Шторм

      2185 год, Гамма Аида       Когда на экране показывают, как кто-то отлетает в сторону от попадания выстрела, это не преувеличение. По силе это, пожалуй, сравнится с биотическим ударом, только собранным в одну точку летящего в тебя заряда. Сложно понять, пока не почувствуешь на себе. Или — пока не увидишь последствия.       Когда такой удар встречает на пути бронеплиту, то в лучшем случае остается кровоподтек от сильного ушиба. В худшем — месиво из костей и тканей, которому врачи пытаются вернуть вид легких, кишок или чего-то еще. Те, кто знаком с медициной, называют это «запреградная травма». Поэтому, когда на том же экране цель после попадания бодро встает и продолжает отстреливаться, вариантов всего два: это или кроган, или спецэффекты. Так нам рассказали еще в учебном лагере, в обязательной программе первой помощи.       От датчиков, налепленных на меня в разных местах груди и рук, я свечусь, как стойка «Загробной жизни». Поправляю запотевший респиратор, чтоб меньше давил на челюсти и горло. В нем жарко и тесно.       Уже полчаса я шагаю босиком по беговой дорожке, появившейся в лаборатории утром, и дышу через две гофрированные трубки, соединенные с системой мониторинга. Вдох-выдох, шесть шагов. Вдох-выдох. Клапаны шипят.       — Доктор Ритт?       — Да, Гаррус?       Анайя сидит за столом, заложив ногу за ногу, и покачивает стопой в узкой туфле. На ее коленях — планшет, с которого она увлеченно что-то читает. Хмурится, оставляет в тексте заметки, иногда посматривает на мониторы, светящие со стола. Я тоже туда посматриваю. Наверное, там — мой пульс, объем легких, частота дыхания, состав выдыхаемого воздуха… Что еще там может быть? На большее у меня не хватает фантазии. И я ничего не понимаю в кривых, зубцах и разлетах графиков.       Если кому-то интересно, зачем нужна та или иная часть тела и как она работает, то узнать очень просто: достаточно ее поломать или порезать. Я очень быстро вспомнил, зачем мне ребра, когда вчера днем выветрились остатки анестезии. Словосочетание «запреградная травма» в очередной раз стало живым и красочным. Обрисовало каждую трещину пластин около раны, каждый шов в самой ране и каждую контуженную мышцу. Перед сном я рассмотрел в зеркале уборной темные кровоподтеки: разрослись между пластинами по всей левой стороне груди.       — Доктор, расскажите, куда я все-таки иду?       — А куда бы вам хотелось?       Она не поднимает глаз от чтива. Вдох-выдох. Кислород, подающийся из системы в маску, пахнет грозой и пластиком.       — Ваши вопросы заставляют думать, а я только начал избавляться от этой дурной привычки.       Вдох-выдох. Под ногами гудит электрический привод.       Мое ранение — сравнительная удача, насколько вообще позволительно так говорить. Если поначалу меня расстраивали две царапины на гребнях и сотрясение мозга, то потом я понял: пройди снаряд под более прямым углом, мой верхний позвонок оказался бы где-то в районе того, чем я сейчас о нем думаю. Легкое сотрясение и пара часов в отключке или компрессионный переломом основания черепа от попадания в шлем? Единственный плюс второго — бескровная смерть без единой царапины.       Доктор откладывает планшет на стол и рассматривает меня, опустив подбородок на подставленную ладонь.       — Может, вы идете в страну Оз по дороге из желтого кирпича? — отвечает она очень серьезным тоном.       — Если вы хотели меня озадачить, то вышло отлично.       Она отворачивается и смотрит куда-то сквозь борт корабля и прикрытые веки.       — Из окна своей спальни Эми наблюдала за тем, как летнее солнце садилось в бескрайнее поле, обливая золотым огнем зеленое море кукурузных листьев… — нараспев говорит она.       