Слабоумие и отвага

Джексон чувствует, как капля пота стекает по спине, и передергивает плечами. Щекотно. В набитой под завязку аудитории жарко и нечем дышать, даже работающий на полную кондиционер над дверью не спасает. А ещё ужасно воняет потом и носками, не иначе какой-то придурок додумался стащить ботинки. На белом экране, натянутом на стене, мелькают кадры презентации, рассказывающей об этапах предстоящей тренировки на полигоне. Джексон зевает. Не от скуки, скучать в лагере ему не приходится. А вот спать хочется нещадно, глаза так и норовят закрыться, а рот раздирает зевками. Ежедневные теоретические и практические занятия выматывают даже таких бывалых служивых псов, вроде Джексона и Марка, имеющих на своём счету не один и даже не два контракта в горячих точках. Марк, сидящий через проход, тоже клюет носом и глядит отсутствующим взглядом перед собой прямо в коротко стриженный затылок Джинёна с торчащими ушами. Сам Джинён сидит с такой ровной спиной, будто лом проглотил за завтраком, и что-то постоянно набирает в своём телефоне. Лекцию он, что ли, записывает? Экран телефона загорается, оповещая о новом входящем сообщении, Джексон отвлекается на мерцание и, подтащив телефон ближе, разблокирует его касанием пальца. “Толкни хёна”. Джексон сначала поднимает взгляд на растекшегося перед ним по спинке неудобного стула Джебома, а потом набирает в ответ Джинёну плотную стену из вопросительных знаков. “Он уснул”, — приходит в ответ кратко. И эмодзи, закатывающий глаза. Джексон смотрит на по-прежнему сосредоточенно внимающего Джинёна, прикидывая, серьезно он это, или просто хочет его, Джексона, так вот подставить. С него станется. Это у него только физиономия ангельская, а внутри — черти пляшут, уж Джексон точно знает. Телефон мигает еще раз. “Буди его, не хватало ещё, чтобы захрапел”. Приподнявшись немного, Джексон тянется вперед и, поколебавшись чуть-чуть, всё-таки дёргает Джебома за так и манящий неаккуратный высокий хвостик на макушке. Действие это дает моментальный эффект: мгновение назад расслабленный Джебом вздрагивает всем телом и едва не опрокидывается вместе со стулом, в тишине аудитории сперва раздается его витиеватая ругань, а затем, спустя долгую паузу, хриплое “Прошу прощения”. Бэмбэм рядом с ним силится не заржать в голос и утыкается лбом в сложенные на столе руки, а Марк с Югёмом синхронно всхрюкивают. На них все пялятся, включая замолчавшего инструктора с лазерной указкой у светящегося проектора, Джексон ёжится от повышенного внимания и садится ровнее, будто прилежный школьник за партой. Когда монотонный бубнеж возобновляется, а вся аудитория снова погружается в полудрему, Джебом оборачивается через плечо. Сонный, злой и с уже почти не заметным следом засоса у уха. — Какого хрена?! — шипит он, прищурившись, и тянет себя за выбившуюся прядь отросшей челки. Джексон, не желая брать всю вину на себя, молча показывает ему сообщение от Джинёна и, наклонившись, шепчет: — В следующий раз, Спящая красавица, разбужу тебя поцелуем. Раз уж ты так косы свои бережёшь. Джебом багровеет и поджимает губы, подбородок его выдвигается вперед, а костяшки на вцепившейся в спинку стула руке белеют от напряжения. Обычно после такой перепалки он встает и молча уходит, демонстративно аккуратно прикрыв за собой дверь. В такие моменты Джексону легко представить его, Джебома, на десять лет младше: скорого на расправу, с горячей головой и бросающегося при любом удобном случае в драку до первой, а то и до последней крови. Джексон сам таким был в восемнадцать. Не признающим полумер и компромиссов. Но им уже не восемнадцать, и оба они знают цену чужой крови, поэтому Джебом просто выставляет средний палец ему в лицо и отворачивается, снова вальяжно развалившись на своём месте. Джексон подставляет ладонь под подбородок и пытается сконцентрироваться на карте местности на экране, но взгляд всё равно соскальзывает на влажные от пота вьющиеся волосы на затылке перед ним. Джебом меняет положение и садится прямее, словно направленный взгляд в спину доставляет ему дискомфорт, под тканью чёрной футболки обрисовываются чётче лопатки и выпирающие позвонки, широкий ворот сползает вниз и вбок, открывая белый росчерк уходящего ниже шрама. У него такими полосками вся спина разукрашена, сверху рубцы тоньше, а на пояснице — широкие и выпуклые, явно руки хирурга работа, они идут ровно по позвоночнику и кажутся всё ещё болезненными и не зажившими как следует. Джебом вообще весь в шрамах, в основном мелких, от неопасных ранений, будто его постоянно цепляет на излёте. Так и не скажешь сразу: баловень он судьбы или же, наоборот, пасынок фортуны. Три года назад их, кажется, не было, а может и были, но не так много, Джексон не уверен, он почему-то помнит только его глаза да родинки над веком. И запах. Он ощущался таким знакомым, но Джексон так и не