Деревья умирают стоя.

Квентин не настолько помешан на контроле, чтобы отслеживать посещения занятий Питера. Он точно знает, во сколько тот должен вернуться домой, и каким-то способом узнает, если Питер задерживается.       Питер сидит во дворе университета на обшарпанной скамейке, которая нуждалась в покраске этим летом, но так ее и не получила. Старая краска от сырости и прямых солнечных лучей за прошедшее время местами вздулась и облупилась, и Питер с наслаждением в задумчивости ее отковыривал.       На столе, таком же пострадавшем от природных явлений, стоит бумажный стаканчик кофе, который Питер купил десять минут назад в местной кофейне. Своих денег у Пита никогда нет, а Квентин не особо щедрый на «карманные расходы». Поэтому приходится покупать напиток со скидкой для студентов, невкусный, но Питер не жалуется.       По дороге в университет Питер решил пропустить еще несколько занятий, ему нужно подумать. Думать он хотел в библиотеке, тем более ему нужен выход в интернет, но перед этим захотелось кофе.       Его мир рушится, Питеру казалось, стаканчик кофе поможет ему удержать равновесие.       Питер ойкает, посадив себе занозу. Краска кончилась, и он продолжил колупать уже щербатое старое дерево.       Кофе в стаканчике остыл и стал еще отвратительнее, чем был. Молоко пенкой собралось на поверхности, создавалось впечатление, что в стаканчик кто-то плюнул. Или чего похуже.       Питер вздыхает, погрузив пострадавший палец в рот, проходится языком по ранке, нащупывая торчащий маленький кусочек дерева. Зажимает его зубами и вытаскивает. Легкая боль юркой змейкой скользит по руке.       Вчера Квентин был особенно жесток. Питер, как мог, оттягивал момент, когда надо подумать об этом. В какой-то момент даже хотелось закрыть на этот инцидент глаза. Ну, был. И что?        Квентин сует ему куртку в раздражении прямо с порога. Бурчит: «У тебя есть десять минут», уходя в большую комнату.       Питер ненавидит заниматься сексом в большой комнате. Диван дает своими габаритами множество вариантов поз, которые его мог заставить принимать Квентин. Хуже всех — лицом к лицу. Тогда приходится притворяться, как ему все нравится. Что он тоже получает удовольствие. В коленно-локтевой куда проще. Главное сжать челюсти сильнее и не стонать. «Не молчи, не молчи» — в такие минуты приказывает Квентин. Приходится блеять в подушку, зажмурившись от унижения.       — В чем дело? — спрашивает Квентин, когда прошло десять минут, а Питер все еще в своей одежде и даже не заглядывал в ванную.       Питер знает: Квентин не будет его трахать так, не подготовленным. А сама подготовка для него слишком брезгливое занятие.       Квентин смотрит зло, глаза — темные угли. У Питера вдоль позвоночника холод, словно кто-то от шеи до копчика проводит кусочком льда.       — Я не хочу, Квентин.       Сказал и замер, в шоке от своей смелости. И от возможных последствий.       — Что, прости?       В глазах мужа зажигаются огни, которые пугают Питера еще больше. Словно он своим отказом что-то разбудил в мужчине. То, что должно спать.       — Иди сюда, — ласково просит Квентин.       Такой тон пугает еще больше.       — Почему ты такой непослушный? — спрашивает Квентин, когда Питер не двигается с места.       Питер может сказать, что знает — для секса нужно согласие обоих партнеров. В противном случае, это — насилие. Для него это только недавно стало откровением.       Общаясь со сверстниками он, конечно же, многое слышит, отмечая, что Квентин изначально вкладывал в него неверные понятия.       То, что еще вчера казалось нормальным, обыденным и обычным, сейчас пошло трещинами и вот-вот должно осыпаться. Если он не хочет секса, а он не хочет, то не обязан соглашаться.       Питер опускает взгляд, не выдерживая. Квентин неслышно подходит к нему, заставив задохнуться от неожиданности, когда сильная рука больно сжала волосы у Питера на затылке. Квентин вздергивает его голову, заглядывая в лицо:       — Говори! — тихий, полный злобы рык.       Питер ничего не может поделать, его трясет крупной дрожью. Квентин это чувствует, и его губы расходятся в улыбке.       — Пожалуйста…       — Пожалуйста, что? Что опять поселилось в твоей дурной голове?       Квентин еще сильнее выворачивает голову. Теперь шея Питера беззащитно обнажена, изогнута так, что косточка кадыка выступает четко и остро. В шее что-то хрустнуло.       — Чего ты там не хочешь, Питер? А? Скажи так, чтобы я слышал!       Питер закрывает глаза, в нелепой попытке спрятаться, убежать, хотя бы внутрь себя. Закрыться хоть чем-то, пусть это всего лишь тонкая кожа век.       — Я твой муж! — чеканит Квентин. — Я тот, кто не бросил тебя, когда ты никому не был нужен. Где бы ты был? В приюте, а потом на помойке! Я оплачиваю твое гребанное образование, твою одежду и еду. Все, что ты имеешь — благодаря мне. И что я слышу? Нет? Ложиться под меня — твоя прямая обязанность, Питер. Как мужа и очень послушного и благодарного мальчика! Только этим ты хоть как-то можешь отблагодарить меня за все, что я делал для тебя! Так что ты скажешь сейчас?       Питер не хочет плакать, но слезы сами собой катятся по щекам. Сложно определить причину их появления. Может из-за резкой боли у корней волос, может из-за обидных слов и понимания — он для Квентина ничего не значит. Так, безотказный питомец. Может, из-за того, что сейчас его все равно заставят, унизят, растопчут.       Не дожидаясь ответа, Квентин начинает его раздевать.       — Ну, не плачь, — произнес Квентин, проведя ладонью по щеке, стирая влагу.       Он отпускает волосы, и Питер возвращает голову в естественное положение. Шею ломит, но это меньшее, на что он должен обращать внимание.       — Ты сам во всем виноват, — Квентину словно жаль, что ему приходиться делать то, что он делает. — Надо просто слушаться меня. Снимай с себя все и на диван.       — Позволь мне… — голос позорно дрожит, Питер замолкает, давая себе возможность немного успокоиться, — дай мне время.       — Я тебе давал время. Теперь придется так. Питер, некого винить, кроме себя. Ты же понимаешь?       Питер понимает. И уже жалеет, что начал все это. Надо было слушаться и не выступать. Ничего нового с ним Квентин не сделал бы. Питер знает, к чему готовиться и чего ожидать. А сейчас ему по-настоящему страшно. Квентин спокоен и даже ласков. И это пугает больше всего.       — Черт с тобой!       Квентин резко дергает его на себя, когда Питер непослушными пальцами слишком медленно расстегивает пуговицы на своей рубашке. Комната кружится перед глазами каруселью и вот он уже коленями на диване, а перед лицом стенка. Животом он упирается в мягкие подушки и тяжело дышит. Страх поднимается на новую высоту, такого он еще не испытывал.       Квентин задирает на нем рубашку, закинув ее на голову. Резкими движениями начинает стягивать штаны, ломая молнию.       — Квентин, я не готов, я не готов! — шепчет Питер, немея от ужаса.       Ему и так каждый раз больно, хотя в ванной он растягивает себя всегда хорошо и основательно, как бы противно ему ни было.       Как проникновение будет ощущаться без подготовки, думать не хочется. И надежды на то, что Квентин его растянет — нет.       — Это ты во всем виноват, — Квентин наваливается на него, еще сильнее прижимая к диванным подушкам, — я не хотел так. Но ты меня заставил! Не оставил выбора. Никто не виноват, кроме тебя, Питер. Поэтому заткнись и терпи. Каждый получает то, что заслуживает.       Питер готов к боли, но не к такой. Его словно разрывает изнутри. Квентин входит туго только по слюне, себе причиняя боль тоже.       Питер так крепко стискивает челюсти — сейчас зубы точно раскрошатся. Просить, умолять бесполезно, этим он только больше раззадорит Квентина. Терпеть, надо потерпеть. Это не может длиться долго.       Питер мыслями уходит в свои фантазии, в будущее, которое, он знает, точно будет. Когда-нибудь закончится все.       Квентину удается сделать всего несколько фрикций. Возбужденный властью над другим человеком, зажатый в тесноте заднего прохода, он не смог продержаться долго. Кончает слишком быстро, зато сильно, аж до ярких пятен перед глазами.       Питер мелко дрожит под ним. Голова покоится на сложенных руках. Плачет? Или его просто трясет?       Квентин отталкивается от него, отходит на несколько шагов. Огонь в голове начинает потихоньку угасать.       — Приведи себя в порядок и ложись в постель, — глухо говорит он, оставляя Питера одного со своей болью и унижением.       Спустя час в ванной, Питер понимает, что надо выходить, но не может заставить себя сделать это. Белый блеск ванны и раковины действуют успокаивающе. А он не знает, что его ждет в темной спальне, там, где Квентин.       