Шторм

      2185 год, Гамма Аида       Сводка из медицинского журнала:       Температура воздуха: 35°C       Влажность: 85%       На борт принят пациент с проникающим ранением грудной клетки и сотрясением головного мозга третьей степени. На месте оказана первая помощь (первичная обработка панацелином), после поступления на борт восстановлен жидкостный баланс, проведена реконструкция мягких и костных тканей в месте ранения, наложена полимерная вакуумная повязка. Осуществляется дополнительная подача кислорода.       Имя: не установлено.       Раса: турианец       Пол: мужской       Возраст: не установлен (предположительно — около 30 земных лет)       Рост: 1 м 87 см       Вес: 79 кг       На текущий момент:       Давление: 180/130       ЧСС: 52       Температура: 38,8°C       ЧД: 21       Скорость регенерации: в норме (?)       Экскурсия грудной клетки незначительно снижена, дыхание ослабленное везикулярное с остаточными хрипами, редкие апноэ. Рефлекс роговицы положителен. Состояние стабильное, динамика жизненных показателей положительная. Явных повреждений головного мозга, возникших в связи с полученной травмой, не выявлено (см. приложенную сводку томограммы).       Особые приметы: укороченные челюстные пластины, на лице — синяя геральдическая метка (предположительно — один из колониальных знаков Палавена, уточнить позже), на затылке — видимая часть транскраниального импланта с креплением для визора.       На момент составления записи пациент в сознание не приходил.       Сила — первое, что ощущаешь, глядя на них. Они дышат ею. Не вскипающей мощью кроганов, нет. Совсем другой силой. Быстрой, холодной, стремительной, жесткой. Я бы сказала, что кроган похож на дробовик, а турианец — на хороший армейский нож. Кстати, они любят ножи. До сих пор стальные клинки в их культуре приравнены к религиозным фетишам и хранятся в храмах и семьях веками, передаваясь от поколения к поколению. Некоторые из них уже считались святыней, когда неандертальцы ходили по Европе, другие стали ею, когда нога человека коснулась Европы на орбите Юпитера.       От клерка до Примарха, каждый из них будто соткан из силы: даже раненые, даже без сознания, они воплощают ее каждой своей линией. Острые зубы, кожа, покрытая пластинами, грудной киль, ребра костяного ворота, лонный киль, бедренные пластины, шпоры вибрантов, тянущиеся вверх от голени, и когти, способные распороть человеку брюшную полость… Какую бы цивилизацию ни развила их раса, их тела все равно остаются телами убийц.       Даже в перчатках и броне, скучая за стойкой или шатаясь по улицам, покоряя миры, выплачивая послевоенные компенсации, карая, защищая, сплетая тонкие интриги, смеясь… Стоит умолкнуть словам и оголить тело, турианцы снова оказываются теми, кем создала их эволюция: хищниками. Притягательно, верно? По крайней мере, пока снова не откроют рот.       Здесь, в лаборатории, всегда сумрачно и стерильно. Если я долго нахожусь в помещении с ярким светом, глаза начинают болеть, а световое засорение мешает работе с микроскопом. Потому здесь обычно горит только дисплей терминала аналитической системы да подсветка бокса с мышами. Но сейчас — еще и лампа над манипуляционным столом, в четверть яркости. Турианец лежит на этом столе, прочно зафиксированный ремнями по рукам, ногам и груди, а бедра его прикрыты пеленкой.       Я бросаю молекулярный скальпель в камеру дезинфекции рядом и меняю перчатки, перепачканные голубой кровью, на свежие.       Пациент дышит сам, без ИВЛ. Я стою в тени и наблюдаю, как на вдохе роговые пластины, покрывающие верхнюю часть его груди, расходятся, открывая мягкие участки собственно кожи. С левой стороны блестит свежая вакуумная аппликация, которую я наложила на рану. Еще во время операции я заметила пониже нее несколько следов от переломов экзоскелета, не отшлифованных как следует… Застарелые светлые борозды, пара длинных узловатых рубцов слева от белой линии живота… Эти похожи на след молекулярного лезвия. Судя по характеру заживления, шили или прямо в поле, или в кустарной клинике. Надо бы его расспросить о них, когда он придет в себя.       После операции прошло почти четыре с половиной часа, но признаков сознания пациент пока не проявил. Впрочем, ухудшений состояния тоже не наблюдалось: об этом неустанно докладывают два датчика, один — на его шее, другой — на грудной клетке, в проекции сердца.       Пытаясь чем-то себя занять, я стою у терминала и привычно скольжу пальцами вдоль голографической панели ввода, заполняя отчетную форму медицинского журнала. Иногда приостанавливаюсь, оставляя в тексте пробелы или знаки вопроса: рассчитываю опросить пациента позже и дополнить отчет. Тру виски, борюсь с усталостью, а потом ухожу готовить препарат, чтобы переключиться на свой текущий проект.       Всматриваясь в окуляры микроскопа, я высокочастотным скальпелем разделяю клеточные слои препарата один за другим. Инструмент привычно фонит в руку, будто щекочут под ногтями мягким пером, и мысли плавным потоком текут в голове, как в древнем радиоприемнике, где шум помех перемежается с нечеткими голосами и музыкой. Звучит старая песня, из тех, услышанных еще в детстве, и я напеваю ее вполголоса:       Торопитесь, проданы все билеты в первый ряд       Для знатоков зрелище — высший сорт.       