Дисперсия

Я спал обрывками: просыпался, видел, что все, в том числе и Гордон, спят, и предпринимал новые попытки уснуть, — каждый раз при пробуждении я обнаруживал свою голову на плече Гордона. Это выходило непроизвольно — в момент, когда я почти погрузился в дрему и не мог контролировать тело. В конечном итоге я проспал ещё пару часов и очнулся где-то в семь утра, когда мы снова сделали остановку. От сна в сидячей позе болела спина и особенно шея, хотелось выйти и размять ноги. Мы остановились у второй по счёту заправки, и Гордон с Вильгельмом поменялись местами. — Эрик, пойдёшь в магазин со мной? Я не сразу расслышал слова Мэри. Мой взгляд прилип к асфальту — несколькими минутами ранее на телефон пришло сообщение от матери, но я не сразу заметил его. В нём она говорила о дяде — уже с начала показалось, что ничем хорошим так внезапно мать не станет делиться, особенно учитывая сложившиеся обстоятельства. В последнее время, примерно пару месяцев назад дядя ходил с охрипшим голосом, словно заболел. Не было причин сразу же поднимать панику, да и он не спешил обращаться за этим к врачу — само пройдёт как обычная простуда. Проходил так некоторое время, пока родители не уговорили его сходить к специалисту. Дядя, в принципе, никогда особо не следил за своим здоровьем, да и никто из взрослых в нашей семье, чего уж скрывать, не заботился о собственном. «Ничего же страшного не случится», — говорил он и потом ещё как-нибудь добавлял, словно острую приправу, шутку о смерти. Прямо как бабушка, когда сильно злилась на меня — у неё с мамой была склонность напоминать о том, что мои выходки могут довести их до гроба, а я с каждым годом всё больше боялся и верил, что эти её слова исполнятся. И продолжал наступать на те же грабли, искренне не желая смерти ни одному из родственников. Лучше я, чем они. — Эрик! — Да, иду-иду, подожди меня! — я побежал за Мэри, которая скрылась за прозрачными автоматическими дверьми. В магазине пахло свежевыпеченными булочками и другими сладостями. Глаза разбегались от обилия полок с пестрыми разукрашенными упаковками вредной пищи. Мэри, набрав пачку чипсов и пару бутылок газировки, остановилась около кассы, внимательно разглядывая жвачки, которые были выставлены там. Она словно вчитывалась в каждый ценник, сверяя, сколько у неё осталось денег и хватит ли их на жвачку. И остановилась, как я ожидал, на Hubba Bubba с наклейкой внутри, которая прилагалась к каждой прямоугольной упаковке. Её можно было приклеить к коже, приложив на некоторое время и намочив, а потом снять верхний бумажный слой. Мы называли это татуировкой. Она и правда была как временная татуировка. Мэри в детстве обклеивала ими не только всю руку, но и лицо, если могла, и выглядела нелепо. Иногда она уговаривала меня приклеить что-то себе на руку, но чаще всего, если я хотел представить, что у меня есть татуировка, я сам рисовал себе на руке. — Чего такой хмурый? — Учительница сказала, что если я буду рисовать на руке, то чернила впитаются в кожу и случится страшное. Со стороны мужчины раздается короткий смех. Заметив недовольный взгляд племянника, он делает вид, что кашляет, и не прекращая улыбаться, треплет по рыжим волосам. — Фантазии твоей учительницы можно только позавидовать, — заверяет тут же племянника молодой человек, подмигнув. — Я тоже рисовал у себя на руках, как и твоя мама. И как видишь, ничего с нами не случилось! — уверенно добавляет он. — Сколько нам осталось? — почти крикнула Мэри своему брату, когда мы вышли уже из магазина. Кинув упаковку от сигарет в урну, Гордон посмотрел на часы, затем достал из кармана зажигалку и уже с последней сигаретой во рту ответил на вопрос сестры. — Немного. Мэри фыркнула и решительным шагом подошла к нему, потянулась рукой к сигарете и выхватила её у того из-под носа. Гордон не успел даже отреагировать — Мэри сразу же отбежала в сторону и спешно стала тушить её об поверхность мусорки, а затем выбросила. — Ну, и что ты сделала? Я почувствовал, как по спине прошлась стая мурашек и немного съежился, спрятав руки в карманы толстовки. Мне было неловко за подругу и не по себе при виде спокойной реакции Гордона. — Я сделала то, что должна была! — Мэри гордо и с вызовом вздернула подбородок вверх. Но Гордон ничего на это не ответил, только пожал плечами и пробормотав что-то про себя, направился к машине. Я побежал за ним. Если не занять переднее пассажирское кресло, то так и просижу весь остаток дороги не рядом с ним. Меня охватило внезапное желание поговорить с Гордоном. Просто и без причины, чтобы как-то развеять негативные мысли. А внезапные желания я никогда не откладывал на потом — у них было свойство исчезать