смог понять там, в нью-йоркском отеле, чем Джебом пахнет. И только спустя столько времени, когда они столкнулись в душевых, и Джексон ткнулся носом ему в изгиб шеи, до него, наконец, дошло. Джебом, не укрытый парфюмом, пахнет так, как пахнет всегда на стрельбищах: пороховым дымом и стреляными, ещё теплыми, гильзами. Когда он рассказывает об этом Джинёну, тот сначала пальцем у виска крутит, мол, совсем ты повернутый, а потом, вдруг задумавшись, говорит: — Знаешь, Джебом до одури стрелять любит. Его мать говорила, что он в детстве из тиров не вылезал, да и пока мы учились в академии — тоже. От него, помню, постоянно оружейной смазкой воняло и порохом. Тогда же он смотрит на него пристально и спрашивает: — Что ты к нему прицепился? Видишь же, что не по себе ему. То, что было Нью-Йорке, должно там и остаться, не тащи это за собой. Джексон и сам не знает, почему он так. Возможно, всё дело в том, что их история с Джебомом кажется ему неправильной, начатая хоть и не с конца, но с середины точно, она не дает ему покоя, как не дает обычно покоя прерванный рекламой на самом интересном месте фильм. По всем законам вселенной они должны были никогда не встретиться больше и так и остаться друг для друга случайно столкнувшимися незнакомцами в большом чужом городе. Но у них сразу всё получилось как-то навыворот, история началась не с правильного "Привет" или хотя бы "Заказать тебе выпить?", а с перепутанного бокала пива и быстрого секса в тесном туалете бара. Джебом был наглым, голодным и жадным, таким же жадным и голодным, как сам Джексон, ещё даже не разобравший сумку после самолёта из Каракаса. Потом были номер в отеле (не в том, где он планировал жить остаток недели перед отправлением домой, а в том, что был ближе всего), завтрак в восемь вечера и всё-таки произошедшее с опозданием на сутки нелепое знакомство, закончившееся ещё одним бокалом пива, ещё одним поздним завтраком и хорошим ударом в челюсть, за который Джебому пришлось принести глубочайшие извинения (неискренние, но впечатляющие своей глубиной). На следующее утро (совпавшее с утром действительным) Джексон проснулся уже один. Джебом после себя не оставил ни номера телефона, ни записки, даже конверс сорок первого размера не остался лежать на ступеньках отеля. После его ухода остались только знакомый, но не узнаваемый запах на подушке, и чувство какой-то незавершенности. И, казалось бы, не первый он у него был, и не последний. Но именно это кино, с Джебомом в главной роли, Джексону захотелось посмотреть, как положено. Чтобы и с внятным началом, и с серединой, и с концом. Не обязательно счастливым, но хоть каким-нибудь. *** — Потуже затяни, — Джебом подходит к красному от натуги Бэмбэму и встряхивает его за широкую лямку облегчённого, но всё равно увесистого бронежилета, — разотрёшь себе всё нахрен. — А так я задохнусь, — огрызается Бэмбэм, но ремни послушно подтягивает. Бронежилет сидит на нём всё равно не плотно, больно уж Бэмбэм тощий, Джебом недовольно цыкает, перебрасывая палочку от Чупа-чупса из одного уголка рта в другой, и отходит. Он сам ещё не до конца собран к предстоящей тренировке, но всё продолжает постоянно отвлекаться. То на Югёма, запутавшегося в разгрузке, то на ностальгирующего не вовремя Джинёна. Джексон, распихавший по карманам стандартный для выхода в поле набор, подпрыгивает на месте пару раз, оценивая вес полной экипировки, и подходит к Джебому со спины. — Ну ты просто курица-наседка, — он панибратски закидывает ему руку на плечо. Джебом напрягается, но руку не скидывает, только чуть отстраняется. Вероятно, это не нарушает ни одно из его правил, а может просто не хочет устраивать разборки у всех на виду. Джексон, совсем осмелев, тычет ему пальцем в щеку с торчащим кругляшом конфеты и кивает в сторону Бэмбэма: — И как его только занесло сюда?.. Джебом, едва не подавившись от возмущения, сначала всё-таки выворачивается из-под руки, а затем глядит туда, куда указывал Джексон, и хмурится, потому что выдувающий из жвачки огромный розовый пузырь Бэмбэм крепит походную аптечку абсолютно не туда, куда нужно. — Бэмбэм, — окрикивает он его менторским тоном, — на другую сторону! — и добавляет уже тише, — бестолочь. Тот дергается, упускает свою жвачку изо рта и под югёмов смех остервенело приматывает коробочку с красным крестом под правую руку. — Сбор через десять минут, — Джинён, у которого только смеющиеся глаза и выглядывают из-под закрывающей лицо маски, бросает ему под ноги набитый рюкзак и торопит, — грузись уже, опять копаешься. И где Марка носит? — Метит территорию, — хихикает Джексон и, заметив вопрос во взгляде застегивающего на себе жилет Джебома, поясняет, — да он отлить отошёл, вон, тащится обратно уже. Давай-давай, шевелись, у нас ещё инструктаж, а у меня уже портки потные. Быстрее начнем, быстрее закончим. Солнце печет Джексону