спинку стула и, опустившись на кровать, провел рукой по подушке, которой еще не разу ни касалась его голова. Он ожидал, что после ухода Данте и Вергилия дел будет невпроворот, но то, что творилось в Редгрейве, превзошло все его ожидания. Дела шли куда хуже, чем он обрисовал Кирие. Несмотря на то, что девушка была далеко и в относительной безопасности, он беспокоился о ней. Мысль о том, что шансов умереть у него самого куда больше, не приходила Неро в голову, он просто задвинул её на самый краешек сознания. Неро плюхнулся на кровать, потеснив Алую Королеву, и закрыл глаза. Если бы кто-то сейчас мог его видеть, то непременно решил, что парень лишился чувств, настолько бледным тот казался; может быть, он даже вызвал бы скорую и сильно удивился, узнай, что человек перед ним просто пытается заснуть. Но сон не шел. Парня переполняло странное чувство, что развязка кошмара, царившего в Редгрейве, близка, но он не мог в полной мере осознать, каковы ставки, и даже не догадывался, что печальная старуха судьба, скрипя суставами, вышла на тропу войны. Всё было решено, и решение требовало жертвы. Неро не знал об этом, но чувствовал, что вновь оказался в самом центре событий. Только вот Данте рядом не было. «Я сам по себе». Неро резко осознал, что теперь нет никакой необходимости что-то доказывать кому бы то ни было. До этого он играл роли второго плана, но теперь всё зависело от него. Не от Леди, Триш или Данте. От него. Он больше не бесполезный балласт. Это не он путается под ногами, а у него. Душа Неро ликовала, он радовался, ведь его наконец-то признали. Разве не этого он добивался с того момента, как встретил Данте? Разве он не всегда знал, что их связывает нечто большее? Парень ошибся только в одном, наивно полагая, что именно Данте приходится ему отцом. — Вергилий… — он словно пробовал имя на вкус. Оно было холодное, чужое. Неро ничего не знал о своем отце кроме того, что успел выманить у Леди и Триш. Они старались отмалчиваться, и это накалило отношения между ними и Неро до такой степени, что они предпочитали избегать друг друга. «Какой ты, Вергилий?» Его представление об отце строилось на впечатлении от его человеческой половины — Ви. Этот парень казался странным, но по-своему добродушным. Неро проникся к нему, почувствовав, что в нем нуждаются, в него верят. Однако Вергилий отличался от Ви, как могут отличаться только два человека, которые всю жизнь жили без друзей, без семьи. Главным образом потому, что Ви являлся сердцем Вергилия, олицетворяя собой всё то, что его отец презирал. Неро не покидало чувство, что его отец не был хорошим человеком, еще до того, как тот восстал из мертвых и призвал Клипот. И всё-таки это был его родной отец — единственный, кто мог пролить свет на тайну его рождения. Поэтому парень ждал встречи и хранил книгу, периодически листая её. Он прочитал содержимое уже столько раз, что его почти тошнило, прочесал от и до в поисках скрытых знаний и запомнил каждый фрагмент, не позволяя ни единому слову ускользнуть из поля зрения, но так и не понял, почему Ви столь дорожил этим фолиантом. «Может сжечь её к чертям?» Хотя это уже было слишком. Однако представив, как вытянется холеная рожа Вергилия, Неро еще несколько секунд всерьез рассматривал эту идею. Мысль его увлекла, и он разозлился на себя за это. «Если они вернутся, что я скажу? Здравствуй, Данте. Здравствуй… папа». Нет. Куда важнее, не то, что он скажет Вергилию, а что тот скажет ему. — Ты всё расскажешь. Клянусь, я заставлю тебя говорить… Неро сжал кулаки. Он знал: для него прошло двадцать семь лет, для его отца — несколько дней. Триш сказала, что Вергилий пропал незадолго до того, как родился Неро. Вергилий должен помнить его мать, как будто это было вчера. Он должен знать, что произошло, и почему Неро оказался в приюте. Нравится ему это или нет, но именно Вергилий был его отцом. Отцом, дерьмо которого он пытается разобрать по сей день, пока тот в компании с Данте прохлаждается в аду. Неро глубоко вздохнул и открыл глаза. Внезапно краски наступившего дня стали ярче, просто засверкали, в голове зазвучали голоса; множество голосов, перебивающих друг друга, так что разобрать, о чем они твердят, не представлялось возможным. А затем всё смолкло, и наступившая тишина казалась чем-то более ужасным, противоестественным, ведь голоса звучали в голове с такой частотой, словно его мозг поймал полицейскую волну и радио одновременно. Неро поднялся, вытащил плетеную сумку, напоминающую те, с которыми мальчишки-почтальоны разносят газеты, сгрузил в неё все трофеи и, набрав номер Нико, прижал трубку плечом к уху. Конечно, меньше всего Неро хотел навлечь на себя все прежние нападки и обвинения, но поделать ничего не мог. Ему нужна была помощь. Позже, когда гудки прервал щелчок, слушая, как хриплый голос обвиняет в том, что он разбудил его владелицу в такую рань, Неро сто раз пожалел о своем решении. Но затем вернулось биение. Ритмичное, странное, вторящее ударам сердца, но куда более глубокое, заставившее его взять себя в руки. — Я чертовски тороплюсь, Нико. Мне некогда с тобой пререкаться. Его глаза сияли ярко-желтым светом, зрачки сузились до размера иголок. Он не злился, но чувствовал тоску по ушедшим дням, когда Нико всегда была под боком. Девушка отпустила очередную шутку, которую поглотили помехи. Увы, даже стационарная связь (в отличии от сотовой, с которой всё обстояло гораздо хуже) в Зеленой зоне работала весьма паршиво. Но Неро разобрал самое главное: Нико пообещала быть возле отеля через пять минут. Не дожидаясь, пока фургон покажется на парковке, парень выскочил на улицу под моросящий дождь с Алой Королевой за спиной и сумкой на плече. Теперь этим было никого не удивить.2
Редгрейв. Красная зона. Когда маленькая фигурка женщины исчезла из поля зрения, Данте ощутил пустоту. Полудемон грустно улыбнулся, а когда развернулся, понял — он остался один на заснеженном холме. Вергилия и след простыл. — Проклятье… — он не удивился, лишь покачал головой: это было ожидаемо. А затем огляделся по сторонам. Тени вокруг казались невероятно густыми. Плотные, полупрозрачные, осязаемые, они буквально покрывали собой всё вокруг, словно продолжения чёрных силуэтов скал, которые защищали город от порывов яростного ветра со стороны океана. В детстве им с братом было запрещено ходить дальше, чем до края падающей тени. «И всё-таки однажды летом…» Это было так давно, что он почти забыл об этом. Отец отправил их с братом вдвоем на малый хребет на целую ночь. Это произошло незадолго до того, как Спарда пропал. Впрочем, усиленные тренировки начались двумя годами ранее, когда он и Вергилий получили в наследство свои мечи. — Старик наверняка догадывался, что рано или поздно они нам пригодятся, — заключил Данте, после чего вскинул голову и посмотрел на восток. Вершины скал уже успели окраситься в алые цвета. Солнце не торопилось вставать, словно увязло в этом болоте теней, однако на пологом каменистом склоне холма, покрытом инеем, теперь отчетливо прослеживалась вереница следов Вергилия. — Ну, конечно. Куда еще тебя черти могли понести, — пробурчал Данте, глядя на то, что осталось от фамильного особняка. Две из трех крыш почти полностью обвалились, кровля над центральной частью дома местами просела, но оставалась целой. Издалека могло показаться, что дом — это вывернутый наизнанку живой организм с разодранной, гниющей плотью, а вовсе не груда досок и стекла. Данте слышал, как ветер завывает в его стенах, заставляя ветхое здание дышать. Этому дому многое пришлось пережить, и теперь он, чудом задержавшийся в мире живых после причинённых ему увечий, стонал от боли и досады. Данте взглянул на небо. Солнце продолжало лениво выползать из-за гор, но до наступления рассвета оставался еще час или около того. Собственно, а куда ему было спешить? Но, несмотря на это, мужчину не покидало ощущение, что он теряет драгоценное время. «Будет меньше проблем, если я потороплюсь, а не буду маяться дурью», — откуда взялось это умозаключение, полудемон не знал. Впрочем, он склонялся к тому, что делает недостаточно, с тех пор, как Ахания больно уколола его самолюбие в переулке города Дита. «Ты просиживаешь штаны, — сказала она. — Возможно, мы встретились бы раньше, если бы ты соизволил оторвать свой зад без чьей-либо подсказки», — что-то подобное произнесла женщина тогда. И хотя за дословность Данте не ручался, суть полудемон уловил прекрасно. «И когда я потерял энтузиазм к своему делу?» «Когда тебе стало нечем платить за газ, свет и воду», — холодно ответил голос разума. — Ах да, деньги… — Данте вздохнул. — Неужели и меня не обошла эта проказа человечества? Полудемон взглянул на город, маячивший так далеко и одновременно так близко. Оптическую иллюзию создавал туман, не дающий разглядеть ничего, кроме торчащих из пелены высоток. Внезапно все мысли из головы вытеснило ощущение, что здесь что-то не так: Данте чувствовал это