Шторм

      2185 год, Гамма Аида       Я застаю Ритт за работой. Когда я вхожу в лабораторию, она внимательно вглядывается в окуляры микроскопа, производя манипуляции, невидимые невооруженным глазом.       — Присядьте, — говорит она, указывая на приспущенный операционный стол. — Через пару минут я закончу, и мы приступим к осмотру. После завтрака не тошнило?       — Нет. Тошнит меня в основном от бюрократии и политических диспутов.       — Люди после сотрясения мозга еще неделю с трудом встают с постели.       — Мне повезло чуть больше.       Анайя усмехается.       Я жду осмотра, облокотившись на тот самый стол, к которому еще вчера был прочно пристегнут, но краем глаза замечаю движение, где-то на полке справа. Там — прозрачный бокс, и присмотревшись, я замечаю, что в нем шевелится что-то маленькое и белое. Я подхожу к нему ближе, чтобы рассмотреть.       Это напоминает мне кондоминиум, только из пластика. В каждой секции ворочается существо: белого цвета, с длинным розовым хвостом, короткими лапами и большими розовыми ушами. Одно из них вдруг проявляет ко мне интерес и принюхивается, упершись в стенку бокса носом и забавно шевеля длинными вибриссами. Оно могло бы казаться милым, если бы не чешуйчатая опухоль размером с мой коготь, свисавшая с его бока. Без перчаток мне становится не по себе.       — Что это такое? — спрашиваю мисс Ритт.       — Вы о чем? А, это крысы. Та, что вами заинтересовалась, выращивает мне образец кроганской кожи. Может, я потом дам вам одну посмотреть, а пока ложитесь на стол и повернитесь на здоровый бок.       Оставив местную живность в покое, я неохотно следую указанию. Когда стол со мной вместе приподнимается, в руках доктора я замечаю ультразвуковой сканер. Им она начинает водить над моей раной, глядя на голограмму проектора. Я тоже смотрю на свой внутренний мир, хотя понимаю в нем мало.       — Скажите, вам проводили какие-либо биологические модификации?       — Нет.       Она надевает перчатки и ощупывает рану, а я стараюсь не дышать. Непривычно, что кто-то меня трогает. Вне определенного… контекста. Как и находиться без брони и иметь столько свободного времени.       — Отличные грануляции без дефектов… Задержите дыхание на вдохе… Да, останется довольно аккуратный шрам, если не начнете раздирать рану. Хотя вы регенерируете не так быстро, как я ожидала. Возможно, из-за стресса. По сколько часов в сутки вы спали последний месяц? Чем питались? Как часто имели половые контакты?       — Это все и вправду важно?       Доктор игнорирует мой вопрос и на подробностях не настаивает, за что я мысленно ее благодарю.       Закончив со сканером, она жестом указывает мне перевернуться на спину. Как только я это делаю, доктор начинает ощупывать мне живот, аккуратно и внимательно, опускаясь от грудного киля к паховому. Когда она особенно глубоко надавливает где-то в середине, я едва сдерживаюсь, чтобы не отбросить ее руку. Никогда не понимал, почему врачи до сих пор делают такое при осмотрах, когда технологии уже давно могут видеть нас насквозь.       — Приспустите штаны. — просит меня мисс Ритт.       — В прошлый раз вы справились и без моей помощи.       — В прошлый раз вы были без сознания.       — И вы нагло воспользовались положением… — тяну я, но выполняю просьбу. Думаю, это все же была просьба.       Не знаю, что она хотела там прощупать. Думаю, все же кишки: говорят, после общего наркоза с ними бывают проблемы. Но когда ее маленькая ладонь вдавливается в меня едва выше паховых щитков, мне несколько больно, но… дыхание сбивается не потому. Смешанное чувство. Я коротко хватаю ртом воздух, и в ту же секунду слышу короткий сигнал. Анайя отвлекается.       — Вам больно? У вас подскочило давление.       Что я мог ей ответить? «Приятно»? Сочла бы она это шуткой?       — Нет… нет. Просто аккуратнее там. Пожалуйста.       Пока Анайя берет фонендоскоп и пристраивает гарнитуру, я поправляю одежду и несколько раз вздыхаю, чтобы успокоиться. Получается. Анайя дышит на сенсор, чтобы его согреть, и прикладывает между грудных пластин.       — Тоны сердца чистые, пульс ритмичный, несколько учащенный… Волнуетесь? Дыхание в районе раны везикулярное, патологически ослабленное, хрипы. Вас беспокоил кашель? Сядьте.       — Я не успеваю отвечать на ваши вопросы. Нет, я волнуюсь не больше, чем волновались бы вы на моем месте. Оказавшись раненой на корабле с единственным разумным, а вдобавок — турианским врачом. И кашель меня не беспокоит.       — Плохо. Я о кашле. Сядьте и дышите так глубоко, как можете.       С трудом приподнявшись на локтях и стараясь не напрягать мышцы в районе раны, я сажусь. Еще несколько раз сенсор касается меня в разных местах грудной клетки, после чего Ритт снимает свой аппарат и становится передо мной, сложив руки на груди. Я уже видел эту позу.       — Как давно вы проходили последний медосмотр?       — Примерно два цикла назад, когда поступал на службу «Нормандии».       — За это время переносили серьезные ранения, заболевания, инфекции? Аллергии?       — Мм… Однажды не смог переварить то, что приготовил штатный повар. И еще пару раз перебрал в баре. А однажды меня заставили съесть шоколадную конфету, и мне она не понравилась. Это считается?       — А ранения?       — Ничего такого, что не залатали бы на месте.       — Удивительно… — хмурится доктор и сует мой палец в портативный аппарат забора крови. От резкого укола я вздрагиваю, а аппарат — сигналит. Доктор удивленно приподнимает бровь.       — Вам вживлены инженерные импланты. Лицензионные? Откуда они?       — Наследство прошлого в СБЦ. Часть экипировки, доступной офицерскому корпусу. Доктор работает очень увлеченно, а я с любопытством разглядываю ее тело. Сколько ни смотри на девочек в барах, а все непохожее на тебя самого все равно притягивает взгляд. У Вселенной определенно есть чувство юмора: она создает азари, создает нас — и мы выясняем, что едва можем дышать одним воздухом. Она создает людей — и снова мы оказываемся по разные стороны ДНК…       — А лабораторное платье вам идет больше комбинезона.       — Обращаете внимание на людей? — она улыбается в ответ, вставляя пробирку с моей кровью в аналитическую систему.       — Мне часто доводилось работать с людьми, хотя я видел Цитадель и без вашего посольства.       — Сколько же вам лет?       — Надо полистать личное дело. На последнем праздновании дня рождения мне исполнилось пятнадцать, я получил лицевые метки и отправился в армию.       Ритт надевает медицинский визор и снова подходит ко мне. Берет маленький фонарик с выдвинутой из стола подставки.       — Следите за движением, головой не двигайте, — ее палец указывает на окрашенный в черное конец устройства, которым она ведет из стороны в сторону, вниз и вверх, на пару секунд замирая в каждом положении. Я чувствую себя полным идиотом, водя глазами.       — Небольшой установочный нистагм в верхнем и правом отведении… А что случилось с вашим левым глазом? Видны рубцы на хрусталике.       — То, что вынуждает меня носить визор.       — Почему не сделали коррекцию?       — Сказали, коррекцией не обойтись. А для трансплантации чего-то, названия чего я уже не помню, нужно разворотить весь глаз, и без уверенности, что оно приживется.       — Не поверю, что вы носите визор ради диоптрий.       — В своей базовой версии он едва ли годился на большее.       — То есть, сейчас она уже не «базовая»?       — Ну, там появился плеер и счетчик, к примеру.       — Счетчик чего?       И правда? У меня с трудом получается подавить усмешку.       — Если вы мне его вернете, я вам расскажу, сколько банок приняли в тире смерть из моих рук.       Мы ведь оба понимаем, о чем речь? Фонарик в руках Ритт меняется на белый шпатель с химическом сенсором, а лицо ни на секунду не меняет выражения.       — Откройте рот и разведите в стороны пластины.       — У вас крепкие нервы, доктор.       — Откройте рот и разведите пластины, — настаивает она. Как тут не послушаться? Ритт вглядывается в мою пасть, прижимая шпателем язык. Взяв с подставки в другую руку небольшое зеркальце, она изучает верхнюю челюсть.       — Одна моя подруга училась на ветеринара. Когда она писала дипломную работу, я помогала ей приживлять протез старому варану в национальном парке, на Земле: бедняга как-то умудрился потерять половину нижней челюсти и не мог охотиться, а мы спасали его от голодной смерти. Хорошее было время, хоть тот каменистый остров и дыра на краю мира… Не знаете, что такое вараны? Не отвечайте, я вам покажу перед ужином. Если не забуду. Так вот, после этого меня точно не удивишь и не испугаешь ни синим языком, ни пятьюдесятью двумя плевродонтными зубами… Вижу, пару вы сменили уже в сознательном возрасте…       Я не вижу, но чувствую, как тонким зондом она проводит между моими губами и пластинами, их прикрывающими, между боковой перепонкой щеки за челюстной пластиной и деснами.       — Вижу, с гигиеническим набором я не ошиблась. Отлично… PH тоже в норме.       Анайя сбрасывает инструменты в дезинфекцию, а я наслаждаюсь возможностью говорить снова.       — Думал у меня самые обычные зубы, а не… Как вы сказали?       — Плевродонтные.       — Да. Извините, не выговорю с первого раза.       — Вы не представляете, сколько секретов в себе носите. Как полон драматизма ваш организм, господин Вакариан. Какие сражения в плоскости микромира происходят здесь и сейчас на вашей коже, как т-хелперы в вашей крови трудятся в три смены…       Все это я слышу из-за ее спины, пока она набирает инъектор у манипуляционного стола.       — Что вы собираетесь мне вводить?       — Обезболивающее, нейролептики, стимулятор.       — Не надо.       — Почему? У вас серьезные повреждения, без допинга вам придется трудно. А примерно через три часа эффект последней инъекции сойдет на нет.       — Зато я узнаю реальное положение своих дел.       — Предположим, вы можете его узнать и не прибегая к крайностям. Видите, я еще не убрала ваши снимки с планшета? Вы там отлично вышли, кстати.       Я смотрю на подсвеченные голограммы собственных костей, потом снова на Анайю. Времени для рефлексии у меня сегодня было достаточно, и я снова и снова прокручивал в памяти вчерашнюю перестрелку. Одна деталь не давала мне покоя: когда я снимал марксмана, то краем глаза успел заметить выстрел где-то сбоку, справа. Стрелком не мог быть никто, кроме женщины, стоящей сейчас передо мной. Никого больше на территории сектора в живых не было, и стреляли мы почти одновременно. Я не первый день живу на свете и видел достаточно стрелков, вот только не таких быстрых.       — Обойдемся без допинга. Химия подменяет восприятие, вы ведь это знаете лучше меня, доктор.       — Как скажете.       Она пожимает плечами и собирается разбирать инъектор, но я продолжаю:       — А теперь расскажите, как вы успели выстрелить на долю секунды раньше? То, как вы обращаетесь с оружием, весь стиль вашей работы… Кто вы такая? Откуда такие навыки? И за что конкретно вам заплатили? Кому и для чего выгодна моя сохранность?       Сев на высокий стул у рабочей консоли, Анайя смотрит на меня с нечитаемым выражением, и я могу только догадываться, о чем она думает.       — Похоже, обо мне вы знаете куда больше, чем я о вас, и этот рассказ… Давайте рассмотрим его, как способ познакомиться поближе. Как я понимаю, у меня еще несколько дней на общение с вами, пусть и вынужденное.       Ритт закладывает ногу за ногу и отрешенно смотрит в сторону, опустив голову на подставленную ладонь. Видимо, собирается с мыслями.       — Хорошо, — наконец произносит она и задумчиво трет пальцы, потом снимает перчатки и бросает их в утилизатор. — Я расскажу вам то, что вправе выдать, а вы не станете меня мучить лишними вопросами. Договорились?       Просьба Ритт удивляет: хоть на правду я и не рассчитываю, но даже вранье и замалчивание может быть информативным, проясняя, что пытаются скрыть. Я просто отвечаю «слушаю».