Шторм

      2185 год, Гамма Аида       — Я бы не рекомендовала вам делать резкие движения. В частности, резко вставать.       Турианец опустил жилистые ноги с кушетки и сидит спиной ко мне, придерживая рукой рану и тяжело дыша. Повернувшись в профиль, он проговаривает медленно и с паузами:       — Сколько времени прошло после боя? — вздох. — Откуда вы узнали про облаву? — вздох. — Вы что, связаны с Сидонисом?       — Прошло больше восьми часов. И нет, я не знаю ни одного Сидониса.       — Тогда откуда узнали о нас?! Обо мне… Мне нужно… — зарождающийся рык сменяется сдавленным стоном. — Мне нужно знать…       Я бросаю быстрый взгляд на монитор, отображающий показатели датчиков состояния пациента.       — Если продолжите в том же духе, спаянные сосуды разойдутся и придется откачивать кровь из плевральной полости.       Турианец сдирает кислородную трубку с лица, пытается встать, но ноги предают. В попытке удержать равновесие он впивается когтями в кушетку. Счетчик его пульса приближается к допустимому максимуму, давление падает.       — Кто вы такая?! Врачи не носят винтовок!       Все-таки он еще слишком слаб, и достаточно даже семи десятых земной гравитации, чтобы руки Вакариана заметно дрогнули, а колени — подломились. Парой быстрых шагов я оказываюсь рядом и тянусь подхватить его за плечи, но он резко дергает меня за запястье. Я вскрикиваю и больно ударяюсь затылком, падая на пол, а Вакариан уже усаживается сверху, придавливая мои руки коленями, держа за глотку. Панели пола холодят мне лопатки. Он тихо рычит:       — Кто вам меня заказал?       Где-то в желудке у меня стремительно холодеет, и пульс бьет по ушам. Говорить больно, но молчать — все еще опасно.       — Я понимаю, вам нужны ответы… Но… Проблематично…       — Отвечай!       — …Говорить со сжатой шеей. Мы далеко от… Терминуса… От…       Он держит меня ровно с той силой, чтобы я не задохнулась, но и не вырвалась. Скальпеля в нагрудном кармане я не чувствую — похоже, выпал куда-то. Да и руки успели онеметь.       — Гар… рус…       Он все сильнее давит мне на горло, воздух я тяну со свистом, в голове мутится.       — Говори!       — В астероидном поясе… В Гамме Аида, орбита Фари… Фаринаты. Сигналы… кх… шифруются… Гаррус…       «Отпусти, придурок» — хочу сказать я. Но не успеваю.       — Ты… — удивленно шепчет он и ослабляет хватку.       Кровяное давление падает, содержание кислорода в крови падает, датчики меняют зеленый цвет на желтый, потом — на красный, орет с моего коммуникатора система оповещения. Турианец пошатывается и медленно оседает в обморок.       Вот и все. Надо было сразу накачать его анксиолитиками, но нет… Побоялась осложнений после сотрясения.       — Это было опрометчиво, доктор, — доносится электронный голос из динамика на стене. — Вы могли взять с собой оружие прежде, чем освобождать пациента.       — Чтобы он его отобрал и воспользовался.       — Вы могли бы держать его иммобилизированным, пока рана не заживет.       — А еще я могла бы вообще не брать его на борт…       — И это — самое безопасное решение, — во фразе сквозит нескрываемое довольство.       Я глубоко вздыхаю и тру ушибленный затылок. Крови нет, на пальцах сухо.       — Барклай, мне кажется, или ты ревнуешь? ИскИн без эмоционального блока — не ИскИн, да?       Барклай держит паузу некоторое время.       — Скажем так, рефлексия — не моя сильная сторона… — произносит он наконец.       Чего не скажешь о способности уходить от неудобных ответов.       Если бы не сотрясение мозга, я бы вообще не приводила Вакариана в сознание. Барклай был прав: заштопать, неделю подержать в искусственной коме, отслеживая жизненные показатели, а затем доставить в одно из мест, считавшихся безопасными — например, на Иллиум или Бекенштайн, — было разумным вариантом. Но заплатили мне за весь комплект реабилитации, а раз так — работа должна быть выполнена. Нужно было убедиться, что когнитивные функции в норме и моторика не пострадала, и сделать это лично. Несмотря на мои чистосердечные намерения, без укола пролонгированного анксиолитика обойтись не выйдет, зато теперь появится пара дней для закрепления лояльности, пока действует препарат.       