каждой клеточкой тела. Первым признаком стала почти мертвая тишина. До его слуха так и не донеслось ни единого звука оживленного города. Было в воздухе что-то неестественное для этого мира. «Твоих рук дело, Джил?» — первое, что пришло на ум. Несправедливо, наверное, было подозревать брата, не успели они выбраться из ада, но Вергилий не в первый раз создавал проблемы. И всё же что-то подсказывало Данте, что они в очередной раз угодили в самую гущу событий, и если он проигнорирует это, то упрек Ахании окажется более чем справедливым. «Чем думать, лучше всё увидеть своими глазами», — вздохнув, заключил полудемон, и поспешил к дому по следам Вергилия, игриво взметая ногами порошу. Спуститься с холма оказалось затруднительно. Данте то и дело проскальзывал, чудом сохраняя хрупкое равновесие, пока просто не скатился вниз. Прилегающая к особняку территория выглядывала плачевно. Корни Клипота всё разрыли; некогда прекрасный сад и кладбище при церкви превратились в настоящую мешанину. Вывороченные надгробия валялись то тут, то там. Данте прошел мимо сорванных с петель ворот и забора, разнесенного в щепки. Теперь от особняка их отделяла карстовая воронка — глубокая трещина, которой прежде здесь не было. Дна полудемону не удалось разглядеть, хотя он слышал, как внизу гремит вода. Наверняка это углубление соединялось с понором, поглотившим реку, и тайными ходами под церковью, от которой не осталось даже остова. «В прежние времена отец этого не допустил бы», — проскочила мысль. Спарда оберегал эти древние руины, а теперь они рисковали быть погребенными под толщей земли, как и их секреты. От этого становилось грустно, но может оно было и к лучшему. За разломом начинался широкий, когда-то мощённый брусчаткой передний двор. Казалось, что серое небо низко нависло над ним, пытаясь раздавить, и лишь рощица засохших тополей по правую руку удерживала его от падения. Их голые, ломкие ветки торчали вверх, совершенно безжизненные, а толстые заостренные концы напоминали сломанные карандаши. Данте не был ботаником, но сами деревья и их ветви казались ему изогнутыми под каким-то нереальным, сюрреалистичным углом. Но больше его взволновало другое. Перед домом валялось множество скелетов, полностью устилающих двор. Вывороченные по бокам куски земли и камня образовывали фантастический сад скульптур, в основном кривых, как сломанные пальцы. На каждом из них, словно на посту, сидели вороны. Где-то по одному, где-то по двое. Их блестящие глазки напоминали капли расплавленного гудрона, что неотрывно следили за мужчиной. Стоило Данте ступить на пустырь, как чернильно-черное облако оторвалось от земли и взмыло в небо, но лишь для того, чтобы скрыться из виду на секунду, словно стремясь занять более выгодное место, наблюдая за тем, как очередная жертва, ничего не подозревая, идет в ловушку. Впрочем, птицы не видели в этом ничего плохого. Чем больше жертв, тем больше у них пищи. Эта давящая атмосфера была хорошо знакома Данте. Чем-то отдаленно это грызущее душу ощущение напоминало мир демонов, однако, если тот был пронизан некой темной энергией, здесь будто отсутствовала любая энергия. Чтобы подобраться к дому, Данте пришлось идти по костям, как по ковровой дорожке. Напитанные влагой, они ломались не с хрустом, а с влажным чавкающим звуком. Полудемон остановился перед входом в развалины особняка. Постоял, глядя и принюхиваясь. Следы Вергилия вели вовнутрь. Но что он там забыл? Интуиция подсказывала, что не следует ждать ничего хорошего. Однако ему оставались неясны ни цель Вергилия, ни мотив. — Вергилий, ты здесь? Ответа не последовало. Данте сжал челюсти. Всё это определенно ему не нравилось. Он чувствовал себя озадаченным, а жуткое ощущение не давало ему покоя. — Вергилий, я знаю, что ты здесь. Отзовись, засранец. Воздух определенно был какой-то не такой. Он не пах дурно и не имел никаких иных незнакомых примесей, но все равно был иным. «Дьявол! Какую кашу он опять заварил?» — подумал Данте, когда раздался знакомый голос. — Стой, Данте. Не шагу больше. — Нашлась пропажа. Ты с чего вдруг слинял? Разбитое сердце — не повод… Данте хотел было сделать шаг в сторону брата, который устроился на полу на сложенных ногах, положив перед собой Ямато. — Не вздумай. Ты не понимаешь… — Не вздумай, Данте. Бла-бла-бла, — передразнил он близнеца и состроил гримасу, настолько намеренно мерзкую, что она выглядела карикатурно; а затем переступил порог. В ту же секунду, как нога Данте коснулась пола по ту сторону невидимой границы, он перестал видеть и слышать. Усталость навалилась на него грудой камней, живот скрутило, а затем сотни призраков разом постучались в его голову, вгрызлись в черепную коробку, не спрашивая разрешения войти. Полудемон утратил силы к сопротивлению, в конце концов потеряв сознание со звуком, напоминающим щелчок пальцев. — Идиот…3
Незадолго до этого… Вергилий поднимался по пологому склону очередного холма. Запорошенная снегом дорога изредка чернела каменной кладкой, плиты старинного кладбища давно превратились в щебень — Клипот постарался. Приложив немного усилий, он оказался на вершине, без особого интереса посмотрел вниз, а затем вскинул голову, словно раздосадованный тем, что увидел. Смерть — вот, что видел Вергилий. Раскинув свои крылья, она накрыла тенью всё, начиная от подножья холма и заканчивая изъеденными ветрами склонами гор на востоке. Быть может, люди и даже Данте не чувствовали её тягостное присутствие, но не он. Вергилий знал — в его доме завёлся незваный гость, куда более древний, чем хозяин особняка. Настолько древний, что уже существовал, когда планета ещё была бороздившим космос куском мертвой земли, и насколько безжалостный ко всему живому, что сама природа заточила его в клетку между двумя мирами. Его и подобных ему пожирателей жизни. Мужчина бросил очередной взгляд поверх особняка и заметил, что ткань миров прохудилась, расползалась по швам на глазах. Конечно, Вергилий мог пойти своей дорогой, но если он хотел что-то исправить, начать стоило с этого. Это стало определяющей доминантой: в нескончаемой тьме, которая несомненно опустится на мир, если древний вырвется из клетки, его желания ничего не значили — все теряло смысл. Но другая, отвратительная своей простотой мысль вертелась на периферии сознания: что, если ему не достанет стремительности и сил… Вот об этом думать уже совершенно не хотелось. Он ничего не сказал Данте, украдкой найдя момент и надеясь решить проблему задолго до того, как брат явится по его следам в особняк — в том, что он явится, Вергилий не сомневался — но теперь, спустившись со склона и преодолев глубокую расщелину, он жалел о своем решении. «Мне следовало его предупредить». Сквозь подошвы он ощущал останки тех, кто пал жертвами ненасытного существа. Кости жалостливо трещали под ногами, но Вергилий даже не думал снижать темп, идя уверенно и быстро. Он чувствовал присутствие пожирателя и шел туда, где это ощущение усиливалось. Воронье не обратило на него никакого внимания, лишь на мгновение птицы подняли тяжелые взгляды; он позволил себя рассмотреть. Они не посторонились и не взметнулись в небо, тупо глядя на мужчину, словно предупреждая о том, что здесь не место названным гостям, и даже не шевельнулись, продолжая пировать на костях — обглоданных, обсосанных. Вергилий хмыкнул. В чем этим птицам не откажешь, так это в невозмутимости и смелости, питаемых жадностью. На лице его, впрочем, невозможно было прочитать ни единой эмоции, голубые глаза скользили по частоколу, воротам, фасаду дома. Он подчеркнуто не замечал птиц, стараясь двигаться рывками, давая им возможность освободить дорогу. Но те продолжали путаться под ногами и несколько раз Вергилий чувствовал, как комок из костей, мяса и перьев под подошвой превращается в безжизненную массу. Вороны не обращали никакого внимания на павших товарищей, не пытались отойти или наброситься, игнорируя Вергилия, как игнорируют нечто само собой разумеющееся, неизбежное. Зайти в дом не представляло сложности: дверь была вынесена, а часть стены и вовсе отсутствовала. Стоило перешагнуть порог, как его взгляд упал на семейный портрет, что по-прежнему висел над камином, словно рука времени не властна над ним. Вергилий не без скорби посмотрел на мать, которая улыбалась краешками губ. Безусловно, картина принадлежала руке мастера. Голубые глаза женщины жили, лицо сияло. Это выражение сильно отличалось от лица, что являлось ему во снах — кровавого, перекошенного, умоляющего о помощи. Часто оно сменялось его собственным лицом. В такие моменты Вергилий понимал, что вся его борьба, весь проделанный путь держались на простой детской обиде: «мама меня не спасла, не защитила, а я верил ей». В отчаянии он избрал самый простой из возможных — путь мести. Он ненавидел Данте, считая, что тот сделал его таким — одиноким, брошенным. Но кровь — не вода, свой своему поневоле брат. Разве не к Данте он пришел, когда