макушку, пока широкий и высокий Скотт Хелвенстон (в прошлом самый молодой “морской котик”, а теперь один из лучших инструкторов тренингового центра) в очередной раз проговаривает суть предстоящей тренировки. Выглядит он как киношный американский военный — белозубый, голубоглазый и очень мускулистый — и Джексон никак не может отделаться от ощущения, что этот мистер Хелвенстон вот-вот обзовёт их “девочками”. Но тот обходится тоже вполне стереотипным “бойцы” и, обливаясь потом в своей наглухо застегнутой форме, вкрадчиво и медленно рассказывает об особенностях местности. Ожидание изматывает, а азарт горячит кровь, кончики пальцев покалывает от желания вцепиться уже в привычную винтовку и бежать без малого двадцать километров по напичканному разными ловушками полигону. Марк, стоящий от него справа, тоже нетерпеливо переминается с ноги на ногу и то и дело тянется рукой в черной перчатке к кобуре на бедре. Джексон знает, что по какой-то причине он был в продолжительном отпуске и планирует теперь как можно скорее вернуться в строй, и, может, даже заключить долгосрочный контракт здесь, в Мойоке. Джексон видел его в деле, и, как у бывшего воздушного маршала, подготовка у него что надо. Вряд ли с получением работы у него возникнут сложности. А ещё у него, считает Джексон, полностью отсутствует чувство страха. Во время выполнения маневров на технике с неделю назад, он стрелял на полном ходу, практически полностью высунувшись из машины. Выглядело это круто, почти как кадр из боевика, но сам Джексон скорее вывалился бы из едущей машины прямо под колеса. — В смысле “Не муляжи”? — раздается обеспокоенное. Бэмбэм, у которого в моменты волнения тайский акцент пробивается ещё сильнее, смаргивает пот с ресниц и, замучавшись держать рюкзак, скидывает его ойкнувшему Югёму на ногу. — Если противопехотка сработает, нас же на запчасти разберет. — Не разберет, — Югём носком ботинка отпихивает рюкзак и чешет обгоревший пару дней назад нос, — они с небольшим зарядом. Но обделаться от испуга и оглохнуть на пару часов вполне реально. — А вот патроны все боевые, — Хелвенстон кивает на стол с разложенным на нём ровными рядами разнокалиберным оружием, — так что не палите друг в друга. Разбирайте стволы и вперед на маршрут, во времени вы не ограничены, но я бы не затягивал, — он прищуривается на них и хитро улыбается, — последний рекорд прохождения — час пятьдесят две — уже год никто не может побить. Мухлевать не выйдет, сверху бдят дроны, последний пришедший проставится ящиком пива, так что пошевеливайтесь… Девочки. Джексон закатывает глаза. Арсенал перед ними — обзавидуешься, но брать что-то из нового и не стреляного — себе дороже, и Джексон, быстро оглядевшись, порывисто тянется к штурмовой винтовке, которую привык использовать. У неё они с Джебомом сталкиваются неловко, Джексон случайно (действительно случайно) отдавливает ему ногу и грубовато толкает плечом. Джебом насупливается, поджимает губы и, пробубнив “Бери ты”, отходит подальше в тень, делая вид, что ему всё равно. Руки он скрещивает на груди, а во взгляде его вселенская обида и недовольство. Ну просто пятилетка, у которой отобрали любимую игрушку. Джексон растерянно глядит на него такого надутого и почти уже готов расстаться со своей верной подругой (мама всегда учила его делиться), как Джинён весело говорит “А вот и не подеретесь” и, перехватив за дуло, протягивает Джебому свою винтовку. Такой же модели, замечает Джексон, но вроде немецкого производства: с ионизированным покрытием и текстурированной рукоятью, чтобы не скользила, если вдруг намокнут руки. Красивая. Джебом мотает головой и перекатывает во рту конфету. Потом они многозначительно переглядываются с Джинёном, будто проводят молчаливый диалог, и Джексон, снова ощущая себя лишним, делает шаг назад и уходит с “линии связи”. За прошедшие три с небольшим недели он часто становится свидетелем таких вот безмолвных переговоров, и каждый раз его придавливает чувством не то зависти, не то ревности. Впервые он ловит себя на мысли, что тоже хочет для себя чего-то такого, связей такой силы, при которых слова вовсе не обязательны. Хочет чего-то постоянного, стабильного, привычного. Такого же привычного, как не дающая осечек винтовка в руках и запах пороха. Закончив обмен мыслями, Джинён выставляет ладони в защитном жесте и говорит Джебому: — Не лезу, ладно. И оставляет его одного подпирать стену, вернувшись туда, где Югём с выгоревшими на солнце волосами придирчиво осматривает каждый ствол и сравнивает вес, определенно выбирая что полегче. После упоминания о непобитом рекорде в глазах Югёма загорается огонь соперничества, и у Джексона нет никаких сомнений в том, кто будет бежать в первых рядах восторженным щенком. Можно было бы сказать, мол, молодо да зелено, но и Марк, перешнуровывающий ботинки надежнее, выглядит теперь ещё