Я совершенно не представляю, как выглядят кукурузные листья, но мечтательное выражение, на миг осветившее ее лицо, рассеивает любые сомнения в их неописуемой красоте. Забавно, но я думаю об этом даже сквозь нарастающее головокружение. Анайя продолжает:       — Ее рыжие волосы тоже вспыхивали в косых лучах, обрамляя голову пламенным нимбом. Живые карие глаза высматривали на небе первую вечернюю звезду…       Еще шестнадцать шагов. Дышать тяжело.       — Клапаны нормально работают? Как-то… трудно. Дышится трудно.       То ли сердце занимает слишком много места, то ли грудную клетку сдавило. Доктор что-то схватывает взглядом с монитора, и через пару секунд двигатель под ногами замолкает. Инерция заставляет меня сделать еще пару шагов, но уже слабо чувствуя ноги.       Я падаю на колени и пытаюсь сорвать с лица удушливый пластик, путаюсь в белых застежках под гребнями. Хочу отдышаться, хватаю воздух и тут же сгибаюсь, выворачиваюсь в приступе мокрого, клокочущего кашля, хватаюсь за рану от прострелов боли и за поручни — от накатывающей темноты.       С омерзением я сглатываю что-то вязкое и соленое. В глазах рябит от темных пятен и вспышек, в ушах звенит. Дышать. Дышать. Дышать. Сейчас обязательно полегчает.       — Эми во что бы то ни стало нужно было загадать желание, — слышу я над собой, и доктор протягивает мне стакан воды. — Чего же тебе не хватает? Сердца, смелости или мозгов?       В космосе много тишины. Достаточно любительского приемника, чтобы окружающий вакуум взорвался голосами, но если просто смотреть в иллюминатор… В Космосе чудовищное количество Тишины. Неудивительно, что как только исчезают привычные ориентиры, мозг отключает внутренний счетчик.       Мы ведь катастрофически привязаны к нашим планетам, с такой уютной сменой дня и ночи. Время можно отмерять сделанными делами, проговоренными словами, прослушанными треками, рабочими сменами, но сменой дня и ночи — куда проще. Не сговариваясь, мы старательно переносим свои миры на космические станции и в колонии. Это так понятно, так естественно, если вдуматься. Раньше я не вдумывался. Пока не понял, что ответа на вопрос «Вы не устали так сидеть?» не знаю.       Ни один корабль из всех, где я летал, не был так наполнен космосом, как «Галахад». Я думал, что живу здесь третий день, потому что помнил два завтрака, два раза засыпал на постели в угловой нише каюты. Когда на кухне я заметил ряды чисел на дисплее процессора, то просто стоял и смотрел, пока все три крайние цифры не сменились: 02:55, 01:34, 49:10. Это оказались часы.       Я снова перед иллюминатором своей каюты, когда за спиной открываются двери. Не устал ли я так сидеть? Как рыба в темной воде, в уме мелькает какая-то мысль, и тут же уходит на глубину.       Анайя садится на край соседнего кресла и заговаривает сразу, без привычной паузы:       — Я не могу дать вам выход в экстранет, думаю, вы понимаете. Но в медиатеке есть огромное количество книг, есть коллекция фильмов, музыка… Какую музыку вы любите? Знаете, в вашей каюте можно настроить проектор, можем вечером посмотреть что-нибудь, — продолжает она. — Если вы не против. Если, конечно, вы хотите. Хотите?       Она смотрит на меня с ожиданием, даже с каким-то волнением. Так непривычно и оттого — забавно. Какое имя она называла?.. Кажется, Эми. Эми все-таки решилась загадать желание.       — Да. Я был бы благодарен.       Доктор опирается локтями на колени и роняет лицо в ладони. Вздыхает. Мы молчим некоторое время, но потом я спрашиваю:       — Скажите, время каких миров показывает циферблат процессора на кухне?       Анайя поднимает на меня удивленный взгляд, потом встает напротив иллюминатора и с хрустом и удовольствием потягивается. Упирает руки в бока и улыбается, глядя на звезды.       — Земля. Цитадель. Новерия.