Работа должна быть выполнена, а крепатуры в мышцах и боль в затылке уже изрядно портят мне жизнь. На камбузе я убрала под ключ колюще-режущие предметы. В свободной каюте, где любила читать, постелила свежую постель, поставила стакан воды на столик у кровати. Удостоверившись, что все складки разглажены и ни одна пылинка не портит окружающую чистоту, я устроилась в одном из двух кресел у обзорного иллюминатора, заложив ногу за ногу.       Когда перед операцией ко мне в руки попали материалы для поготовки, от изумления, а следом — от скепсиса, я ненадолго опешила. Глядя на изображение цели, я думала, что это какая-то ошибка, ведь из дата-пада на меня смотрело лицо, знакомое всей цивилизованной галактике. Тогда я ни секунды не верила, что личность цели подтвердится. Но теперь!.. Перед глазами проступают буквы прочитанных книг и статей, слух ласкают истории очевидцев битвы за Цитадель, кровь будоражат легенды о неведомых мирах.       Гаррус Вакариан. Отставной следователь. Герой войны. Опальный борец за справедливость на Омеге. Мой заказ. Что предложила ему Цитадель после возвращения с Нормандии? Что погнало его в Терминус?       Свет звезд и космических тел наполняет комнату. Я слежу за едва различимым движением ярких точек — астероидов, в поясе которых вращаемся и мы, разматывая клубок волнения по их плавной траектории. Шлейф маленьких камушков из немецкой сказки, блестящих в неверном свете… Через пару часов я разбужу Вакариана и приведу сюда, в лаборатории ему не место. Если кто-то там оказывался, то чаще — фрагментами.       Я поднимаюсь и решительно направляюсь к выходу, по пути вызывая своего единственного ассистента и члена команды:       — Барклай?       — Да, доктор?       — Установи в этой каюте, в коридорах и на камбузе температуру 35 градусов, влажность 80%. В остальных помещениях — без изменений.       — Принято. Доктор?       — М? — я останавливаюсь посреди коридора.       — Это климат, приближенный к тропикам Палавена. Вы все-таки планируете выпустить турианца из лаборатории?       Я улыбаюсь:       — Да. Какие у тебя соображения на его счет?       Барклай медлит, будто всерьез обдумывает формулировку, пока я спускаюсь по лестнице на нижнюю палубу. Меня неизменно умиляют эти паузы в его речи, так похожие на человеческие, такие странные при всех его вычислительных мощностях.       — Он повел себя не самым адекватным образом, доктор.       — У него шок, у органиков это случается. Я вколола ему успокоительное, но все равно понаблюдать надо. Будут попытки подобраться к узлам электроники — блокируй и докладывай.       — Пускать его только на камбуз и в его каюту?       — Да. И лучше не болтай при нем лишний раз. Или нейтрально по моему запросу, или письменно на инструментрон. Он, знаешь, не очень-то симпатизирует незаконным разработкам…       Барклай знал, как знала и я: ИскИны до сих пор были запрещены для использования и даже для исследования вне лабораторий, имеющих специальное разрешение, а после стычки с гетами и вовсе стали больным местом любого технопараноика. Или — ветерана этой стычки…       Бледный свет консоли, отслеживающий меня на пути к трюму, гаснет, а двери передо мной — открываются. Вот он, мой склад, оружейная, прачечная и зал для тренировок. Моя утилитарная зона размером со спортивную площадку, самое просторное помещение на корабле. Здесь около очистительного контейнера слева от входа темнеет куча вещей моего пассажира: поврежденный скафандр-броня, верхний комбинезон, нижний комбинезон — все в темно-синих разводах подсохшей крови и в пыли. Нацеплять столько грязи на Омеге можно только в технических переходах, из этого становилось понятнее, как Гаррус пробрался на базу мимо постовых «Светил».       