больше возбуждённым. Больные. Они все тут больные. Даже мягко улыбающийся Бэмбэму Джинён, даже Джебом, усевшийся прямо на землю со скучающим видом. Все они живут от командировки к командировке. Джексон и сам такой же. Он пытался, честно пытался вылечиться, уезжал домой, жил как все по схеме дом-работа-дом, чуть не женился, но один чёрт тянет обратно. К звукам стрельбы и к тяжести автомата в руках. Это как в бородатой шутке, знакомой всем наёмникам: ты можешь уехать из Африки, но Африка никогда уже не оставит тебя. Потому что только на передовой чувствуешь себя по-настоящему живым. Уже перед самым стартом Джексон заставляет всех встать в круг. Почему-то именно сейчас, когда их тренинг заканчивается, это хочется сделать особенно сильно, почувствовать себя частью чего-то целого. Двадцать пять дней недостаточно, чтобы понимать друг друга без слов, но достаточно, чтобы позволить прикрыть себе спину. Он вытягивает руку в центр и просит: — Сделаем на удачу? Джинён, улыбнувшись глазами, кладёт свою ладонь поверх, они делали так уже там, в пустыне, когда учили измождённых йеменцев доверять друг другу. Глядя на них двоих, остальные со смешками тоже подставляют руки, последним свою ладонь в перчатке с обрезанными пальцами укладывает стоящий напротив Джебом. — Давайте хорошенько постараемся, — говорит Джексон и, не удержавшись, сначала подмигивает Джебому, а потом, прежде чем он уберет руку, звонко шлёпает своей ладонью по его сверху. Вроде мелочь, а приятно. Первые километров пять Джексон даже не замечает. Бежит, размеренно дыша, и старается беречь силы. Метрах в двадцати впереди него несётся, как заведённый, Марк. После преодоления стены, высотой в пятиэтажку, он вырывается вперед, обогнав и Югёма, и бесконечно матерящегося по-тайски Бэмбэма, которому тяжёлыми кошками, сорвавшимися с края, прилетает по шлему. Ни того, ни другого не видать больше, но маршрут можно пройти разными путями, так что не факт, что за очередным поворотом они не выскочат перед самым носом. Джинён с Джебомом нога в ногу бегут сильно позади, Джексон находит их глазами, когда замирает наверху стены перед спуском. То ли планируют рвануть перед самым финишем, то ли просто не считают нужным торопиться, предпочитая действовать в своём темпе. Поспешай медленно. Так, кажется, любит говорить Джинён. Говорить и делать. Джексон ни разу не видел его суетящимся или делающим что-то в спешке, как ни разу не видел его не успевшим. Никто другой так не умеет. Поэтому, когда он встречает их обоих на зоне с мишенями, только досадливо цыкает. — Вы как умудрились?! Вы же плелись в самом хвосте. — Срезали чутка, — коротко отвечает Джинён, с щелчком снимает свою винтовку с предохранителя и, толком не прицелившись, сносит очередью ближайшую мишень. Всё-то у него получается. Джебом, хлестающий воду поодаль, морщится от резкого звука. Выглядит он не таким свеженьким, как Джинён, продолжающий методично расстреливать выставленные манекены. Растрёпанный, загнанно дышащий и почему-то без защитного шлема, но с чупа-чупсом, Джебом проверяет запасные магазины для двух своих глоков и хмуро обходит Джексона. — Не прострели мне голову случайно — бросает он и, глубоко вдохнув, ступает за Джинёном следом на полусогнутых. Втроём среди выстроенных кирпичных стен тесновато, у них нет связи друг с другом, как в реальном бою, и Джексон и правда боится зацепить кого-нибудь ненароком. Из-за грохота выстрелов ни черта не слышно, а из-за летящих гильз и поднимающейся рыжей пыли — не видно, поэтому, когда Джексон догоняет, наконец, Джинёна за углом, то чуть не стреляет в его мутный силуэт, приняв за ещё одну цель. Джебом, вывернувший неожиданно слева, вовремя вышибает у него винтовку ногой и орёт: — Смотри куда палишь! И, обернувшись, зовёт: — Джинёна! Пусти его вперёд, пусть идет, раз ему настолько невтерпеж. Джинён в шутливой манере с полупоклоном предлагает ему нырнуть в узкий прихотливо изогнутый лабиринт первым, но Джексон, смутившись из-за глупой ошибки, лишь подбирает винтовку и бурчит: — Я подожду, вы же первыми пришли. Он дает им фору в десять минут, а сам засекает время и сверяется с картой, прикидывая, где ещё можно срезать путь и прийти к финишу если не первым, то хотя бы не последним. Марк скорее всего уже километрах в четырёх до конца, если не застрял на отрезке с болотом, и должен проходить последний участок с противопехотками. Ему до конца не больше получаса при удачном раскладе. Таймер пищит, Джексон прячет обычную бумажную карту в пакет с замком и, прислушавшись к гулким выстрелам где-то там впереди, срывается на бег. Под подошвами ботинок перекатываются и звенят гильзы, пока он, поудобнее перехватив винтовку, считает количество поворотов. Где-то тут в стене должно быть окно, если его не проворонит, то, возможно, успеет выйти из сектора даже раньше этой сладкой