Шторм

      2185 год, Гамма Аида       Холодно… Холодно дышать… Как… ноет… Боль, тупая, на каждом вдохе. Хочется замереть на границе сна, но как всегда, просыпаешься раньше.       В нос сочится дрянной химический запах. Медикаменты. Я в госпитале? Звучит что-то монотонное, протяжное… Вокруг меня живет корабль: мерную работу систем жизнеобеспечения я узнаю безошибочно. С трудом я поднимаю песочные от сухости веки. Теплый свет операционной лампы выхватывает меня из пространства. Всматриваясь в то, что поначалу кажется полной темнотой, я начинаю различать низкий корабельный потолок и комнату вокруг. Нет, не палата. Не операционная.       Все плывет, без визора левый глаз теряет в остроте. Я перевожу взгляд с предмета на предмет и ловлю шлейф от каждого из них. От этого тошнило бы. Тошнит. И эти звуки… Я медленно поворачиваю голову в поисках источника. С левой стороны перед глазами прорисовывается существо. Оно стоит перед светящейся консолью и на него падают синие блики аппаратуры. Женщина. Азари? Нет. Человек. Темные волосы собраны в хвост, висят до лопаток. Она стоит ко мне спиной и… Да, это она поет. Языка я не понимаю, но тихий голос переливается, завораживает… Свет консоли проникает сквозь белое платье, и я рассматриваю фигуру под тонкой тканью.       Зыбкие, будто струи тумана, цветные потоки льются вокруг этой женщины… Ноты песни переплетаются мерцающим узором, перетекают одна в другую, смешиваются и наполняют воздух, необозримое черное небо, вдруг раскрывшееся надо мной. Полное звезд… Цвета, названия которым нет ни в одном языке Вселенной… Я улыбаюсь. Я становлюсь легче света и уношусь куда-то бесконечно вверх, туда, где я прозрачен, как свет, и там окончательно теряю границы собственного «Я».       Тяжесть. Боль. Разносится с толчками пульса, заново вычерчивая меня здесь. Я все так же лежу на столе, но теперь замечаю фиксирующие ремни. Как… Трудно… Трудно дышать… Не хватает кислорода. Ремни сдавливают грудь, мешают. С усилием я тяну воздух, захлебываюсь им, пытаюсь кашлять и сам не слышу, как не то кричу, не то вою.       Я вижу лицо женщины, что стоит рядом, и оно мне знакомо. Я отлепляю язык от пересохшего нёба и очень хочу спросить, зачем меня связали, но задаю совсем другие вопросы:       — Где… — я хочу выговорить вопрос, но в глотке висит мокрота. Пытаюсь откашляться, но прострелы боли в боку не дают. — Где… я?       Страшно не успеть до следующей отключки, и вопросы я задаю торопливо, лихорадочно, в ответах путаюсь. Неужели эта женщина и правда не знала?.. Нет, не может быть. Не верю. Она… Она была с наемниками на Омеге, в той серой броне с зеленой полосой! Она видела все, она должна знать!       Из памяти поднимается мерзкий, тяжелый запах смерти. Снова обжигает, снова омывает меня кровью. Горчит, будто крови у меня — полный рот. Слишком много крови, слишком много пробелов, а мне нужно понять… Очень нужно понять!       Сдернув с лица кислородную трубку, сжав зубы, я пробую встать, но меня тащит куда-то. Комната размывается и плывет, только Ритт стоит на месте. Ну что ты стоишь и смотришь, мразь?! На перестрелку ты смотрела так же?       Коктейль стыда, жалости и злобы распаляет изнутри. Он вскипает, когда доктор оказывается рядом: я толкаю ее в грудь и прижимаю к полу. Отсюда не упасть, и мне пугающе хорошо. В голове будто посвежело, а инстинкты сейчас работают лучше, чем мозг. Мягкая глотка под пальцами, пульс на шее и гортань, двигающаяся в моей ладони при каждой попытке говорить. Сейчас эта докторша заговорит. Я заставлю.       — Кто заказчик операции? Где мы находимся?       Собственный голос звучит, как во снах, как из-под воды. Когда заговаривает Анайя, глухота уже закутывает мне голову плотным одеялом. Локти дрожат, бессильные пальцы сжимают воздух, а перед глазами медленно, но верно меркнет. Все теряет значение, а потом…       Волосы, красные, как ржавая сталь, россыпью на полу.       — Ты…       Я не успеваю как следует удивиться новому витку галлюцинаций, а пространство уже мчится куда-то и угасает на излете, оставляя меня во тьме, мерцающей вспышками и так напоминающей Космос. Потом и я сам растворяюсь в ней. Безразличный, бессильный. Бесстрастный.       Снова потолок. Снова операционная лампа над головой. Люди называют это «дежавю»? Разница в том, что теперь я вижу все четко и стройно, будто хорошо выспался. Снова женщина в белом. Доктор Ритт? Так ее зовут. Я помню. Она легко трогает меня за плечо:       — Гаррус?       Я перевожу взгляд с ее лица на шею: там краснеют три следа от моих когтей. Моих когтей? Чьих же еще…       — Сейчас я сделаю вам инъекцию, — говорит она. — После попробуете подняться на ноги. Ваше состояние относительно стабильно, нужно перевести вас из лаборатории в каюту. Это место не предназначено для содержания пациентов.       Я не спрашиваю, для чего оно предназначено, и почему жив до сих пор. Почему она не связала меня снова, не погрузила в кому. Я не слышу угроз. Все мои органы на своих местах — по крайней мере, я так думаю. Пальцы, ощупывающие мое предплечье выше катетера, торчащего из вены, даже сквозь тонкие перчатки кажутся слишком теплыми для человеческих.       — Сколько времени я приходил в себя?       — Если измерять до вашего прошлого пробуждения — восемь часов. До текущего… — она смотрит на монитор за моей спиной, — Уже одиннадцать.       — Как я себя чувствую, вы уже не спросите…       — Мне мониторинг докладывает, он знает лучше вас. Но раз настаиваете: и как же?       Она открывает паз катетера и подсоединяет туда инъектор.       — Как будто скинул треть своего веса. Это вообще возможно? Или у вас с гравитацией беда? И отвратительно немеет все. Скоро отпустит?       — Утром.       — Одиннадцать часов… Сейчас ночь?       — На Омеге — вроде того. И здесь, хотя корабль живет по земному времени. Удачно совпало, правда?       Поршень толкает раствор в вену, вымывая кровь из основания тонкой трубки. Я не интересуюсь, что там за препараты, все равно не пойму: медицинские навыки не входили в набор углубленной подготовки СБЦ. Если жив до сих пор, значит, доктор свое дело знает, и я зачем-то нужен живым и, наверное, целым.       — В глазах не темнеет? — спрашивает она.       — Нет.       Вся ее униформа — закрытое белое платье и туфли. Никаких опознавательных знаков.       — На кого же вы работаете?       — А вот это вас пока не должно беспокоить.       — Тогда… Зачем все это? Зачем вы меня вытащили?       Она ухмыляется одним уголком рта.       — Видите ли, люблю оперировать турианцев в свободное от основной деятельности время.       И бросает через плечо, уходя сбрасывая инструменты в дезкамеру:       — Не вставайте пока, надо убедиться, что организм нормально принял препарат. А вообще, — добавляет она, разбирая инъектор, — я составляю препараты, выращиваю ткани для трансплантации, делаю реконструкции… Людей и других гуманоидных рас. Вам, например, срастила ребро. Все это — часть моей работы.       Она возвращается к столу, где я лежу, и добавляет:       — И личного интереса.       Меня передергивает не то от слабости, не то от услышанного.       — В глазах не темнеет? Слух в норме?       — В норме.       — Давайте попробуем встать. Только не как в прошлый раз, без метаний и надрывов.       Я осторожно приподнимаюсь с кушетки, опираясь на локти. На месте, где я лежал, остается неглубокий анатомический отпечаток. Умный пластик? Только теперь я обращаю внимание на это и на остальное оснащение.       — Обеспечены вы неплохо. У вас фрегат? Лайнер?       Ритт улыбается. Затем светит мне фонариком в глаза, от резкой боли я щурюсь и дергаю головой. Анайя отступает на шаг:       — Вставайте. Если потребуется, я помогу. Вы ведь не попытаетесь снова меня придушить?       Я касаюсь ногами пола и встаю, не сразу заметив, что прикрывавшая мне бедра пеленка соскальзывает на пол. Смущаться нет сил, но я все равно пробую дотянуться до белого лоскута, пока боль в боку не усиливается до ряби в глазах. Пеленку подбирает доктор и протягивает мне. Она знает наш этикет? Какой сюрприз. Иногда я видел, как люди краснеют от неловкости. Наверное, мне бы тоже следовало. Лицо под пластинами колет, пока я кое-как оборачиваю ткань на бедрах.       — А куда вы дели мои вещи? Оружие? Визор?       — Знаете, мне нравится перемена в вашем настроении, — ухмыляется доктор.       — Скажете, если соберетесь снова пристегнуть к кушетке. Я поменяю его обратно.       — Обязательно. Иногда меня тянет на ощущения просто внеземной остроты. Отдышались? Пойдемте, я приготовила вам каюту. Одежду принесу утром.       До дверей, ведущих из лаборатории — пара шагов, и я стараюсь не поскользнуться на гладком полу и не слишком стучать когтями. Слабость забивает голову ватой и предательски подкашивает ноги.       — Так что же произошло с моим снаряжением?       — Ничего хорошего. Кираса пробита, шлема у вас больше нет. Генераторы кинетических барьеров полностью выгорели. В общем, ваш скафандр проще отправить в утиль, чем починить.       Ритт проводит рукой по сканеру у дверей, и те расходятся в стороны, выпуская нас в залитый светом белоснежный бокс, где я щурюсь от боли в глазах после полумрака лаборатории. Когда одни двери плотно смыкаются за нашими спинами, другие открываются в коридор, где справа я вижу лифт и лестницу, уходящую наверх.       — А винтовка? Скажете, пропала?       — Я прихватила ее с собой, и она в полном порядке и в надежном месте. Но можете быть уверены, на борту она не пригодится.       — А визор?       — Скажем так: ему повезло больше, чем вам.       Она мне уже почти нравится, эта доктор. Я осторожно переступаю босыми ногами по прохладному полу и даже успеваю заслушать сводку о судне, на котором мы находимся.       — Базовый экипаж «Галахада» — четверо разумных, включая пилота. Когда корабль переоборудовали, одну из кают заняли под лабораторию, одна осталась мне. Третья сейчас свободна. Туда я вас и помещу.       Анайя трогает пальцами панель вызова, через пару секунд перед нами разъезжаются металлические створки. Внутри кабины она командует «Вверх» и я замечаю, как ее голос волной отзывается на дисплее датчика авторизации.       А еще я замечаю, что глаза у нее и правда желтые. Не видел у людей таких раньше.