понял, что все вышло из-под контроля? Если есть определенный предел низости человеческой души, то он его достиг в тот момент. Вергилий опустился на колени, положил перед собой Ямато, не сводя глаз с портрета. Теперь он чувствовал, что способен не только плыть по течению, но самостоятельно избрать курс. И была дорога очищения, куда более тернистая и сложная, чем путь ненависти. Но это, как ни странно, принесло умиротворение его беспокойной душе. «Я всё исправлю». Вергилий старался держать себя в руках. Пока ему это удавалось. Но почти тридцать лет они — наследники Спарды — ничего не могли сделать с тем, что его наследие разрушалось. Что бы они не делали, как ни старались победить Мундуса, на троне преисподней до сих пор сидит это непомерно раздутое честолюбие и ничтожество. Дважды побежденный: сначала отцом, затем сыном, — но не проигравший. Вергилий знал, что ответ лежит на поверхности: почему он проиграл Мундусу, а Данте смог вернуть это отродье в клетку, но не убил? Почему Спарда сделал всё, что было в его силах, чтобы разделить два мира, но не сверг этого кровавого тирана? И почему великое единое древо продолжает умирать? Вергилий тяжело вздохнул. Он слишком много знал, о многом хотел бы поговорить, разделить это бремя, но он сам добровольно возложил его на свои плечи, а значит, и понесет тоже сам. Какая, в конце концов, разница, почему небо упало ему на голову? Оно упало, следовательно, ничего другого не остается, кроме как выстоять. К запахам затхлости, гниения и смерти вторгся новый, привычный носу — запах въевшегося в кожу пороха, крови, металла. Запах брата. Вергилий обернулся и увидел Данте. О его приходе сообщили и птицы: с десяток ворон оставили свою трапезу и взметнулись в небо, пронеслись над прохудившейся крышей и расселись на черных ветвях сухих тополей. «Не ждал я тебя так рано», — зло подумал Вергилий, чувствуя, что злится по большей части на себя и понимая, что поступил слишком самонадеянно, решив, что справится в одиночку. — Стой, Данте. Не шагу больше. Вергилий знал, что брат вряд ли к нему прислушается. Но он был должен попытаться, скорее из желания снять с себя ответственность, нежели действительно веря в то, что остановит Данте. — Не вздумай… Но Данте, вопреки предостережениям, делает шаг и оказывается по ту сторону завесы, между двух миров, в ловушке, которую расставил пожиратель. — Идиот, — небрежно бросил Вергилий, наблюдая за тем, как брат оседает на пол, словно подкошенный. Единственное, что Вергилий успевает сделать — за долю секунды вскочить и подвинуть полусгнившее кожаное кресло, чтобы Данте шлепнулся на подушку, заставляя трещать и лопаться и без того прохудившуюся обивку. Сам устраивается напротив на диване подле окна: солнце уже встало и его лучи проникали через витражное стекло, бросая разноцветные блики на пол. День предстоял долгий.4
Перепуганный, с вытаращенными глазами, Данте пришел в себя, сидя в кресле, и первым делом уставился на картину, висевшую на стене над камином. Она выглядела так, словно только вышла из-под кисти художника. Краска еще не потрескалась, лак блестел в свете прыгающего на дровах пламени в камине. Данте потер ладонями глаза так сильно, что перед ними заплясали звездочки, но по-прежнему видел натертый до блеска пол, целые стены и смотрящее с семейного портрета лицо отца, прежде стертое рукой времени. Он не мог отвести взгляда от этих правильных черт, прямого носа, тонких губ, изогнувшихся в красивой, но жесткой улыбке. Но главным образом полудемона пугали отцовские глаза — глаза дракона. Широко раскрытые и ужасные, они смотрели так, словно сам Спарда стоял перед ним во плоти. — Ты попался. Данте вздрогнул, обернулся. Рот его приоткрылся, взгляд заметался из стороны в сторону, пока наконец не уцепился за нечеткий силуэт сидевшего на диване мужчины, мирно сложившего руки на коленях. В отличии от Данте, Вергилий не дергался и сохранял спокойствие, взирая на брата с бессильной злобой. — Что произошло? — Я ведь тебя предупреждал, — вполголоса сказал Вергилий, цокнув языком и вытянув свои длинные ноги, и продолжил наблюдать за братом из-под ресниц. — Ты можешь объяснить толком… Шок быстро сменился раздражением. Данте резко подскочил на ноги, но мгновенно заткнулся, почувствовав, как левая нога куда-то провалилась и прочно застряла, хотя, казалось, стоит на гладкой половице без каких-либо изъянов. — Твою мать! Что здесь творится… Нечеткий, полупрозрачный силуэт Вергилия вскинул руку, и полудемон осекся — в очередной раз. — Не двигайся. Медленно подними ногу. Все, что ты видишь — иллюзия. Твоя нога застряла в дыре в полу, один неверный шаг отделяет тебя от перелома. Данте непонимающе уставился на брата, но пришлось поверить. Он смотрел на Вергилия и видел сквозь него, и там, по ту сторону или внутри брата, дом представал таким, каким был в реальности — обшарпанным, прогнившим, полуразрушенным. Полудемон вытянул стопу и медленно поднял ногу; отступив на два шага назад, почти врезался спиной в камин и тут же отпрянул. Странно, но он не чувствовал тепла от огня. Казалось, что окружающее его пространство игнорировало все непреложные законы физики. Воздух сделался тяжёлым, удушающим, а земля будто притягивала к себе с удвоенной силой. — Ты находишься в ИД , — сказал Вергилий. — Прости, где? Вергилий проигнорировал вопрос. Он был слишком занят, анализируя сложившуюся ситуацию. Данте находился в крайне незавидном положении, и Вергилий никак не мог ему помочь: ИД отвергал его, не пуская через завесу. — Ответь на вопрос. Двое мужчин обменялись взглядами. Затем Вергилий всё же ответил: — ИД — то, что разделяет мир демонов и мир людей. Попросту, междумирие. — Я ожидал чего-то большего. Это несколько разочаровывает. — Ты понятия не имеешь, с чем столкнулся, — как бы между прочим заметил Вергилий, раздраженно прищелкнув языком. На его правом виске набухла и пульсировала крупная вена. — А ты, значит, имеешь? Данте не мог сдержать свое любопытство, полагая, что брат знал, но отвечать не хотел. Впрочем, ещё не вечер — полудемон был уверен: ему подвернется случай задать все интересующие вопросы, но чуть позже. Между тем Вергилий стоял и не сводил с него глаз. — Зачем ты притащился сюда за мной? У тебя других дел нет, Данте? Но Данте молча опустился в кресло, и легкая улыбка тронула его губы. Если брат игнорирует его вопросы, что мешает ему отплатить той же монетой? «В эту игру можно играть вдвоем, Джил». Вергилий фыркнул, но решил, что объясниться всё-таки придется. Делать этого, разумеется, не хотелось, слишком многое пришлось бы разжевывать, и слишком многое всё равно осталось бы за пределами восприятия Данте. Однако некоторые вещи стояло прояснить. — То, что ты видишь — иллюзия, — повторил Вергилий, очень надеясь, что Данте понимает: ему приходится использовать привычные людям термины, и то, что видит полудемон — не совсем иллюзия, скорее застывшее во времени воспоминание, кинофильм, который прокручивают с одной-единственной целью — одурачить. — Она полностью лишает чувств: обоняния, слуха, зрения, осязания. ИД создал её по воле Шагала. — И кто такой этот Шагал? — Данте внимательно разглядывал свои ногти, словно совершенно не беспокоился о том, что за существо поймало его в ловушку. — Я никогда не слышал о таком демоне. — Шагал не демон — титан. Он застрял в ИД еще в те времена, когда не существовало врат. Дыры в ИД — это пути во внешний мир и мир демонов, через которые он получает пищу, — по тону было слышно, что Вергилий полагает это объяснение очевидным. — То есть, ты хочешь сказать, что сегодня в его в меню — я? — Верно. Ты должен понять, ИД — это материя, и всё, что попадает в него, рано или поздно сливается с ним воедино. Не выберешься — растворишься, станешь частью ИД. Собственно, будучи его частью, Шагал способен контролировать материю. То, что ты видишь, всего лишь проекция прошлого. Ничто не исчезает насовсем, Данте. Материя помнит всё. — Матрица… Вергилий озадаченно посмотрел на него. — Не бери в голову, — Данте улыбнулся, на что Вергилий ответил сухим кивком. У него не было настроения препираться по мелочам. — Главное то, что в ИД ты гораздо слабее, чем в мире людей, и тем более, в мире демонов. Поэтому я прошу тебя не делать глупостей. Ты не сможешь убить Шагала. Сомневаюсь, что у тебя получится хотя бы ранить его. Твоя задача — найти выход, щель в мир людей. Чем я, собственно, и занимался, пока ты не пришел и не попался в его ловушку, — нарочно подчеркнул Вергилий и невозмутимо продолжил: — Шагал не убивает своих жертв сразу. Страдания питают его силы. Он дожидается, пока попавшая в ловушку добыча упадет без сил от измождения или травм. А получить их просто, когда не осязаешь пространства, в чем ты уже убедился. Как и все титаны, Шагал заперт в ИД, однако кости жертвы выбрасывает обратно в мир за ненадобностью, как только утолит голод, значит дыра где-то поблизости. — И ты