парочки, разряжающей обоймы метрах в пятидесяти дальше. Про лазейку эту ему вполголоса рассказывает один из парней из другой группы за завтраком, делясь впечатлениями от маршрута. Над головой с жужжанием пролетает дрон с камерой, Джексон запрокидывает голову и, стащив маску, показывает ей язык. Узкое темное окно, больше похожее на обычную дыру в стене, находится ровно там, где должно. Джексон ныряет в него и, спотыкаясь об отдельные кирпичи, несется туда, где на земле лежит яркая полоса света. Чувство восторга затапливает его с головой, когда он выбегает наружу и понимает, что не только избавился от необходимости петлять по лабиринту, но и искусственное зловонное болото, которым их стращала другая команда в столовой с утра, не будет проблемой. Веревочный мостик шатается под ногами и норовит опрокинуть Джексона в вонючую темно-зеленую жижу внизу. Болото должно быть неглубоким, но окунуться в него всё равно не хотелось бы, на такой жаре грязь запечется моментально, и и так тяжёлая амуниция станет совсем неподъёмной. К заминированному участку Джексон подбирается с северной стороны. Тут нет чужих следов, потому что никто из его группы не знает о короткой дороге. Поле готовят каждый раз заново, обходят с собаками, меняют расположение коробок с зарядом и оставляют на пару дней отдохнуть. Джексон глубоко вдыхает, стараясь унять внутренний мандраж, который бывает только на финишной прямой, и, приглядываясь к каждому холмику, к каждой неестественной яме, шагает. Страха нет, он знает, что даже если ошибется, отделается испугом и, может, лопнувшей подошвой ботинок. Но очков ему это не прибавит. Джексон старается не торопиться, но в какой-то момент понимает, что почти бежит, просто огибая все подозрительные места. У рюкзака не вовремя ослабли лямки, и теперь на каждом шагу он чувствительно бумкается о спину и впивается чем-то твердым, что поменяло свое положение внутри из-за тряски. Мешает. Хочется поправить, и Джексон уже начинает притормаживать, как рядом раздается удивлённый высокий вскрик. Марк, по пояс вымазанный в болотной грязи и вовсе без рюкзака, налетает на него сбоку и быстро притягивает к себе за ремень разгрузки. — Во-первых, — кое-как выговаривает он, — смотри под ноги. А во-вторых, ты как так быстро дошёл до сюда, и почему чистый?! Сначала Джексон, как велено, опускает взгляд вниз, где, даже не до конца зарытая, торчит пластиковая крышка нажимной мины. Вот же олух. И только после этого с широкой улыбкой отвечает тяжело дышащему Марку: — Смухлевал. А я думал, ты уже всё. Побил рекорд. — Болото, — он морщится, сбивает подсохший кусок грязи с высокого ботинка и кивком предлагает пошевеливаться, — Югём тоже там застрял где-то. Хрен знает куда он дел Бэмбэма, но последний раз, когда видел его, он был один. И орал. Кажется, на арабском. Лишь бы не утопил его случайно… Джексон ржет и прибавляет ходу, чтобы не отстать от Марка, бегущего налегке. Заметно, что он тоже порядком устал и черпает силы исключительно из нежелания проигрывать. И груз лишний Марк скинул где-то вероятно тоже из-за этого, в настоящем бою так делают только в крайних случаях, а тут, на игре, вполне можно и сжульничать. Впереди, если приглядеться, уже маячат крыши административных зданий, а значит им осталось всего ничего. Джексон стискивает зубы и тоже сбрасывает прямо на ходу рюкзак, винтовку, тяжелую разгрузку. Рядом с грохотом подпрыгивает потревоженная всё-таки «лягушка» и со всеми положенными звуковыми эффектами обдает их пахнущим порохом дымом вместо осколков. Марк, испугавшись, сбивается с темпа, неловко оступается и, матерясь, пропахивает носом пару метров вперед. Джексон борется сам с собой: помочь ему подняться или воспользоваться случаем и обогнать. Но Марк решает дилемму ещё до того, как Джексон тормозит около него. Тяжело перевернувшись на спину и ощупывая лодыжку, он сквозь зубы рычит: — Топай давай, всё по-честному. Встретимся на финише. Последние метров триста даются особенно легко, открывается второе дыхание, а явственно слышимые шаги нагоняющего его Марка ещё больше подгоняют и не позволяют замедлиться. Хотя и лёгкие горят огнём, и ноги уже гудят невозможно, Джексон упрямо движется вперёд, туда, где виднеется медпункт со звёздно-полосатым флагом на крыше. — Час пятьдесят пять, — оповещает его Хелвенстон и хлопает ободряюще по спине, когда Джексон подходит к нему и отказывается от осмотра медика, — если бы не твое рыцарство на стрельбище, то взял бы рекорд. О, а вот и ещё один подоспел. Весь в пыли и обливающийся потом Марк бежит, практически не касаясь земли, и Джексон с радостными воплями выходит к нему навстречу, раскрыв объятия. Марк влетает в него и, задыхаясь, первым делом спрашивает: — Успел? — Нихрена! — смеётся Джексон и треплет его, не на шутку разочарованного, по мокрым волосам, — да черт с ними с рекордами. Ой, смотри, Джинён