Он приказывает себе не плакать, не заставлять себя чувствовать жертвой еще больше, чем есть. Он принимает душ, морщась от дергающей боли в спине и саднящей боли в заднем проходе. Он думал, будет кровь, но ее нет. Это хорошая новость?       Когда он уже выходит из ванной, оправдание: «у Квентина просто сложный характер» сменяет осознание — «Я жертва насилия».       И что делать с этим знанием, Питер не знает.       Когда он возвращается в спальню, там темно, даже маленькая лампочка над кроватью не горит. После светлой ванной глазам трудно уловить очертания мебели в темноте. На мгновение он словно ослеп, и пугается этого состояния. Он знает расположение мебели и вполне может ориентироваться в темноте, но сейчас боится сделать даже шаг.       — Иди сюда.       Раздается из темноты спокойный голос Квентина. Ему удается погасить в Питере панику, и он делает шаг навстречу. Где-то на полпути рука Квентина перехватывает Питера, помогая преодолеть оставшийся путь, заставляет благодарно выдохнуть.       Благодарность не то, что он должен испытывать сейчас, и точно не по отношению к Квентину. Но Питер, цепляясь за руку, думает: все правильно. Что бы ни происходило между ними, Квентин — единственный, кто есть в его жизни. Только Квентину он нужен. А все остальное… В семьях же разное случается.              Питер вздыхает, оставляя в покое обшарпанный стол, на котором, благодаря его стараниям, краски стало еще меньше. Сидеть на улице в такую в промозглую погоду — ошибка, он полностью продрог. В планах было сходить в библиотеку, где есть компьютеры. Почитать что-нибудь о домашнем насилии. Подобное решение далось с трудом, читать о таком не хочется. Как не хочется признать — он жертва. Но придумывать оправдания Квентину Питер больше не может и не хочет. А что делать в такой ситуации — он не знает. И за утешением он может пойти только к Квентину. Какая ирония.

***

      Начало ноября ознаменовывается низкими свинцовыми тучами, из которых без перерыва идет то дождь, то мокрый снег. Если кто-то в октябре не успел отдать себя в объятия серой депрессии, то ноябрь дает последний шанс.       Тони сидит в своем офисе, отвернувшись на вращающемся кресле к окну. Крыши соседних небоскребов утопают в серой влажной вате, внизу, несмотря на раннее время — всего-то три часа дня — автомобилисты включают фары. И сейчас внизу сверкают то красными огнями, то ярким белым светом. Они медленно двигаются в дневном трафике города, сигналят друг другу, словно это помогает двигаться быстрее.       Старк лениво наблюдает за ними, стараясь не думать о том, как сейчас сыро за окном, как противно стоять в пробке, и как в целом погано начинается ноябрь.       Когда светит солнце и небо ясное, настроение улучшается само собой. Сейчас же, словно все краски убавили на минимум, оставив тусклые, немного расплывчатые, как на нечеткой фотографии, цвета.       И слишком много воды. Пребывая в плену, в пустыне, где вода на вес золота, которую точно не намерены тратить на пленника, Тони понял одну простую истину — дороже воды ничего нет. Нефть? Золото? Алмазы? Не смешите. Только после того, когда буквально умираешь от жажды и духоты пещеры, осознаешь истинные ценности.       Смотря на потоки воды, Тони вспоминает, какие в плену ему снились сны. В которых он искал воду. Или он покупал ее в магазине. Раньше он выпендривался, пил только японскую «Fine Water» или норвежскую «Svalbardi». Воду ему доставляли большими партиями на частном самолете. В плену он мог бы выпить и из лужи.       Сейчас же он, как и все, недовольный дождем, остается в помещении, оберегая свои дорогие ботинки от грязных потоков воды, не желая мокнуть лишний раз. Пусть от двери башни до двери авто какие-то жалкие несколько метров.       После плена первые недели он с трепетом относился к воде, еде, ко всему, чего был лишен. Сейчас же опять все воспринимается как должное.       Он хмурится. Почему же остальное не отпускает его так же легко? Все его страхи и триггеры. Он больше не хочет выбежать под дождь, запрокинуть голову и ловить капли воды ртом. Так почему же он не может развести огонь в камине?       После обеда и принятия таблеток мысли ворочаются медленно и лениво, клонит в сон, и Тони все сложнее с этим состоянием бороться.       