это понял по количеству скелетов во дворе? — Найди щель и сможешь вернуться, а я, в свою очередь… — Я понял тебя, — перебил Данте, — Ты хочешь заткнуть течь, пока большой папочка не спохватился, что через неё можно не только отходы жизнедеятельности сбрасывать, — он постучал себя по виску, — я не дурак, — а затем расхохотался, найдя в своих словах то, что он один считал смешным. Вергилий прикрыл глаза, кивая. Весь этот разговор не доставлял ему ни малейшего удовольствия. Он бы управился сам и не нужно было бы думать о том, как вытащить задницу младшего брата, чтобы тот не пошел на корм древнему. — Тогда чего мы ждем? Вытурим подселенца из нашего дома! — Данте поднялся со своего места и обнажил Мятежник. — Я уже сказал, тебе не справиться с Шагалом. — Я слышал это не раз. — Будь благоразумен хоть раз в жизни, Данте, и действуй осторожно. — Да что ты говоришь? — улыбнулся тот, но язвить не стал, несмотря на маленького саботажника в голове, требующего отпустить очередную остроту. — Ты должен понять, что это не шутки. — Я понимаю. В конце концов они переглянулись и замолчали, придя к выводу, что это лучший способ разрешения ситуации. — Думаю, стоит начать со второго этажа, — нарушил молчание Вергилий. Данте тем временем разглядывал гостиную. Она была точно такой же, как в прежние времена: в очаге догорали поленья, искусственный огонь казался настоящим, а потянув носом воздух, мужчина почувствовал запах еловых шишек и трав, принесших с собой поразительно яркие воспоминания детства: «— Мальчики, не бросайте много шишек в огонь! — Еще пару штук, мам! — Ты слышал, что сказала мама, Данте. — Какой ты скучный, Вергилий. Всегда делаешь, как тебе говорят! Он бросил очередную шишку в огонь и радостно заголосил, когда она зашипела и захлопала в камине, а Ева вдруг рассмеялась». В глазах защипало. Смех матери, широкая улыбка — казалось, все взаправду. Он слышал, как мама смеется, словно ветер играет с колокольчиками, и ему безумно захотелось обнять её, прижаться к теплой груди. Но Данте прекрасно знал, чем всё закончится, если он поверит в то, что это возможно. — Да. Хорошо, — произнес он, чувствуя пристальный взгляд брата. И чтобы предотвратить расспросы, спросил: — Слушай, я всё еще не понимаю, почему на тебя это не действует? Из-за того, что ты заточил плод Клипота? Вергилий посмотрел на прогнивший пол, обнаживший тёмную, сочащуюся водой землю, на покрытые паутиной и мхом стены, многие панели которых отошли от кирпичной основы или вздыбились, на вереницу следов в пыли, протянувшуюся через холл. Что видит сейчас Данте? Какие воспоминания вытащил из его головы Шагал? И почему его лицо внезапно так побледнело? Вздохнув, Вергилий сдержано ответил: — В некотором роде, — он не стал произносить вслух свои догадки, но полагал, что больше не является полудемоном. Его сущность претерпела серьезные видоизменения, и это не прошло бесследно. Данте расхохотался, сгибаясь и хватаясь за живот. Его глухой смех эхом отдавался в стенах особняка. — Что смешного? — напряженно спросил Вергилий. — Кто знал, что плод Клипота имеет побочные эффекты, — Данте смахнул выступившую слезу. Вергилий фыркнул. «Придурок», — читалось на его лице. — Ладно-ладно. Не дуйся, — произнес скороговоркой Данте, всё еще хватая ртом воздух, рискуя снова рассмеяться. — Идем, клоун. У нас мало времени.5
Тьма, мрак, холод — ИД никогда не был дружелюбен к населяющим его титанам, являясь одновременно источником неограниченной мощи и клетью, которую им было не дано покинуть. Жалкое, унизительное существование, которое они вынуждены влачить в наказание за алчность и чревоугодие. В счастливом прошлом Шагал не польстился бы на такую жалкую дичь, как люди. Но в последнее время добычи стало меньше, и другие титаны бросали на Шагала голодные взгляды. Он давно прятался от них, скитаясь по ИД, ненавидя и любя великое начало, подарившее ему жизнь, мечтая вырваться. За эти годы он только и делал, что питался крохами, и вот наконец нашел более-менее спокойную и вполне себе приличную кормушку. Дыра, через которую Шагал получал пищу, — а пищи, к слову, было много: то мелкие демоны, то люди, гонимые паникой — расширялась. И хотя она всё ещё была затянута плеврой, что не пускала его на ту сторону, преграда трещала по швам. Мир изменился. Шагал понятия не имел, в чем причина, но чувствовал это. Как и любое существо, он испытывал страх перед этими переменами, но он был древним, не верящим ни в знаки, ни в высшие силы, ведомым лишь голодом. А Шагал был голоден. Очень голоден. Еды, как ни кстати, становилось всё меньше. Кормушка не оправдывала затраченных усилий. Мысль о том, что он мог бы протиснуться через щель в мир, полный жизни, засела в его голове. Первоначало слабело, и был шанс, что ИД не сможет его удержать, если он приложит достаточно усилий. И вот когда он почти решился попытать счастья, появилось это существо — не человек и не демон. Поначалу Шагал проигнорировал его, но с существом явно было что-то не так. Ловушка, так тщательно расставленная титаном, не сработала. ИД отвергал сущность пришельца. Тогда Шагал затаился, наблюдая, терпеливо дожидаясь, когда существо потеряет бдительность, но вдруг их стало двое… и второй был другим — уязвимым. Ловушка захлопнулась, и титан громко расхохотался. Это был смех, похожий на бульканье закипающей в кастрюле воды, смех, что пробирал до костей.6
Вергилий стиснул зубы, словно услышал его. — Впереди под углом торчит половица, возьми правее, — произнес он, и Данте, к его удивлению, беспрекословно свернул. — А теперь левей. Прямо перед тобой выбоина в лестнице. — Это просто смешно, — возмутился Данте. — Мне все равно. Можешь проверить, если хочешь. Но не думаю, что это тот риск, на который стоит идти. Со сломанной ногой ты окажешься во власти Шагала и даже глазом не успеешь моргнуть, как он закусит тобой. Они поднялись по лестнице и прошли коридор. Вергилий продолжал раздавать команды, Данте комментировал каждое слово брата то спокойно, то насмешливо. Вергилий отражал нападки легко и непринужденно, но в конце концов это утомило обоих. — Что ты вообще надеешься найти? — Я уже сказал — выход. А теперь помолчи, Данте. Вергилий осмотрелся, затем закрыл глаза. По мнению Данте, он напоминал собаку, которая принюхивается, чтобы взять след. Наблюдать за этим было откровенно скучно. Полудемон осмотрелся. Дверь одной из комнат была приоткрыта. — Знаешь, это ведь комната мамы… — Делиться со мной бесполезной информацией не обязательно, Данте. Мужчина закатил глаза, толкнул дверь и застыл. Он не ошибся — это была та самая комната. А вот и шкаф, где он сидел, объятый невыносимым ужасом, неспособный даже шевельнуться — только плакать от бессилия, слыша душераздирающие крики матери. Он хотел остановить это, сделать хоть что-нибудь, но не мог. Двери зала взорвались, внутрь полетели щепки и огонь. Пламя разлилось повсюду. Данте зажмурился — сияние было нестерпимым, и вдруг наступила тишина. Он сидел в этом шкафу неподвижно, бледный и испуганный. «Вергилий, где же ты? Спаси маму, спаси меня. Прости, что я задевал тебя, прости, что я смеялся над тобой. Только найди меня!». — Что с тобой, Данте? Вергилий напрягся, подошел к окну и раздвинул истлевшие портьеры. За окном виднелись горы; покрытые снегом, они маячили на фоне разрушенного сада, где из брошенного им семени вырос Клипот, и где когда-то маленький мальчик лишился в один миг всего: дома, матери и брата. У Вергилия были свои воспоминания о том дне: демоны-гуманоиды исполинских размеров, лишенные кожи, демоны-пауки с ядовитыми жалами, демоны-богомолы с разверстыми челюстями, демоны… демоны… демоны… Он уничтожил своих врагов, но все-таки что-то тогда потерял, кое-что очень важное. Он утратил веру, надежду, любовь, подменив эти понятия суррогатом, единственной целью — обрести как можно большую силу, заглушить боль. Он смотрел в окно и видел себя, стоящего там, впервые обнажившего Ямато и пролившего кровь — мальчишку, лишившегося матери, брата, дома; напуганного, неприкаянного, бесприютного, повторяющего, как мантру: «Мне нужно больше силы, — и при этом жалостливо стонущего: — Если бы я был хотя бы чуточку сильнее, то смог бы защитить их». «Сила — ещё не всё», — ответил ему Вергилий. Теперь он понимал это. Существуют вещи, которые неподвластны даже сильным мира сего. — Приди в себя. Это уже случилось, — обратился он к Данте, протянув руку, но так и не сумев коснуться его плеча. — Прошлое нельзя изменить, но можно жить дальше. Данте опустил голову и отступил на шаг. От внезапного чувства тоски в горле возник комок. Он вспомнил теплую улыбку матери и инстинктивно схватился за образ, который всегда носил в своем сердце. Закрыв глаза, Данте заставил себя не думать о том, что случилось в тот роковой день, резко вернулся обратно к реальности и улыбнулся своей фирменной улыбкой. — Пойдем отсюда, здесь нам делать нечего. Вергилий не стал спорить, он