вроде тащится. Вот ненормальный, он в полной экипировке. Марк оборачивается и лыбится: — И с Югёмом на хвосте. Ставлю двадцатку на то, что Югём его обгонит у самого финиша. — Джинён его сделает, — Джексон бьёт своим кулаком по подставленному кулаку Марка и, глотнув воды из фляжки, орёт, — Джинёна, я поставил на твою победу двадцать баксов, поднажми! Югём, видимо, от возмущения, прибавляет ходу и, когда до конца остаётся метров тридцать, подло подрезает Джинёна под поддерживающие вопли Марка. — Давай-давай-давай! — Джексон подпрыгивает на месте, — дави его! Джексон уже думает, что с двадцаткой придется распрощаться, но тут, явно из последних сил, до того, как Югём пересекает условную черту финиша, Джинён хватает его за рюкзак сзади и дёргает назад. Югём валится на спину с высоким визгом, переходящим в брань (действительно арабскую), а Джинён демонстративно прогулочным шагом подходит к Джексону и хлопает своими ладонями по его, а после, протянув руку, поднимает на ноги злобно пыхтящего, похожего на муми-тролля Югёма. Джинён сдирает шлем с маской, мотает головой медикам, мол, помощь не нужна, и, переведя дыхание, спрашивает: — Марк? — Нет, — хвалится Джексон, высунув язык, и передаёт ему фляжку с остатками воды, — но три минуты не хватило до рекорда. Если бы я вас с Джебомом не пропустил вперёд, то успел бы. Кстати, о птичках, где Джебом? Вы же нос к носу шли. И Бэмбэм пропал… Джинён, стаскивающий с себя жилет, прыскает: — Он в своём репертуаре. Поторопился и увяз по уши. Буквально. — А мы с Бэмбэмом разошлись в лабиринте, — угрюмый Югём садится прямо на землю и начинает счищать руками с подошвы налипшую грязь, — он всё про какое-то окно говорил… — Тогда ждём, — Джексон хмыкает понятливо и, спрятавшись в тень от медпункта, тоже садится и вытягивает вперёд гудящие ноги. — Что? Сотню разыграем? Кто на кого ставит? — Марк плюхается рядом. — Бэм наверняка обгонит. — За Бэма, — кивает Югём и тоже уползает в тень, — он упрямый и выносливый, хоть и выглядит тощим. И целеустремлённый очень, так просто не сдастся. — За хёна, — говорит с теплой улыбкой Джинён, щурясь на солнце, вокруг глаз его появляются морщинки, делая его одновременно и старше, и по-ребячески шутливым, — он же мне уши открутит, если узнает, что я поставил не на него. — Такие лопухи открутишь, как же, — ворчит Югём и тянется пнуть его, — ну и говнюк же ты, Пак Джинён. — Эй, — голос у Джинёна становится ниже и холоднее, — я тебе хён, вообще-то, повежливее. — Это вы там в своей Корее парьтесь с формами вежливости, а тут не надо мне мозги пудрить. Говорю, как хочу. — В смысле “в своей”? — цепляется Джексон за фразу, — ты что, не кореец? — Технически, — Югём, застеснявшись отчего-то, трёт кончик носа и очень нехотя тянет, — но родился и вырос я в Джидде, родители там работали при посольстве. И по-арабски говорю лучше, чем по-корейски на самом деле. Вот, — он поднимает на Джинёна взгляд, — не научен я “хёнить”, понятно? Вот, значит, откуда этот акцент его странный, так не похожий на обычный корейский, и арабская ругань, думает Джексон, а вслух говорит: — Ну, по твоему носу сразу понятно было, что ты откуда-то с тех земель. Вон какой он выдающийся у тебя. И хихикает, пытаясь увернуться от брошенной в него перчатки. Джинён ржет над ними, прикрыв улыбающийся рот ладонью, а Марк, приложив руки козырьком к глазам, оповещает: — Вдвоем идут, нога в ногу. Джексон, твой выбор? Джебом или Бэмбэм? Джексон оборачивается туда, куда глядит, прищурившись, Марк. И правда нога в ногу. И оба одинаково чёрные от болотной грязи с головы до подошв высоких ботинок. Купались они вдвоем там, что ли? — Эй, Джебом! — кричит Джексон, вставая со своего места, — если придёшь последним, то я потрачу сотню впустую! Тебе придется извиниться за это! На коленях и очень искренне, ясно? Джебом спотыкается и, кажется, действительно начинает перебирать ногами шустрее, стараясь обогнать Бэмбэма. — Господи, Джексон, — шипит Джинён рядом и отвешивает ему хороший подзатыльник, — следи за языком, тут же люди. — А что я такого сказал? Каждый думает в меру своей испорченности, — невозмутимо пожимает плечами Джексон, — зато смотри какой эффект! Глядишь, и мы с тобой по лишней сотне хапнем. — Бро! — Югём размахивает руками, как мельница, когда эти двое подбираются совсем близко, — за Таиланд! За маму! За семью! Бэмбэм лыбится ему, на его тёмном от грязи лице ничего и не видать больше, кроме этой сияющей улыбки, и пропускает какую-то кочку под ногами. Но, прежде чем падает, Джебом ловит его за шиворот и, встряхнув как котёнка, перекидывает через линию, криво прочерченную Югёмом пяткой на песке для удобства. Бэмбэм, всё-таки не устояв, бухается коленями и ладонями на землю. Выглядит он измученным и уставшим настолько, будто больше не встанет никогда уже. Джебом присаживается рядом и треплет