так же быстро, как они и появлялись, в итоге оставляя меня с ощущением чего-то недостающего. — Что-то случилось? — поинтересовался Гордон, пока мы ждали остальных в салоне. Я всё не мог прекратить думать о дяде. Получается, он врал нам, — всё это время он говорил, что ходит к врачу и что все в порядке. Или все врали только мне. Родители не были настолько наивными, чтобы верить ему на слово, ведь должны же быть бумажки от походов к врачу, которые он, очевидно, скрывал. Мне, естественно, никто ничего не собирался показывать. Ко всему прочему, я чётко помню слова дяди, когда родители предложили ему свою помощь. Мол, эти деньги нельзя пускать на ветер, ведь у нашей семьи есть будущее — я и Вилл. И лучше сохранить их для нас. «И в конце концов, это моя жизнь и мне решать, хочу ли я стать для вас лишней обузой», — такими были слова дяди, когда я в последний раз заглянул к нему в гости. И когда он стал таким? Неужели после загадочного исчезновения Агаты из нашей, точнее, его жизни… — Да нет, всё как всегда, — ответил я немного погодя. Решил, что размышления о дядиной проблеме можно отложить на потом. Нас ждала весёлая поездка в парк аттракционов. Мне показалось, что затрагивая такую тему во время поездки, я лишний раз собью весь настрой. Дядя обещал, что на мой семнадцатый день рождения подарит мне гитару. На самом деле, я уже не так сильно увлекался игрой, как пару лет назад, и помнил только аккорды к Pink Floyd — If, поэтому, когда он раньше времени вручил мне красную, совсем новенькую гитару, я решил сыграть ему именно эту песню. Потому что он попросил меня. Дядя верил в меня, в то время как все — отец, мать, Вилли — были убеждены, что это пустая трата денег, как и скейтборд: прокатался года два и забросил в чулане дома. Выбор пал на неё, потому что нам с дядей нравилась эта группа. Аккорды были относительно несложные для запоминания, да и текст тоже, но что-то в ней было такое волшебное, действующее на меня как снотворное. Когда Гордон завел мотор, автомагнитола сама по себе включилась. И заиграла именно эта песня. В носу предательски защипало. Я просто задумался о том, что будет, если дяди не станет. Как это повлияет на мою дальнейшую жизнь. Ведь это было неизбежно. Я уже видел мёртвых людей прежде и ещё не до конца оправился от увиденного. На мой четырнадцатый день рождения умерла бабушка. Воспоминания о том дне: она, лежащая в гробу, со спокойной улыбкой на губах, слёзы и несчастный вид мамы, стоящей рядом с отцом, который впервые, казалось был настолько серьёзен, — хлынули на меня все разом. Но, кажется, хуже всего тогда пришлось дедушке: он выглядел так, словно бабушка была ещё жива, погрузилась в глубокий сон. Он умело скрывал все негативные эмоции всегда, и в тот день особенно. У одного меня смешанные чувства отражались на лице: злость на непонятную силу, что забрала у меня и родных дорогого человека, с впервые грянувшим на меня осознанием, как коротка и мимолетна человеческая жизнь. Гордон заметил, как при последних мыслях, — воспоминаниях о бабушкиных похоронах — я прикусил щёку и сильно вжался в спинку сидения. — Может, скажешь все-таки, что случилось? Меня хватило лишь на несколько минут, прежде чем я сдался, — даже вспомнил последний диалог с дядей, а он выглядел как наставления от человека, который предчувствует свою смерть. Дядя будто знал, что она стоит прямо за его спиной и отсчитывает время с помощью песочных часов. И теперь там осталось пару песчинок. Но, как назло, именно в такой момент, я не был рядом с ним. — Мы можем свернуть назад, — спокойно предложил Гордон, — если это важно для тебя. — Нет, — я запнулся, начав грызть кутикулу большого пальца. — Не думаю, что он бы одобрил подобное. Дядя никогда не настаивал на своей компании, но всегда был рад видеть меня. С ним можно было поговорить о том, что не любила слушать мама, а папа бы подшутил. Дядя тоже иногда шутил надо мной. Он становился особенно сговорчивым после пары бокалов спиртного. Его нельзя было назвать человеком, который запивал свое горе алкоголем, но он будто открывал в нём что-то, что он старательно скрывал: усталость и грусть. В последнее время он и без этого выглядел так, словно потерял всякие силы жить. Я привык видеть его вечно гладковыбритым, в отличие от отца, и впервые за все время увидев его с щетиной, заметил, что часть её была седой. С ней он стал выглядеть старше, чем был. — Хватит думать о грустном! — Мэри припала к спинке моего кресла со своей стороны и щелкнула пальцем мне по голове. Так бестактно она выводила меня из состояния раздумий. Любого другого человека это выбесило бы, но я привык к ней и был даже чем-то благодарен, что