Отвернувшись от окна, он смотрит на свой стол, на экран компьютера, где на паузе стоит видео его освобождения. Взгляд скользит по ровной тонкой стопке бумаг, по аккуратно сложенным ручкам, ярким стикерам. Он пытается вспомнить, чем хотел заняться сегодня. Он смутно помнит вчерашний день, позавчерашний. Его почти не тревожат темные фигуры в углах комнаты по ночам, он почти привык к ним. Почти смирился, что однажды они заберут его к себе в мир теней. Он уже почти там. Безвольный, опустошенный и очень уставший.       Из коридора доносится равномерный стук мячика Баки. Он стучит им, почти не переставая, словно кто-то дал ему команду, и он теперь не может остановиться. Возможно, ему проще зациклиться на этом простом действии. Нет ничего легче, чем совершать простые заученные до рефлекса движения.       На глаза давит еще одна бессонная ночь. Тони вообще не понимает, зачем приехал на работу, ничего толком он сегодня не сделал. Чем он занимался в прошлом? У него же и минуты свободной не было. Жизнь была расписана на месяцы вперед. А сейчас?       Тони встает, подходит к окну, касается ощутимо холодного стекла ладонью. Дождь усилился, поток машин стал плотнее. Нет, домой пока рано, если он не хочет застрять в замкнутом пространстве автомобиля посреди дороги. Он не уверен, что его нервы это выдержат. Он теперь вообще не может предсказывать свою реакцию на те или иные внешние факторы.       Раньше он мог заниматься проектом МОРГ, но сейчас отдел разработок молчит, а Тони каждый раз забывает спросить, как продвигается их работа.       Квентин. Перед глазами сразу проецируется картинка мужчины вместе с мужем. Питер, кажется. Приятный юноша, который зацепил Тони чем-то. Только чем? Сколько вообще прошло времени с того корпоратива? Тони прикрывает глаза, вспоминая. Ему категорически не нравится то, что он ничего не может вспомнить. Он словно пробирается через молочный кисель, белую и плотную субстанцию, за которой маячит что-то важное для него.       Слой за слоем он пробирается вперед. Он говорил с ними о МОРГе, Питер учится в университете, кажется, в Нью-Йорке. Инженер?       Тони трет виски. А дальше?       Тот далекий вечер вспоминается какими-то пятнами, скоплением лиц и обрывками фраз.       Питер. Он хотел видеть его? Хочет ли сейчас?       Тони прислоняется лбом к холодному стеклу. Голова начинает гудеть, виски словно сдавливает тисками.       Оторвавшись от окна, он начинает ходить по кабинету.       Ходить. Он хотел ходить с Питером. Куда?       Он вспоминает, словно зажглась лампочка. Он выпадает из молочного киселя забвения.       Как он мог это забыть? Почему ему не напомнил Квентин?       Тони ощущает тихую злость.       Он поднимает трубку и просит секретаршу соединить его с Квентином Беком. Знакомый голос с опаской произносит:       — Да?       — Это Тони, — говорит он, хотя Бек определенно уже осведомлен кто ему звонит.       — Добрый день, мистер Старк. У вас какие-то вопросы? Я вам нужен?       — Нет, ты мне не нужен. Я обещал Питеру экскурсию несколько дней назад.       — Прошло две недели, — осторожно поправляет Квентин.       — Пусть так. У меня на завтра свободный день. Я покажу Питеру, как в башне все устроено. Передай, что я завтра жду его у себя в кабинете. К тебе только одна просьба — провести его. На посту охраны я оставлю разрешение.       Образовывается пауза. Тони не ждет разрешения от Бека, он ведь его и не спрашивал. Но мужчина говорит:       — Я боюсь, он не сможет приехать. Кажется, Питер что-то говорил об учебе и подготовке к экзаменам.       — Дай мне его номер, я спрошу у него сам.       Тони чувствует, как у него начинает сильнее гудеть голова. И Бек только усиливает это ощущение.       — У Питера нет телефона.       Старку кажется, что голос Квентина звучит куда холоднее, чем обычно. В нем нет больше вежливых уважительных ноток. От такого голоса бегут мурашки.       — Нет телефона? — Тони удивлен. У кого из подростков сейчас нет телефона? — Хорошо. Как только приедешь домой, набери меня, и я с ним поговорю сам.       С трудом верится, что Питер добровольно откажется от возможности побывать в СтаркИн. Если дело в учебе, то Тони знает, как это уладить.       Квентин молчит.       — Мы поняли друг друга? — решает уточнить Тони.       — Да.       — Тогда я жду твоего звонка. Я ложусь поздно, Бек. Не стесняйся звонить в любое время.       — Я вас понял, мистер Старк.       Больше ничего не говоря, Тони обрывает звонок, не подозревая о том, как на том конце яростно бросают трубку.