его по мокрым светлым волосам и загорелому блестящему от пота затылку. Дыхание у него тоже сбито, и он то и дело надсадно кашляет, грозясь выплюнуть лёгкие, но всё равно кажется жизнеспособнее Бэмбэма с трясущимися руками. — Давай, поднимайся, нельзя сидеть, — говорит он Бэмбэму сипло, а потом, встав нетвердо, мрачно размазывает пыль по красному лицу и хмыкает, — ну, что, кто какое пиво предпочитает? Бэмбэм булькает что-то, закашливается и блюёт Джебому прямо на ботинки. Им не дают ни переодеться, ни отмыться, только отпаивают чем-то сладким и пахучим зелёного Бэмбэма и уводят сразу под тент на разбор полётов. Хелвенстон скупо и жёстко проходится по всем, показывая на экране громоздкого ноутбука записи с самыми вопиющими ошибками, вроде той, когда Джексон чуть-чуть не подстрелил Джинёна. Больше всего достаётся занявшему сразу три стула и стащившему изгвазданные Бэмбэмом ботинки Джебому. Его отчитывают и за то, что сошёл с рекомендованной тропы на болоте, и за то, что вернулся за застрявшим там же Бэмбэмом. Все знают, если в группе во время операции кто-то ранен, то нужно покинуть место боя, не помогая другим. Основная задача наёмника — спасти себя. Джебому, судя по всему, глубоко плевать на все эти их правила, он, кажется, и вовсе не слушает нотации, а смотрит внимательно куда-то вдаль. Когда Хелвенстон переходит к перечислению его удачных решений, Джебом вдруг соскакивает с места и, зачем-то поклонившись, невнятно извиняется на корейском и выбегает из-под тента, так и не обувшись. Форменная куртка его тоже остаётся одиноко висеть на спинке стула. — В туалет он, что ли, сорвался? — Марк недоуменно провожает его взглядом. — Так приперло, что ботинки забыл, бедняга. Все смеются, Хелвенстон неодобрительно качает головой и, постучав пальцами по клавишам, запускает следующий видеоряд. На записи мелькает светлая макушка Югёма, Джексон пытается сфокусироваться на ней, пытается сконцентрироваться на хриплом голосе Хелвенстона, но усталость всё-таки берет своё, внимание рассеивается, и очень клонит в сон. Джексон зевает и отворачивается от экрана к полю, по которому бежал каких-то полчаса назад. А теперь по нему почему-то несется на всех парах Джебом, сверкая голыми пятками. Мчится он так, как не бежал во время прохождения маршрута, его белая майка маячит уже достаточно далеко, хотя времени прошло всего ничего. С Джексона тут же слетает сонливость. — Какого хрена он вытворяет?! — Ищет кустики побольше? — отзывается Марк. — Куда его черти несут, он же голый совсем, вот больной… — Может, вспомнил, что лишнего выкинул? — неуверенно тянет Бэмбэм, — он всё сбрасывал с себя где-то на середине поля. Джинён, который, кажется, тоже успел задремать, вскакивает с места, его стул с грохотом опрокидывается. — Он же босиком… С Джинёном вместе они выбегают наружу, Джексон на ходу застегивает куртку и наматывает на голову платок. — Джебом! — орут они в два голоса. — Стой! Джебом и правда останавливается метрах в трехстах, но вряд ли из-за их криков, он стаскивает вдруг с себя майку, опускается на корточки и так замирает. Хелвенстон, тоже вышедший из-под тента, встаёт с Джексоном рядом и, сдвинув кепку со лба, задумчиво спрашивает: — Его что, по голове часто били? Там же мины везде, а он разутый и раздетый. — Хён всегда такой был, — Джинён топчется на месте, будто не зная, куда себя деть, — делает, что вздумается. Надо заставить его дождаться кого-то, туда-то он дошёл без приключений, а вот обратно... — Ну, пока что он стоит, — Джексон щурится, вглядываясь вдаль, — чего его только туда понесло. — Давайте собаку к нему отправим? — предлагает Марк, — она его выведет. — Это долго, он скорее всего не будет ждать столько на жаре, — говорит Джексон, возвращается под тент, где стоят наскоро протертые джебомовы ботинки, и быстрым шагом направляется к так и сидящему застывшей статуей Джебому, — я отнесу ему обувь. И все ваши пожелания. Он добирается до него целую вечность, хотя, казалось бы, вот он — рукой подать. Забитые мышцы на ногах поддаются неохотно и жгутся изнутри на каждом шаге. Джебом, когда до него остаётся метров сто, встаёт в полный рост, отступает немного назад и снова замирает истуканом. Поза его выглядит неестественно-напряжённой, Джексон замедляется и, прочистив горло, кричит во весь голос: — Только не говори мне, что ты наступил на неё, придурок! На самом деле всё, что он хочет, чтобы Джебом как-нибудь огрызнулся сейчас, но тот только послушно молчит. Молчание — знак согласия? Или не услышал? Или решил подержать интригу шутки ради? Джексону казалось, что не в его привычке так вот глупо шутить, но правда в том, что он всё равно недостаточно хорошо знает Джебома, неделя в Нью-Йорке и месяц здесь, в Мойоке, не сделали его экспертом в его чувстве юмора. Джексон выдыхает шумно носом и, поправив сумку, перекинутую через