и сам хотел поскорее убраться. Слишком много болезненных воспоминаний пробуждала эта комната, даже несмотря на то, что боль и страх ушли, ведь смерть оставалась неизменна, пребывая здесь во всём своем величии, пропитав каждый дюйм. В тишине братья спустились в столовую. — Верг… — В чем дело? — Наши отношения и без того натянуты. — О чем ты? — Я не должен был смеяться над тобой. — Ты считаешь, я похож на изнеженную женщину или ребенка? Иначе с чего ты взял, что тебе удалось задеть меня? — Я думаю, что проблема куда глубже. — Мы не в той ситуации, чтобы выяснять отношения. — Я просто пытаюсь сказать «прости». Вергилий остановился. Он не думал, что когда-либо услышит эти слова от Данте. Мужчина посмотрел на брата, чьё вымученное лицо казалось противоестественным. С него словно содрали напыщенность, тщеславие, высокомерие. Впервые Данте стоял обнаженный, показав своё истинное «я», обычно прячущееся за маской беспечности. — Извинения приняты. Надеюсь, это то, что ты хотел услышать, — отмахнулся от брата Вергилий. Его облаченная в перчатку рука сделала недвусмысленный, но изящных жест. Данте усмехнулся. Когда Вергилия задевали за живое, он всегда принимался жестикулировать. Это грело сердце — брат не врал, извинения действительно были приняты. Внезапно нечто стукнуло так сильно, что стены завибрировали, и часть потолка осыпалась прямо перед ними. Данте этого не заметил, но вовремя остановился. На его лице запечатлелся восторг. — Что ты видишь? — спросил Вергилий, глядя на довольное лицо брата и поморщившись от зловонного запаха, пробивающегося сквозь щель в покрытой странной слизью, напоминающей осевшую на стенках ванны мыльную грязь, стене. — Я вижу нашу столовую такой, какой она была при маме. В вазе стоят ее любимые ромашки, стол накрыт скатертью, на столе рагу. От него исходит восхитительный запах, — Данте вдохнул полной грудью. — Да, определенно восхитительный. Здесь в интерьере, в отличие от холла, где все было выдержано в строгости, чувствовалась женская рука. Розовые обои с зелеными листочками и дикими розами, деревянные панели, такая же деревянная мебель и вязанная вручную белоснежная скатерть. Данте хорошо помнил, сколько вечеров мать потратила, вышивая узоры. Эти воспоминания, которые прежде напоминали выцветшие фотографии, стали вдруг не только яркими, но и осязаемыми. Вергилий не разделял восторга брата. Для него столовая представляла собой полуразложившийся труп чего-то некогда прекрасного; того, что он помнил настолько смутно, что было страшно тревожить хрупкие воспоминания. Малейший укол — и они рассыпятся в прах. Он прошел вглубь помещения, открыл едва держащуюся на петлях дверь в ванную и осмотрелся. На дне старой ржавой ванны чернел слой грязи, металлические вентили и краны покрывала ржавчина. Плитка откололась и потемнела от плесени, а в чудом сохранившемся флаконе давно образовалось кладбище насекомых. Вергилий вернулся в столовую и посмотрел на Данте, пытаясь вспомнить, когда в последний раз видел его таким счастливым. Улыбка не сходила с лица брата, но когда тот действительно улыбался по-настоящему в последний раз? Ужасная мысль прокралась в голову старшего: Данте был несчастлив не меньше, чем он, с тех пор, как их пути разошлись. В глубине души Вергилий радовался тому, что Данте выпал шанс еще раз увидеть этот дом таким, каким тот был прежде, но какой-то его части это решительно не нравилось. Не нравилось, что брат расслабился, что сейчас он уязвим, как никогда, полагая, что сотворенная ИД иллюзия — почти реальность. «Тебе следует забыть на время о Данте и сосредоточиться на другом» — подсказал внутренний голос не без доли иронии. Это была та его часть, кто всегда высмеивала его помешательство на брате и стремление быть первым во всем, что касалось их двоих. Вергилий прикрыл глаза, помолчал, думая. Затем изрек из глубин памяти фразу, что отлично характеризовала сложившуюся ситуацию. — Дом разделившийся ждет большая беда. — Давай только без этой твоей философской чуши. — ИД — озеро, — проговорил Вергилий тихим голосом, почти шепотом, словно боялся, что его может услышать кто-то, кроме Данте, — стоит бросить камень, как по воде пойдут круги. Это значит… «Значит, что дыра между мирами должна издавать вибрации. Сосредоточься!» — повторил холодный голос рассудка, и Вергилий последовал совету. Понимание пришло само, а когда это случилось, пространство вокруг наполнила странная пульсация, ритм которой не отличался постоянством. Однако он почувствовал не только это. Вергилия охватило предчувствие дурного. Что-то за спиной шумно вдохнуло воздух, так, что плащ с силой потянуло назад. А затем воцарилась тишина, нарушаемая лишь звуками капающей где-то воды. — Он здесь. Черт, Данте, проморгали, — в голосе Вергилия слышалась злость, но не на брата — на себя. Как он мог не заметить, что Шагал подобрался так близко! Вергилий сжал кулаки, чувствуя, как пространство вокруг видоизменяется. Теперь он ощущал ИД, чувствовал его колебания, но не мог пересечь границу. — Я не вижу ничего необычного. Данте огляделся, пытаясь сообразить, что к чему. Честно говоря, получалось у него не очень. Дом вокруг выглядел тихим и дружелюбным местом, не говоря о том, что он буквально в мельчайших подробностях воспроизводил воспоминания детства. Данте был уверен, что если бы он заглянул под стол, то непременно нашел бы выцарапанное ножом своё имя с «а» на конце вместо «e». — Он пока опасается тебя, оттого выжидает. Однако излишне говорить, что это ненадолго? Они вернулись в гостиную тем же путем. Вергилий в очередной раз посмотрел на фамильный потрет, где большими буквами было написано: «Добро пожаловать домой». А ниже мелкими буквами приписано: «Тик-так, время на исходе. Часы уже идут, Джил». Кто и когда сделал эту надпись, почему её прежде не было? Кому известно пренебрежительное прозвище, которым Данте наградил его в детстве? — ИД… — коротко выдохнул Вергилий. Но что это? Глупая шутка разума или всё-таки предостережение от чего-то более могущественного? Вергилий не сводил глаз с портрета, а затем внезапно понял, что перед ним та самая брешь в пространстве. Нарушенная ткань мироздания переливалась и искрилась, напоминая глубокую рваную рану, сквозь которую виднелись сухожилия реальности. — Послушай, это нормально, что тут стены двигаются? — внезапно спросил Данте, а затем увидел, как коридор наполнился пыльным воздухом, стены начали светиться и дрожать, а пол — коробиться. Пространство начало сужаться, всё вокруг стало оседать. Иллюзия разрушалась на глазах; тени, выбираясь из укромных уголков, росли со скоростью раковой опухоли, стремясь навстречу друг другу, сливаясь вместе и образуя обширные пространства полной темноты. Вергилий уставился на брата. Данте словно плавал за стеклом акварирума в мутной воде, а позади на него надвигалось нечто жуткое и темное. Слабый колокольчик тревоги звякнул в глубинах сознания, но мужчина не придал ему значения — у него вдруг намертво перехватило горло, и лишь нечеловеческим усилием воли он сумел выдавить из себя: — Сзади!7
Глядя на дыру, которая каким-то образом выросла до огромных размеров и теперь маячила перед глазами, Вергилий увидел очертания твари, первобытной и столь чужеродной, что разум человека просто не мог представить такую. Холодок пробежал по его спине. Шагал напоминал громадного чёрного червя с гофрированным телом, огромной пастью с острыми зубами и не менее огромными ноздрями на тупой морде, выступающим лбом, как у белуги. И эта голодная тварь неслась на Данте, с каждой секундой сокращая расстояние, издавая звуки, похожие на стрекот цикад. — Опять командуешь! — ответил Данте, но выхватил меч и ударил наугад, развернувшись на пятках. Только теперь он ощутил присутствие существа — древнего и опасного, способного последовать за одной его мыслью, как по следу. — Почему бы тебе в таком случае не позаботиться обо всём самому, а я посмотрю? Шагал издал громкий клокочущий крик. Удар пришелся по касательной, не причинив ему особого вреда, но разозлив еще больше. Нечасто титану приходилось встречать сопротивление от закуски. Раздалось шипение, напоминающее звук нарушения целостности вакуумной упаковки. Шагал сбросил повреждённую кожу, но это не уменьшило его размеров. Большинство титанов были бесформенны, ужасны и огромны сами по себе. Вергилий почувствовал запах твари. Так могла пахнуть разве что груда стухшей рыбы. — Ты видишь щель, Данте? — Нет, — ответил младший. — Справа сверху. Выход всё время был перед нами, нас просто водили за нос, — произнес Вергилий тоном рефери. — Если хочешь вернуться, шевелись. — Вернуться? Но я только вошел во вкус, — съязвил Данте и рубанул мечом наотмашь. Послышался отвратительный скрип, словно кто-то потёр друг об друга куски пенопласта. Шагал подался назад, на гладкой голове раскрылись от удивления и боли и снова сомкнулись шесть красных глаз. Титан взвыл от ярости. На