она так беспардонно врывалась в моё пространство и, как маленькое землетрясение, вырвала с корнем плохие мысли. Наверное, я недооценивал Мэри, считая её скорее надоедливой младшей сестрой, чем другом. — Ты права, — кажется, своей реакцией я удивил не только Гордона, но и подругу, потому что она так покосилась на меня, словно я сказал что-то неподходящее. — Не стоит думать о грустном, когда у нас впереди веселье! — Знаешь, это прозвучало немного жутко, учитывая то, как ты улыбнулся, — заметила Мэри, — только ртом, глаза у тебя всё ещё грустные. Я недовольно фыркнул и отвернулся от неё, сдвинувшись ближе к двери, и прильнув к окну лицом. Теплый воздух, выходящий из ноздрей, у поверхности стекла превращался в пар, и я по старой детской привычке стал вырисовывать что-то пальцем на ней. — Ничего не получается! — мальчик откидывает игровую приставку в сторону. Та слегка ударяется об твердую поверхность дверной ручки и падает на кресло, рядом с хозяином. На гладкой оливковой поверхности появляется царапинка. Эрик вжимается в спинку детского кресла, скрестив руки у груди и выпятив нижнюю губу вперед и недовольно сверлит взглядом пол с резиновым ковриком для ног. — Что у тебя там опять? — раздаётся голос с водительского кресла. — Я не могу пройти уровень уже в сотый раз. — Пройдёшь в сто первый, — пожав плечами, замечает сидящий на переднем пассажирском сидении старший брат Эрика. Следующие несколько минут они проводят, вслушиваясь в слова песни, которая играет в автомагнитоле. Пока она внезапно не обрывается. Эрик, напрягшись, вытягивает голову, осматриваясь. Ему не нравится, когда песня обрывается, не доиграв до конца. — Вылезайте. Сейчас заправимся и дальше поедем. А пока я вам чего-нибудь перекусить куплю. Поездки с дядей загород –неотъемлемая часть жизни Вильгельма и Эрика. Пару раз в год, когда родители решают отдохнуть от детей, братьев забирает с собой их молодой дядя в часовые поездки в окрестностях родной провинции. Прогулки на свежем воздухе, на лоне природы нравятся как Вильгельму, так и Эрику. Впервые за весь год жизни под одной крышей, эти двое в компании дяди внезапно прекращают свои повседневные перепалки, отложив их на потом. Правда, совсем гладко поездки никогда не проходят. По пути к нужному месту, дядя постоянно останавливается у заправок и покупает обоим племянникам всё, что им приглянется: вредную пищу, флакончики с мыльными пузырями, игрушки-головоломки, которые так привлекают ярким окрасом Эрика, детские журналы с комиксами. «Дядя вас балует», — недовольно отзывается всегда о подобных трофеях мать мальчиков, а отец только согласно кивает. — Ну, чего там, показывай! — внезапно раздается голос дяди над головой Эрика, когда он включает непонятно откуда взявшуюся приставку. Незаметно вытащил из машины, пока взрослые не заметили. Словив неодобрительный взгляд со стороны старшего брата, Эрик фыркает. — Нет, я сам. А то папа потом будет смеяться надо мной. — Он не над тобой смеётся, — кривя рот, заявляет Вильгельм. — А ты чего его защищаешь, над тобой-то никто дома не смеётся. — Наверное, потому что я не клянчу у других помощи. — Тихо, тихо, ребята. Мы же вышли загород, чтобы отдохнуть от всей это суеты городской. Вы чего? — Дядя разочарованно вздыхает. Да, зря это он вообще полез с распросами. Эрик протягивает ему приставку, с надеждой, что быстро поймет тактику игры, разглядывая прохождение взрослого. — Не беспокойся. Ты вскоре сам научишься решать всё. Это же не высшая математика, в конце концов, — и мужчина усмехается, а Эрик краем взгляда замечает, как Вильгельм закатывает глаза на эти слова. «Он ещё маленький, относись к нему терпимее», — Эрик знает, как брат ненавидит эту фразу. Да и ему самому она противна. Что значит «терпимее»? Да и честно ли это, ведь он всегда будет младше, неважно, сколько им будет лет. Эрику никогда не догнать и обогнать Вильгельма в этом, как бы он этого ни хотел. «Прояви уважение к брату, он старше, больше твоего знает» — эта фраза вечно вертится в голове у Эрика, как назойливый комар в жаркие летние ночи, не давая спокойно уснуть. А если так будет всегда? Всегда придется во всем слушать Вильгельма и уважать его выбор, в то время как он будет лишь из жалости и этого дурацкого призрения терпеть его. — Проснись, соня. Мы приехали, — слышу сквозь пелену сна чей-то голос. Взмахнув рукой в воздухе, недовольно бормочу, чтобы мне дали ещё пару минут и пытаюсь удобно устроиться на другой ладони, которую уложил себе под ухо как подушку. И тут машина резко останавливается, и из сна меня уже выводит громкий голос, который я ни с кем не спутаю — он принадлежит брату. И тот, кажется, чем-то недоволен.