плечо, прибавляет опять ходу. Подойдя совсем близко к так и стоящему к нему голой спиной Джебому, он рычит: — Ты ебанутый! — Стой, где стоишь, и остынь, — Джебом даже не оборачивается на него, — на три часа ещё одна лежит, не наступи. — Да хрен с ней, я, в отличие от тебя, обутый. Тебе что, пальцы на ногах лишние? — Да не дёргайся ты, — ворчливо бурчит Джебом себе под нос и возится с чем-то, стараясь не переносить вес на другую ногу. — Не дёргаюсь, — упирает руки в бока, бросает сумку поодаль и переводит дыхание, — на «разгрузочную» нарвался? — Да я не тебе, но ты тоже не шевелись — отвлечённо роняет Джебом и опять с чем-то копошится, где-то очень рядом раздается придушенное мявканье, над головой стремительно пролетают две крикливые чайки, в их верещании чудится отчётливое “Идиот”. — Наверное, на разгрузочную, раз до сих пор не сдетонировала... Джексон, терзаемый беспокойством, тщательно выбирает место, куда наступить, встает практически вплотную и почему-то шепотом произносит: — «Манёвр Шумана» или мне попробовать подлезть вместо тебя? В любом случае рванет... — Вместо меня, — так же тихо отвечает Джебом, — на счет “три”? — Один, — считает Джексон, приближается на полшага и кладёт ладонь Джебому на твёрдый, горячий живот, вздымающийся от размеренного глубокого дыхания. — Два, — выдыхает Джебом и аккуратно начинает сдвигаться в сторону, уступая место для ноги Джексона. — Три! Зажмурившись, Джексон спихивает Джебома влево, а сам быстро подставляет свою ступню вместо его. Он готов и к оглушающему хлопку, и к боли, но спустя двадцать-тридцать-сорок секунд ничего не происходит, и они оба резко выдыхают облегчённо. — В сумке твои ботинки, — он оборачивается, — переобувайся и… Джексон запинается на полуфразе, потому что раздетый по пояс, обгоревший на солнце и ужасно занятый Джебом пытается сладить с молодой и очень строптивой кошкой, наскоро спеленатой майкой. Он самозабвенно тискает её, заворачивая в ткань плотнее, и, кажется, даже мурчит ей что-то утешающее в процессе, хотя мелкая тварь раздирает в кровь ему руки. Опешив, Джексон сходит с места, забыв обо всём на свете, потому что… — Ты так за кошкой драпанул?! Джебом растерянно смотрит на него, потом на так и не взорвавшуюся мину, подглядывающую за ними торчащим из земли зелёным уголком с издевательским клеймом «У», затем на вырывающуюся кошку и молча, быстро отходит к сумке. Он топчется около неё беспомощно, пока Джексон не вытряхивает наружу его ботинки и с силой не отбирает притихшую тут же животину. — Если бы она напоролась на мину даже с малым зарядом, то её бы точно на запчасти разобрало, как Бэмбэм выразился, — оправдывается Джебом, зашнуровывая ботинки на стёртых и наверняка болящих ногах. Выбившиеся из хвостика волосы занавешивают его смущённое донельзя лицо. Очень странно видеть его таким: раздосадованным и пристыженным. — Ничего бы с ней не случилось, — фыркает Джексон, подняв кошку к самому носу, — она не такая бестолковая, как ты. И у неё, в отличие от тебя, девять жизней. Ух, глазищи какие! — Ни у кого не может быть девять жизней, — отрезает Джебом, разогнувшись, — держи её крепче или отдавай обратно. Не хватало ещё, чтобы сбежала. — Сначала снять помоги, — Джексон прижимает кошку одной рукой, а второй начинает расстёгивать нагретые солнцем пуговицы, — ты красный весь уже, ещё немного, и кожа слезать начнет. Накинь на себя, пока не доберёмся. — Дай её мне, неудобно же. — С чего ты решил, что это “она”? — Джексон передает бережно кошку и, стащив с себя китель, надевает его на плечи Джебома. Китель им с кошкой явно узковат и тесноват, но они в нём не на парад идти собираются, а для короткой прогулки и так сгодится. — Бубенцов нет... — отвечает по-детски Джебом, морщится и поводит плечами, — шею щекочет что-то. — Нежный какой, — Джексон подворачивает выбившийся ярлычок на вороте и не очень аккуратно перетягивает его волосы резинкой заново в кривоватый хвост, собрав повыше. Взгляд цепляется за темные точки родинок на скуле, над губой, на шее. На груди, кажется, тоже были, и на руке у локтя, Джексон касается пальцами тех, что виднеются на изгибе шеи, и так и не убирает ладонь, пряча пальцы под воротником. — Слышал от кого-то, что человеку с большим количеством родинок сопутствует удача. — А ещё это указывает на повышенный риск возникновения рака кожи, — Джебом отшатывается раздраженно. — Какая ещё удача? Ты же видел мою спину и руки. Вечно все шишки на меня валятся... — Шрамы — это почетные знаки, — Джексон заправляет ему за ухо непослушную выбившуюся прядь, — знаки, свидетельствующие о твоей смелости. — Глупости, — Джебом опускает взгляд и легонько гладит затихшую у него на руках кошку, — не отваги. — Пусть так, — стерев темное пятно с его щеки, Джексон заставляет на себя посмотреть и медленно произносит, — но ты всё ещё живой. Это ли не удача?