рассеченной блестящей коже из пореза начала изливаться слизь. Она, словно кипящее желе, выбулькивала, наполняя рану, а затем затвердевала, как эпоксидная смола. И хотя Вергилий видел лишь смутные очертания Шагала, он был уверен, что цвет у этой жидкости отвратительно мутно-желтый, как гной. — Хочешь меня сожрать? Милости просим, давай! Но учти: комом в горле не встану, а выходить буду с боем, — крикнул Данте монстру, отведя руку в сторону и проведя мечом по лакированным половицам, которые в реальности давно уже прогнили. Шагал уставился на Данте, словно на мгновение задумался над его словами, а затем бросился вперед. Перспектива несварения, очевидно, показалась древнему существу ничтожной по сравнению с возможностью утолить голод очень кстати подвернувшимся полудемоном. На мгновение зрение Вергилия обострилось до предела, и он максимально четко увидел прежде расплывчатый силуэт титана. Он видел, как подобия мышц ходят под блестящей кожей, а затянувшаяся рана от меча Данте превратилась в рубец в считанные секунды. Но меч оставил шрам, и Шагал был намерен отплатить за это сполна. Вергилий хладнокровно наблюдал за происходящим. Данте, казалось, никогда не устанет, но Вергилий видел, что брат сражается на пределе своих возможностей, сдавая позиции под невероятным натиском титана. Он понимал — это лишь вопрос времени, когда Данте истощит себя. И тогда он проиграет. «Данте может умереть?» На самом деле, всерьез над этим вопросом Вергилий не задумывался никогда. Он стремился убить брата, но предполагал ли, что действительно сможет это сделать? Полагал ли, что Данте вообще способен умереть? Крепко задумавшись, Вергилий понял, что никогда не желал Данте смерти — и это была чистая, суровая правда. В отчаянии он прищелкнул языком. «Проклятье, Данте. Почему я беспокоюсь из-за тебя? Я привык к потерям и страданиям. Так ведь? Даже если тебя не станет, я не буду стонать в агонии из-за невосполнимой потери». Но он лгал самому себе. Вергилий не хотел вновь испытывать угрызения совести того, кто остался жив. Однажды он уже похоронил Данте, и это чувство сделало из него чудовище. А затем Вергилий узнал, что брат жив, спасен Евой, и возненавидел его за это. Все эти годы, пока Вергилий горел заживо в адском пекле, терзая себя мыслями, что повинен, в том числе, в смерти Данте, тот здравствовал, позабыв прошлое. Он даже не искал его! Вергилий вздохнул, пытаясь успокоить сердце, которое стало биться быстрей. Всё это было лишь удобными оправданиями, — он знал это — а истина крылась в другом. В детской обиде, что он, Вергилий, прошел через все эти страдания в одиночку, пока Данте наслаждался совершенно иной жизнью, отринув своё демоническое начало, почти став человеком. Вергилий завидовал ему, и эта зависть порождала злобу, ведь у брата было то, о чем он мог только мечтать — выбор. «Ты не знаешь, Данте, что значит голодать, дрожать от холода, стонать из-за раны, которая кровоточит без лечения; ты не знаешь, какие страдания начинаются, когда рана заражена личинками, и ты гниешь заживо; когда за тобой по пятам следуют орды демонов, и ты не имеешь права сомкнуть глаза и забыться даже на пять минут, ты не знаешь, каково это, когда кто-то умирает у тебя на глазах, а ты не можешь помочь. Ты ничего не знаешь. Ты избежал этой боли. Избежал благодаря маме. Она принесла себя в жертву, и я не могу допустить, чтобы ее жертва была напрасной. Я не допущу, чтобы ты умер, Данте». Вергилий вдруг увидел, как края пространства разошлись, словно завеса дрогнула от его решимости. Но в глубине души он знал, что ИД открыл врата перед той уродливой, слабой, тщедушной стороной поэта, которую он так долго подавлял и презирал в себе. «Моей благодати достаточно для тебя, поскольку сила достигает совершенства в слабости», — пробормотал Вергилий. Данте увернулся, но зубы твари ухватили и вырвали край его красного плаща. Шагал издал вопль ярости и досады — полудемон казался совершенно беспомощным, легкой добычей, и титану было не по вкусу, что еда оказывает в высшей степени достойное сопротивление. — Ох, мой плащ! Зря ты это сделал, — прорычал полудемон и с усмешкой добавил: — Вечеринка была прекрасной, но пора заканчивать и расходиться по домам, сладенький. Данте успел увидеть что-то, бросившееся в тень, когда его отшвырнуло в сторону очередной атакой титана. По телу прокатилась яростная волна боли. Откуда-то донёсся голос Вергилия, а затем мужчина почувствовал, как его схватили за предплечье и утащили в темноту. Теперь он парил в воздухе, в узком пространстве, чувствуя присутствие рядом брата, словно снова оказался в утробе матери. Только это была дьявольская утроба, несущая в себе не защиту, а смерть. Вергилий тоже чувствовал это, а еще он чувствовал, как ИД не пускает его, выталкивает подобно тому, как шарик, наполненный воздухом, вытесняет на поверхность сопротивление воды. Противиться этому было так же невозможно, как камень, выброшенный из окна, не может преодолеть силу земного притяжения. Но он крепко держал Данте, преисполненный твердым намерением вытащить его вслед за собой. «Ты мог убить его, — сказал коварный голос в голове: — Что там убить. Тебе просто нужно было ничего не делать, и никто бы не смог обвинить тебя в этом». «Нет». Теперь Вергилий мог с уверенностью сказать, что злости на брата в нем более не осталось, выгорели последние крохи. Да, у него отняли все: родной дом, мать, разум, вывернули наизнанку душу. Но теперь вместо слепой ярости он испытывал умиротворение. Поэтому спас Данте. Спас инстинктивно, как когда-то его спасла мать. Голос Евы прозвучал в голове с одобрением: «Теперь ты понимаешь, сынок». Вергилий кивнул головой и поднялся с пятой точки, на которую приземлился. Данте вывалился из ИД следом, как младенец, прорвав плодный мешок, рождается на свет, с громким криком, ибо в момент триумфа редко можно найти подходящие слова. Шагал несся следом за ним, но невидимая стена удержала его. Данте встал на ноги, и спутанные волосы, забрызганные мутной жижей, обрамляли его лицо. Внезапно он расплылся в улыбке. — Эй, обломись, чувырло! — прокричал полудемон. Титан в ответ заметался, словно безумный зверь за стеклом, и материя прогибалась под каждым его ударом. Вергилию это не понравилась. Похоже Данте до сих пор не осознавал, что если бы он не вытащил его, то от брата наверняка остались одни сапоги. Шагал заглотил бы его вместе с мечом. — И что дальше? — поинтересовался Данте. — Мы не можем вот так это оставить… Вергилий обнажил Ямато. Данте это встревожило, но лишь на мгновение, пока он не понял, что тот задумал. — Пора залатать эту прореху. Кровожадное чудовище по ту сторону завесы на секунду замерло, словно древний задохнулся в собственной ярости и утих, наблюдая за двумя существами вне его тюрьмы. А затем начал биться головой об невидимую стену с двойной силой. Шагал мечтал добраться до свежей плоти, оторвать голову своей жертве, напиться брызгающей фонтаном крови, осушить до дна, как бокал с хорошим вином. Впрочем, мысли Шагала по этому поводу были куда примитивнее: он просто хотел уничтожить обидчиков. Он не мог простить того, что еда ускользнула от него прямо с сервированного стола. И титан злился, как злится полный человек, у которого на пол упала вилка, и который не в силах до нее дотянуться. Злился, но попыток не оставлял. Чем дольше он продолжал биться, тем сильнее прогибалась и истончалась прослойка. «Старый друг, надеюсь, ты поможешь мне и на этот раз», — обратился Вергилий к собственному мечу. Уверенности, что это сработает, не было. Ямато позволял пересекать ИД, делать в нем безопасные для прохода туннели, мог закрыть врата между мирами, но всё, что касалась междумирья, для Вергилия было тайной, покрытой мраком. Что, если он выпустит Шагала в мир? «Тогда мне придется уничтожить его», — Вергилий не знал, хватит ли ему сил, чтобы справиться с первородным, если тот вырвется из заточения, но оставлять все как есть не желал. — Что ты собираешься сделать? Вергилий не ответил, переложил Ямато из правой руки в левую, осторожно взял двумя руками, словно намеревался вставить огромный ключ в замочную скважину. Если он допустит ошибку сейчас, то этот мир, возможно, никогда не станет прежним, погрузившись в расползающуюся, как ядовитый газ, тьму, которая не остановится, пока не вытеснит всё, заполнив собой окружающее пространство. И вот тогда все его страдания, все чувства, которые казались важными, станут не более, чем невысказанными словами. Совершенно бессмысленными, так и оставшись упущенным навсегда мгновением. Одна ошибка, и ему уже не придется расставлять приоритеты, скрипя зубами… — Побереги свой зад, он уже треснул. Вергилий лишь отмахнулся от слов брата, прервавших его размышления. На его лице читалось раздражение и усталость. Тогда Данте внезапно оказался подле него и сомкнул пальцы на рукояти Ямато, накрыв своей ладонью ладонь брата. — Давай вместе. И за последствия, если что, будем отвечать на этот раз вдвоем, как и полагается братьям. Эти простые слова придали уверенности, которой так недоставало Вергилию всю его жизнь. В то же мгновение, как Ямато соприкоснулся с брешью, Шагал взвыл, и это был ужасный, нечеловеческий крик отчаяния. Когда же все кончилось, никто не заметил, что старинные часы на каминной полке снова пошли, но почему-то назад. Время для братьев не имело смысла или потеряло его. Но дьявол по-прежнему оставался в мелочах, которые как всегда ускользали из виду, чтобы застать врасплох в самый неподходящий момент.8