На оружейной стойке рядом дремлет винтовка, на верстаке — визор, чудом уцелевший после того, как разлетелся шлем Вакариана. Армакс Арсенал всегда славились отличной броней, и при попадании энергия удара распределяется по всей поверхности, в крайнем случае композит лопается на мелкие крошки. Так можно выдержать даже попадание из крупного калибра под углом, близкому к прямому, и не случалось, чтобы осколки после такого приходилось вытаскивать из чьей-то головы, или чтобы кто-то получил компрессионный перелом шеи. Марксман наверняка это знал, раз целился в шею.       Я беру в руки пристрелянный «Богомол», и винтовка автоматически раскладывается на полную длину. Прикладываю ее к плечу, целясь в пол. Хорошее оружие, хоть и не лучшее. Тяжеловато на мою руку, килограмма четыре. Оптический модуль с инфракрасным фильтром, фонарь, ЛЦУ, переноска… Без изысков, но штампы производителей впечатляют. Бьет явно вернее, чем мой «Мститель», ствол ощутимо массивнее и консольно подвешен. Удлинённый скелетный приклад… Руки у Вакариана длиннее моих.       Интересная модель. Я пробегаю пальцами по потертому корпусу, и они сами собой взводят упругий затвор. С приятным звуком конденсаторы подхватывают заряд, оживает оптика. Я заглядываю в прицел, приникая щекой к потертой обшивке оружия, перевожу наведение с пола на дальнюю стену. Дальномер, модуль пропорциональной обработки… Биометрическая авторизация на предохранителе. Недешевое удовольствие.       Вакариан ведь делал точно так же.       Темная легенда Терминуса весит семьдесят девять килограмм, имеет средний рост, организм умеренной потрепанности, острый язык и горячий, но дружелюбный нрав, если верить досье. Предположим, горячность его нрава я и так заметила. А еще — нечто, толкающее ввязываться в сомнительные авантюры. Было еще до службы на «Нормандии», там окрепло, и после ухода Шепард Архангел встал на крыло.       Деактивировав винтовку, я возвращаю ее на место. Следующим в моих руках оказывается визор. В выключенном состоянии — простая безделушка, две полосы черного полимера, отходящих от круглого затылочного крепления. Работа штучная, а за основу, кажется, взят каркас системы Куваши. Повертев его в руках, я замечаю запечатанный паз для модуля памяти, рядом с блоком аккумулятора. Значит, там еще и записанные данные… Визор тоже не включить без биологической подписи хозяина. Возвращать Гаррусу что-то, возможности чего мне неизвестны, я не хочу.       Я вдруг обращаю внимание на совершенно чуждый запах. Не дезинфицирующих средств, которые использовались здесь, не полимерного масла, не электроники, покоящейся в ящиках… Не крови и не пыли. Не меня самой. Потянув носом воздух, я ловлю его на самой грани. Подношу к лицу визор и принюхиваюсь. Химия пластика смешивается с тем самым, запахом его хозяина. В лаборатории его забивают дезинфектанты, но здесь — нет…       Двери хранилища с характерным шорохом закрываются за моей спиной, и через секунду за ними шипит вентиляционная продувка.       Сегодня я еще ужинаю в одиночестве: от волнения ли, или от усталости, но аппетит ко мне так и не приходит. Ростбиф кажется внезапно пресным и не лезет в горло. Я решаю вернуться в лабораторию.       В белоснежном пропускном боксе я снимаю комбинезон, складываю его на полку, затем жму активатор дезинфекции и зажмуриваю глаза. Меня обдает туманом антисептика, следом — сверху вниз просушивает лазером и просвечивает ультрафиолетом. Из шкафа я вытягиваю запечатанный пакет со свежей робой, облачаюсь и, стерильная, вхожу внутрь. Положив голову набок, Гаррус все еще спит: мониторинг отслеживает низкоамплитудные медленные тета- и дельта-волны в его мозге. Я стою над турианцем и наблюдаю, как на вдохе чуть расходятся пластины носа, пропуская воздух, и как во сне вздрагивают боковые пластины его лица.       Жизненные показатели сохраняют положительную динамику, хотя он регенерирует медленнее, чем я рассчитывала. Время 00:25. Поздно. Только сейчас я понимаю, как устала. Несколько часов назад я окончательно отошла от действия допинга, и сейчас побочные эффекты уже тянут в горизонтальную плоскость. Значит, пора заканчивать на сегодня. И пора подготовить отчет для Миранды…