Как одинокий и безоружный солдат       Штурмует укрепленный небесный форт…       Какая-то дрожь на кончиках пальцев. Не от скальпеля. Отложив его, я озадаченно прикладываю ладонь к серой столешнице. Показалось? Нет. Я поднимаю голову от окуляра.       Снова дрожь и свист на грани слышимости. Краем глаза я замечаю движение — турианец беззвучно открывает рот, вытягивает шею, и как раз тогда вибрация пронизывает кабинет. Для меня — вибрация, инфразвук. Для его собратьев — крик? Я подхожу к пациенту ближе и всматриваюсь в его лицо, когда раскрываются его льдистые глаза.       — Где?.. — он хрипит, болезненно щурится, сглатывает. — Где я?       Застойные явления верхних дыхательных путей. Неужели купировала не все сосуды? Нет, скорее сухость от наркоза. Я уже понимаю, что операция прошла успешно, и хочу гордо выпрямить спину.       — В открытом космосе, на борту корабля «Галахад». Кивните, если вы меня понимаете.       Кивает он едва заметно.       — Зовите меня доктор Ритт. Как вы себя чувствуете?       — Паршиво… — турианец поверхностно кашляет, пытаясь прочистить горло, напрягается в попытке подняться, сжимает зубы. Сдерживающие ремни тоже напрягаются. Осев на стол, он снова смотрит на меня, фокусируясь с видимым трудом. Дышит часто и поверхностно.       — Это вы там были… Я видел… С балкона…       — Сначала вопросы задам я. Назовитесь, мне надо знать, как к вам обращаться.       Он щурится и выплевывает в мою сторону:       — А то вы не в курсе…       — Я знаю прозвище, но хотелось бы имя, — ухмыляюсь я.       — Архангел.       Он отворачивается, а я медленно прохожусь вокруг операционного стола и останавливаюсь у изголовья, рассматриваю украшенное синим орнаментом лицо. Кислородная трубка приклеена пластырем у носовых ходов, на правой бровной пластине — паутина свежих царапин. Сюда бы попал заряд, выпущенный марксманом, если бы турианца не спас шлем.       Видимо, начальство не ошиблось. Не ошиблись и ДНК-тесты, сличавшие кровь, взятую у моего пациента, с кровью, которую господин Вакариан сдавал на медосмотре при поступлении на службу «Нормандии». Но тесты ДНК в современном мире — слабая гарантия идентификации личности, уж я-то знаю. Неужели все-таки он?..       — Гаррус Вакариан. Верно?       — Уберите стяжки!.. — он почти рычит и снова пытается вырваться. Ремни скрипят, но держатся.       — Пока вы не внушаете мне доверия, даже без оружия и после наркоза. Что сделаете, если я их уберу?       Он молча режет меня темным от злобы взглядом. Я же наклоняюсь чуть ближе и отмечаю анизокорию: его правый зрачок чуть больше левого, после сотрясения это бывает.       — У вас в крови внушительная доза обезболивающего и стимуляторов. Когда их действие схлынет, вы поймете и прочувствуете, что с вами произошло на самом деле. Возможно, даже будете благодарны.       Паузу наполняет гудение устройств корабля.       — Зачем я здесь? — спрашивает он.       — Ооо… Вы — живая легенда. За вашу голову можно открывать ошеломительного успеха аукцион в системах Терминуса.       Боковые пластины на лице Гарруса вздрагивают и, мелко дрожа, расходятся в стороны и назад, натягивая перепонки слизистой и открывая в оскале зубы. Он изо всех сил тянется ими ко мне, и я не столько слышу его рычание, сколько ощущаю костями.       — Молись, гладкокожая мразь, чтобы как только мы причалим, — цедит он сквозь зубы, от которых до моего носа всего пара дюймов, — я не перегрыз твою глотку!       — Вижу, вы идете на поправку.       Звучит сигнал аналитической системы: готово биохимическое исследование собранной для изучения крови. На дисплее анализатора светятся строки с цифрами, и я отхожу от стола, чтобы рассмотреть подробности. Пока я копирую их в терминал через уни-инструмент, из-за спины раздаются звуки рывков, тяжелое дыхание и поверхностный кашель.       Я бегло просматриваю сводку: свободный гемоцианин…       — Доктор! Как вас там…       — Доктор Анайя Ритт, — бегло замечаю я.       …Реакция плазмы и лимфоидный ряд в пределах нормы.       — Кому вы хотите меня сдать? — спрашивает турианец обреченно.       — Никому.       Он молча сжимает кулаки.       — Предположим, — говорю я, вернувшись к столу с пациентом, — я согласна вас освободить. Но я себе не враг, и потому сначала дайте слово, что не причините мне вреда. Для пущей убедительности я расскажу вам кое-что.       Система безопасности здесь настроена на распознавание моей ДНК и голосовых команд, а место пилота — еще и на положительный рефлекс роговицы. Вы не пошлете даже сигнал помощи, в случае чего так и будете болтаться посреди космоса, пока за вами не прилетят мои работодатели. Любая попытка несанкционированного доступа к консоли блокируется, а мне приходит о ней уведомление. И это — только снежинка на верхушке айсберга. Я убедила вас вести себя осмотрительно?       — Предположим.       — Хорошо, — улыбаюсь я. — Хорошее начало… Я очень старалась зашить вас аккуратно. И, знаете, зашью снова, если потребуется.       Я подхожу к головному терминалу и жму нужный сектор, после чего сдерживающие ремни размыкаются с мягким щелчком и под тихое гудение электропривода скрываются в пазах операционного стола. О чем я думаю в этот момент? Что на следующие несколько вечеров мне нужно набраться терпения и быть хорошей стюардессой. Что жест доброй воли сейчас необходим, ведь трудно ожидать доверия от того, кто сидит на цепи. А еще — мне интересно проверить, не врет ли психологический профиль, прикрепленный к материалам задания.