Братья вышли на свежий воздух. Снег на земле лежал тонким искрящимся покрывалом, но надвигающиеся со стороны гор тучи ясно говорили о том, что скоро наметет сугробы. А пока небо было на удивление голубым и ярким, нежные и теплые солнечные лучи падали на землю. Туман потерял свое бледное ночное сияние. Теперь он был белый-белый и весь сверкал и искрился под лучами восходящего солнца. Вергилий присел на забор, а Данте улегся прямо на землю и вытянул ноги в старых потрёпанных сапогах буквой V. Полудемон подставил лицо солнечным лучам и прищурил глаза, глядя в лазурное небо. Ему все еще казалось, что сознание то ускользает, то снова возвращается к нему. Его сердце билось чуть быстрее, чем нужно. Но он был спокоен. Да, теперь его сердце обрело покой, чего нельзя было сказать о сердце Вергилия. Брата всё еще что-то тревожило. «Я хочу знать, что», — подумал Данте: Хочу помочь ему». В горле у него пересохло донельзя, но он не рискнул растопить снег, чтобы напиться, а лишь глотал морозный воздух, который определённо был благодатью после запаха смрада, запаха первородного существа, которое Вергилий называл пожирателем жизни. — Если ты хочешь что-то узнать, то спрашивай сейчас. Данте посмотрел на Вергилия, изогнув бровь, пытаясь понять, не подкалывает ли его брат. Такого предложения он не ожидал, но не мог упустить шанс. Какой бы ни была причина столь неслыханной щедрости, Вергилий в любой момент мог передумать, если Данте будет медлить. — Откуда ты знал про ловушку, про Шагала, про ИД? Вергилий махнул рукой с растопыренными пальцами перед лицом, а затем перехватил поудобней Ямато, сжав пальцы так, что побелели костяшки, после чего отставил катану в сторону, оперев о забор. «Это слишком сложно», — говорил его жест, а также то, что разговор обещает быть мирным. «Ты знаешь ответ», — подумал Данте, но промолчал. И не ошибся — Вергилий знал. Дело было в плоде Клипота, чьи пульсации оживали в его голове знаниями. Он чувствовал, как из посеянного зерна проклюнулся росток. Сила древа смерти, наполняющая его, не ощущалась ни доброй, ни злой. Она просто была. В какое русло её направить — решает тот, кто вкусил плод, имея исключительную возможность изменить реальность по своему собственному замыслу, к лучшему или к худшему. Однако Вергилий полагал, что говорить об этом не имеет смысла. Когда знаешь слишком много, дороги назад уже нет. Данте не сможет жить счастливо и беззаботно, как прежде, если Вергилий поделится с ним хотя бы частью своих знаний. Тайна рождения человека, причины, по которым этот мир такой, ось, на которой держится мироздание — ему это не нужно. — Хорошо. Вопрос попроще, — приподнявшись и сев, произнес Данте, прервав поток размышлений старшего, — ты действительно не подозревал, что Неро — твой сын? — Сколько раз ты еще намерен возвращаться к этой теме? — Вергилий покачал головой, тон его голоса был скучающим. — Мне было все равно. Хотя какое-то время я полагал, что он твой сын. — Я тоже не понимаю как ты меня обставил, братец, — с озорной улыбкой заметил Данте. Вергилий хмыкнул. Его глаза посерели, тон стал жестким. — Женщин привлекают вовсе не благородство и чистота души. Тебе нужны доказательства? Пожалуйста. Чьи потомки населяют землю: Каина или Авеля? Данте потер нос тыльной стороной ладони и тихо фыркнул. И все-таки он увидел новое выражение в этих бесконечно холодных глазах. Неужели Вергилий гордился этим? Или, может, гордился парнем? А затем полудемон неожиданно закинул голову и расхохотался. Его голос летел ввысь и растворялся в ярком голубом небе. — И верно. Женщин тянет к подонкам, как мотыльков на огонь. Думаю, причина в том, что они безумно желают стать той единственной, которую подонок будет любить и оберегать. И ведь они верят и терпят всё до тех пор, пока этот самый мерзавец в один прекрасный день не оставит их с разбитым сердцем и убитой надеждой. Лицо Вергилия напряглось. Он опустил голову, нахмурил лоб и, сложив руки в замок, уставился на них. — Это чистой воды софистика. Губы Данте изогнулись в саркастичной улыбке. Он нарочно ткнул спящего медведя палкой в кровоточащую рану, ожидая, что брат скажет хоть что-то еще, но тот молчал. Впрочем, ему следовало уже привыкнуть, что Вергилий не любил изливать душу при первой возможности, и то, что он согласился на разговор — щедрое одолжение. Испытывать терпение старшего дальше не хотелось, но Данте не мог устоять. — Не в твоем случае. Ты ведь всё вспомнил? — сухо спросил он. Вергилий напрягся. Воспоминания — неизменно грустные, болезненные — действительно потревожили его. Но одновременно это были и хорошие воспоминания. Он подумал, что если что-то и служило людям машиной времени, так это память. Но предаваться воспоминаниям опасно так же, как и перемешаться в пространстве: можно навсегда остаться пленником прошлого. А если живешь прошлым, то лишаешь себя будущего. — Ты нервничаешь, как кот в комнате, заставленной рождественскими елками, — заметил Данте со смешком, посчитав, что изрек что-то остроумное, но более глупого сравнения Вергилий даже представить не мог. — Да. Вспомнил. Тебе-то какая радость с этого? — Я хотел спросить… — Данте замялся, затем неловко улыбнулся. Ситуация была более, чем щекотливая. — Я должен спросить, ты ведь понимаешь… — Прекрати мямлить, — эта прелюдия уже значительно раздражала Вергилия. Он догадывался, какой вопрос хочет задать брат: этого давно следовало ожидать. В конце концов, слишком многое указывало на это. — Кем была его мать? — наконец-то выпалил полудемон. Повисла тишина. Вергилий приложил руку к щеке и глубоко вздохнул. Данте был почти уверен, что брат, как всегда, уйдет от ответа, но внезапно тот ответил с ужасающей честностью: — Его мать — достойная женщина, — голос Вергилия не дрогнул, даже когда дрогнули пальцы, и он крепче сжал их в замок; цинизм полностью исчез из голоса, а лицо приобрело то осмысленное выражение, когда человек вспоминает что-то очень хорошее, но безвозвратно утерянное, — Уверен, что решение оставить Неро было самым сложным в её жизни. Она бы не пошла на это без веской причины. Вергилий замолчал, и Данте подумал, что нет смысла давить на брата, когда тот внезапно рассеянно, почти с горечью добавил, не в силах более держать это в себе: — Я не знал, что она ждет ребенка. Возможно, тогда всё сложилось бы иначе для всех нас. Данте вздохнул, усмехнулся: — Каждый раз, когда я уже думаю, что ты лишился всей своей человечности, ты огорошиваешь меня внезапным проявлением чувств, братец. Лицо Вергилия приняло безразличное выражение, но затем он расцепил руки и откинул волосы со лба. Жест этот красноречиво подчеркивал его раздражение. Он казался невероятно уставшим, словно проделал какую-то невидимую, но весьма кропотливую работу. — Как вы познакомились? — В сильный дождь под крышей одного дома могут оказаться очень разные люди, — расплывчато ответил Вергилий. — И на сегодня больше никаких вопросов, Данте. Пора убираться отсюда, — он встал, стряхнул с себя капли начавшего моросить дождя, пробормотал что-то еще, чего Данте не разобрал. — Хорошо, — сказал он, хотя не задал и половины вопросов, на которые хотел получить ответ. — Только еще один вопрос… Полудемон выдержал паузу. — Ахания — мать Неро? Вопрос прозвучал, как гром посреди ясного неба. Однако Вергилий усмехнулся, запустил пальцы в волосы и кивнул. В голове прояснилось и, что удивительно, он почувствовал облегчение от того, что правда наконец-то вскрылась, как гнойный нарыв на теле, причинявший боль. — Так и думал, — расплылся в улыбке Данте. — Не могло быть у тебя больше одной женщины, с такой-то угрюмой физиономией. — Мне ни к чему женское внимание. Данте вздохнул. Он и забыл, с кем разговаривает. Чувство юмора у брата практически отсутствовало. — Ты скажешь парню? — осторожно поинтересовался полудемон. — Нет. И ты молчи, — глаза Вергилия сверкнули недобрым блеском. — Ладно-ладно. Но рано или поздно вам придется поговорить, об этом в том числе. — Она оберегала эту правду много лет. Считаешь, это прихоть? Просто не вмешивайся в это, Данте. — Сказал же: не стану. А ты должен. — Думаешь, она простит меня после всего, что я сделал? — Конечно, нет. Давай посмотрим в лицо реальности: ты для неё умер, отпет, и могилка позабыта. — Мы можем обойтись без твоих шуток? — Нет. Это сильнее меня. Но если серьезно, никто не обязан быть идеальным, и даже почти идеальным, чтобы его любили. Любят вопреки всему, а она, похоже, всё еще тебя любит. Хотя не понимаю, как такое возможно. Очередные несколько мгновений тишины прервал тяжелый вздох Вергилия. — Не думаю, что она любит меня. — В таком случае, ты либо слепой, либо тупой, — Данте потянулся. — Действуй, если не хочешь всё просрать в очередной раз. Ты и так рекордсмен по количеству проебанных вторых шансов. Вергилий посмотрел в небо, подставив лицо под капли. Надвигалась буря. Раскаты грома эхом пронеслись над горами. Застонал ветер между ветвей деревьев. Дождь набирал силу, чередуясь с льдинками, которые ветер бросал в лицо. К чему искать новые слова, если есть старые — правильные? — Спасибо, Данте…9
