Шторм

      2185 год, Гамма Аида       Времени до ужина еще много, весомого предлога отложить разговор не находится. Даже срочной работы нет: Барклай молчит с самого утра. Гудит термостат, крысы возятся в боксе. Я, конечно, могла бы сослаться на занятость, на необходимость составить несколько срочных писем… Но я только тру внезапно уставшие глаза и смотрю на своего собеседника.       Конечно, я ждала этого вопроса, но точно так же надеялась его не услышать, и предпосылок для обоих исходов хватало. В боевой горячке Гаррус мог не заметить моего выстрела, или не придать ему значения. Мог не доверять мне настолько, что любой из полученных ответов записал бы в неинформативное вранье, статистические помехи эфира, а значит и вопрос не стоил бы затраченного времени. Еще он мог сказать: «Знаете, я передумал. Мне совсем не интересно, что тут происходит, кто вы такая, чем вы занимаетесь. Как только я смогу нормально бегать и не задыхаться — высадите меня, пожалуйста, на какой-нибудь планете или станции, откуда я смогу добраться, куда мне надо. На том и разойдемся». Отличная идея, она мне очень нравится. Только Гаррус почему-то молчит.       А вот меня сегодня тянет наболтать лишнего, как бывает у случайных попутчиков в перелетах — эта мысль забавляет, и я не могу сдержать улыбки. Пока я борюсь с пагубным желанием, на грани восприятия ловлю необычный, но уже знакомый запах, на этот раз почти без посторонних примесей. Даже не воспоминания поднимаются изнутри, а будто ветер приносит аромат южных ночей и далеких побережий, пыли и пряных благовоний сумрачных храмов… Талька и латекса. Так пахнет ладонь, на которую я опираюсь лицом. Я тру меж собой пальцы в перчатках, еще не обновленных после осмотра. У турианцев специфический запах. Азари пахнут морем, цветами. Люди — ухоженным зверем. Турианцы…       Гаррус, спокойный и серьезный, стоит передо мной, опираясь на кушетку позади. Плечи ссутулены, руки сложены под грудным килем. Я машинально отмечаю, что когда он начнет ходить с прямой спиной, это будет означать, что болевой синдром отпустил. Как бы я повела себя на месте турианца? Вероятно, настаивала бы на своем. Из упрямства, от скуки, по привычке. Мы ведь не из пробирок вылезли, мы дети своей среды. Однажды следователь — следователь навсегда.       Я снимаю перчатки и бросаю в утилизатор. Потом вытаскиваю из ящика стола пластиковый стакан, наливаю воды из кулера, выпиваю залпом. Уже набираю воздух, уже готова начать.       Получив импульс, сознание автоматически выдает реакцию: ищет ответ. Я опасливо тянусь к глубинам памяти, но натыкалась на уже знакомые преграды. Глухие стены — там, где память отказывает, но откуда еще доносятся звуки и шорохи, вой, различимый в ночной тиши, лязг замков и стоны — все атрибуты внутреннего поместья с призраками. Опаляющий жар — там, где воспоминания до сих пор слишком живые и яркие, как после катастрофы, после взрыва реактора, минутное пребывание рядом с которым грозит дезориентацией и недельным самоедством… Я уже пробовала и больше не хочу.       И я давно поняла, что жить среди других разумных, имея такой багаж в прошлом, не выйдет, и надо если не договориться с собственной памятью, то хотя бы составить легенду из доступных ее осколков. Желательно — заурядную, не провоцирующую лишних вопросов, и вместе с тем способную удовлетворить чужой интерес.       «Люди очень хорошо помнят, кто симпатизирует им, а кто нет. Так же нам требовалась собственная база данных, помимо предоставленной Советом. Как я позже выяснила, Проект открыли еще до моего рождения, как только появились доказательства, что в Космосе мы не одиноки…» Не единожды я начинала в голове этот монолог и как-то даже записала его на диктофон: вышло вульгарно, хуже статьи в желтой прессе. Скандалы, интриги, разоблачения… Все-таки я плохой писатель. Прослушала и сразу удалила.       Нужно было придумать историю, в которую слушатель мог поверить, но действие которой на самом деле происходило бы на безопасном удалении от меня-реальной, в реальности, у которой изначально нет шансов пересечься с моей, историю-фон, историю-отблеск. Дежурную заглушку, лежащую под рукой на случай, если кто-то посторонний задаст очевидный и на первый взгляд невинный вопрос, и даже если мне самой захочется копнуть глубже.       Алиби. Потому что я — всего лишь доктор.       Я больше не…       — Это я стреляла, под допингом собственной разработки. Официальной маркировки нет, неофициально он называется «Авалон». Инъекция в кровь кратно ускоряет восприятие, следом за ним реакцию и тонус. Разгоняет нервные импульсы до крайне высоких скоростей. Препарат экспериментальный, эксайтотоксичный, и в ходе исследований испытуемые получали деградацию нервной ткани, разрывы мышц, отрывные переломы и сердечные приступы. Одного убила аневризма. Еще один умер от гипертермического синдрома: кровь свернулась и начался обширный тромбоз, антикоагулянты подействовать не успели. Отвечаю на не заданный вопрос: все были людьми, добровольцами, и были проинформированы о возможных последствиях.       Гудят системы жизнеобеспечения. Я слышу собственный пульс в ушах, будто Гаррус до сих пор давит на мою шею, и сжимаю зубы, чтобы не выказать нервной дрожи. Я — врач, я — талантливый инженер, специализирующийся на биологических аугментациях. Спроси меня, как приращивать импланты, как сделать мышцы энергоэффективными, как подготовить тело к допингам — и я отвечу. Давай, это интереснее, чем копаться в прошлом.       — А в чем ваш секрет? По виду и не скажешь, что у вас есть разрывы мышц после вчерашнего…       Бинго.       — Их нет, — выдыхаю я. — Мой организм принимает препарат практически без осложнений, а чтобы прийти в норму достаточно принять антидот, поесть и хорошо выспаться. Видимо, есть какие-то, — я сглатываю клейкую слюну, — индивидуальные особенности.       — И вы, конечно же, не скажете, какие…       — Конечно же.       Опустим подробности, я сегодня слишком нервная для внятного разговора. Может, мне тоже нужен укол дружбы? Добавить транквилизатор к утреннему коктейлю?       — Последняя надежда встретить в космосе хоть кого-то, не связанного со спецслужбами, наемниками или теневыми организациями, и подобными разработками… — турианец качает головой. — Потеряна! Как предсказуемо, доктор! Как предсказуемо…       До меня доносятся сухие щелчки. Что это смех, я понимаю не сразу.