Редгрейв. Желтая зона. День обещал быть унылым. Над городом висели низкие серые облака, еще с ночи попеременно со снегом шел гнетущий, противный мелкий дождь. Намокшие ветви деревьев с пожухлыми редкими листьями вяло обвисли, мрачно блестел темный асфальт улиц. Фургон мчался по глубоким лужам, во все стороны разбрасывая серебристые потоки воды. В зеркале заднего вида висел поднятый им шлейф капель. Машину то и дело заносило. Неро изо всех сил вцепился в закрепленный на дверце поручень и разглядывал в окно проносившиеся мимо дома, пытаясь отвлечься от самоубийственной манеры езды напарницы. Стена, отделявшая зеленую зону от желтой, наконец-то появилась на горизонте. Её фрагменты мелькали между домами, но их интересовал один из двух пропускных пунктов. Неро не понимал, как люди продолжают жить обычной жизнью, зная, что творится по ту сторону стены. Они словно выдавили гной из крошечной ранки на подбородке и, спустив его в унитаз, забыли об этом незначительном неприятном инциденте. Но то, что поселилось внутри организма, продолжало развиваться, и рано или поздно всё повторится, если источник не будет устранен. Нико резко повернула, и что-то в задней части фургона со звоном шлепнулось на пол. С того самого момента, как Неро сел в машину, девушка трещала без умолку. — Посмотри на это: тишина, спокойствие, умиротворение… Отвратительно, — Нико шумно вздохнула, посмотрела на Неро, который никак не отреагировал на её гротексное замечание, и добавила: — Терпение Кирие не знает границ. Ты должен стыдиться, что опять ей… — Думаешь, мне это нравится? — Соврал, — закончила Нико. — Извини, что я говорю, пока ты меня перебиваешь, но когда ты скажешь ей правду? — Я в процессе… — И на какой стадии процесс? Созерцательной? — У меня на сердце неспокойно, Нико, а ты лезешь со своими глупостями. Я прям чувствую, как в груди что-то… не знаю, но это чувство, оно словно… Он чувствовал это всё время с тех пор, как пробудил свой триггер, но сегодня утром оно ощущалось особенно остро, о чем он решил не сообщать Нико, будучи неуверенным в том, что, собственно, произошло. Это что-то пульсировало в голове, отдавалось за грудиной, разливалось непонятным теплом по венам и артериям, и то была вовсе не кровь. Неро знал это на интуитивном уровне. В нем пробудилось нечто, что связывало его с чем-то большим, и время от времени заставляло видеть мир иначе, словно в замедленной съемке. Испытывали ли то же Данте и Вергилий, парень не знал, но это было второе, о чем он спросит после того, как узнает ответ на вопрос, мучавший его всю жизнь. Его рассуждения прервал голос Нико, которая смотрела на него, а не на дорогу, ухмыляясь. — Бьется? Знаешь, может ты уже забыл, что ты человек, но для людей бьющееся сердце — это нормально. Она рассмеялась. Неро поморщился, словно порезал палец. — Я не об этом. — И как это понимать? — Что именно во фразе «не знаю» ускользает от твоего понимания? Они оба замолчали и какое-то время ехали в абсолютной тишине. Неро не знал, что сказать, поэтому подтянул к себе вещмешок и достал книгу, которую в последнее время таскал за собой, словно какую-то реликвию. Проведя пальцем по корешку, открыл наугад первую попавшуюся страницу. Скрипнул переплет. Нико поморщилась и включила радио. Поток новостей полился из динамиков. Всё те же сказки о вирусе, просьбы соблюдать осторожность и социальную дистанцию, отмена массовых мероприятий, с добавкой в конце, что логдаун Даунтауна вызван беспорядками и карантином. — Выключи, — процедил сквозь зубы Неро. — Изо дня в день одно и то же. — Ой-вей! — фыркнула Нико. — Это я такая чувствительная или между нами какая-то напряжённость? Неро не ответил. Он уставился в книгу, силясь прочитать прыгающие перед глазами строчки. Когда фургон в очередной раз тряхануло, парень все-таки счел это занятие крайне бесполезным и вернул книгу на место. — Ты сегодня немногословный. Что-то случилось? — Рядом с тобой и балагур покажется молчуном. Нико отпустила руль на несколько секунд, развернулась к Неро и показала ему средний палец, а затем резко, вдавив педаль тормоза в пол, остановилась возле блокпоста. Зажав зубами сигарету, девушка наполовину высунулась из окна и приложила магнитную карточку, висящую на длинном шнурке на шее, к автомату. Механизм железных дверей, чем-то напоминающих гидрозатвор, загудел. Через пару минут они уже катили по улицам, глядя на фасады узких, покинутых своими жителями домов и витрины магазинов, давно закрытых и выпотрошенных от подвала до крыши. На многих висели плакаты «Дельты», призывающие к порядку. Ярко-красные пятна на облупившихся стенах выглядели, как румяна на щеках разлагающегося трупа. Больше всего Неро не любил желтую зону. Если красная зона была гиблым местом, то в желтой еще теплилась жизнь, но жизнь эта, несомненно, отличалась от той, которую ценят. — И что заставило тебя сорваться в такую рань? Это не могло подождать? — поинтересовалась Нико. — Не могло. — Мы врежемся в столб, если я срочно не выкурю сигарету. Неро отмахнулся, пожал плечами. — Делай, что хочешь, только следи за дорогой. Нико потянулась одной рукой в бардачок и достала полупустую пачку «Camel». Ничего лучше найти в Редгрейве не представлялось возможным. Неро терпеть не мог этот поганый запах. — Как ты куришь эту дрянь? — На безрыбье и рак рыба. Нико усмехнулась, затянулась несколько раз и выкинула бычок в открытое окно. Затем достала новую сигарету, подкурила, легким движением большого пальца крутанув колесико зажигалки, которую после отправила обратно в карман короткой черной куртки с нашивкой технического отряда «Дельты». — «Дельта» все ходят в таком виде или только ты? — поинтересовался Неро, посмотрев на девушку. Не считая куртки, на ней был короткий топ, армейские штаны, висящие на бедрах, и ботинки на шнуровке. — Не замерзнешь? — Пошел к черту, Б-э-м-б-и. — Завязывай звать меня Бэмби, — нахмурился Неро. — Да ладно тебе. Очень похожая ситуация. Мама умерла, папа — большая шишка в дьявольском мире… — Заткнись, Нико. Мой отец здесь ни при чем… — Вообще-то всё, что здесь происходит — вина твоего папаши, а не «Дельты». Может, со стороны так не кажется, но у них благие намерения. — Благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. Такими темпами начнете ставить опыты на живых людях, прикрываясь праведной целью, — Неро выдержал паузу и не без яда добавил: — прям как Агнус. Нико усмехнулась, затянулась и выпустила дым из легких. — Один-один, демонюга. Нам обоим не очень-то повезло с отцами. Зато твой дядя сам Данте. Это чего-то да стоит. — Я не хочу об этом говорить, если ты не возражаешь… — Я не возражаю. Только не пытайся заткнуть меня, как выхлопную трубу. Можешь поверить, ни к чему хорошему это не приведёт, мальчик, — она покачала пальцем, закусив сигарету в уголке губ. — Не сомневаюсь, — Неро рассеяно улыбнулся ей. В последнее время он отдалился от Нико, как от Триш и Леди. Ему стало стыдно за свою резкость, за то, что многое умалчивал, но он решил, что время говорить ещё не пришло. Не сейчас. Нико сделала еще один лихой поворот и резко затормозила, чтобы избежать столкновения с армейским грузовиком, припаркованным на обочине. Фургон завизжал тормозами и остановился у входа на вид блеклого кирпичного здания с неоновой вывеской. Однако как только окружающий мир погрузился в тишину, раздался слабый, тщетный крик человека, стоящего если не на пороге, то в шаге от смерти. Наполовину вопль, наполовину рыдание. Неро открыл дверь и выпрыгнул из фургона, выхватил из кобуры револьвер, уткнув по привычке в ложбинку на левом плече, осмотрелся. В конце улицы высилась настоящая крепостная стена, отделяющая желтую зону от красной — в отличии от стены между желтой и зеленой зонами, эта была куда более высокой и широкой, словно загораживая полнеба — и более ничего. — Похоже, у старика гости. — Сомневаюсь, что их кто-то приглашал, — Нико усмехнулась, затянувшись нагнулась, захлопнула дверь и взмахнула освободившейся рукой, зажав сигарету между указательным и средним пальцем, словно подгоняя парня: «Давай-давай, чего встал?». — Не хочешь составить компанию? — Издеваешься? Я тебя здесь подожду.