Шторм

      2185 год, Гамма Аида       Таааак… Три шага вперед, переступить с ноги на ногу, еще три шага вперед, еще переступить… Стоп. Нет, не так. Еще раз. Здесь надо развернуться. И наклонить ее от себя… Примерно так? Наверное, да. Представим, что у меня в руках женщина…       Представим, что я — на ужине в «Аль Соризо», на Цитадели. Надел приличный костюм, сел в кар. Магистрали полны транспорта, я лавирую в цветном потоке, а на место добираюсь, когда дневное небо Президиума сменяется красками вечера. Вальяжно я поднимаюсь по лестнице, миную охрану и держу курс к заказанному столику. Что я буду пить? Бокал Крианзы, пожалуйста.       Здесь нужно развернуть ее, руки… Что делать с руками? Так? Нет, как-то по-другому… Еще раз.       …А в «Аль Соризо» я поддерживаю под гладкую спину самую прекрасную из женщин, и ее грудь в вырезе черного платья приподнимается от частого дыхания, губы приоткрыты… Выверенным жестом я заставляю ее кружиться, затем снова привлекаю к себе и вдыхаю теплый запах волос. Я закрываю глаза…       Музыка смолкает. За иллюминатором на фоне глубокой черноты плывут звезды. Цвет волос той женщины с самого начала напомнил мне ржавчину. Она умела танцевать только с винтовкой и, скорее всего, видела танго только в кино. Мы все подняли ее, как флаг и символ, совершенно забыв, что она живая и смертная. Чем-то забеливала кофе, ела украдкой печенье, когда мы возвращались на борт в середине ночной вахты.       — Привет, Гаррус. Хочу узнать, как у тебя дела, только сначала посижу немного. Устала. Ты же не против?       Я же не против. Эти воспоминания — как острые крючья, застрявшие в груди. За них дергаешь с удовольствием мазохиста: знаешь, что больно, но прекратить не в состоянии. Однажды она так и уснула, пригревшись на обшарпанном «Мако» на нижней палубе, а я не смог себя заставить ее разбудить. Подложил ей под голову свою подушку и очень волновался, чтобы она в этот момент не проснулась.       Едва сдерживаюсь, чтобы не раздавить датапад в руке.       — Гаррус, подойдите в лабораторию на перевязку, — говорит селектор.       Корпус датапада дает трещину.       Что-то изменилось. Первое, за что цепляется взгляд — белые туфли, которыми Анайя болтает в воздухе, сидя на операционном столе. Темно и спокойно, горит только подсветка бокса с подопытными животными. Доктор встает, а я, конечно, знаю, что нужно делать.       Когда я укладываюсь на стол, сверху загорается операционная лампа. В первый раз осмотр проходит в абсолютном молчании. После снятия повязки ране холодно и непривычно, к гелевой прослойке и полимерной латке поверх нее я уже успел привыкнуть. Пытаюсь повернуться и взглянуть, как мои дела, но мягкий жест и «Тсссссс…» останавливают.       Рану доктор вычищает долго. С ультрафиолетовым излучателем в одной руке и отсасывающей жидкость трубкой в другой, снимает белесую жижу с черными хлопьями, смесь медигеля и свернувшейся крови, это-то я вижу. Сушит салфетками, которых в конце процедуры в лотке набирается невысокая горка. Когда Анайя надевает защитные очки и берет в руки маленький аппарат со шлифовальным кругом, я нервно сглатываю.       Началась повторная шлифовка пластин около раны, и в тонкие ароматы дезинфектантов ненавязчиво вплелась нота паленой кости. Я почти вжался лицом в кушетку. Мне казалось, что высокий визг машинки, окруженной ореолом костяной пыли, отдается мне во все голосовые связки. Горячо и чешется, а я никак не могу выкинуть из головы картину: сейчас я нечаянно дернусь и она пробурит мне грудную клетку, с чавканьем вопьется в ребра и легкие, а кровь будет брызгать кругом в лучших традициях дешевых ужастиков… Глупость, конечно. Но спокойно вздыхаю я только после наложения повязки.       — Можете подняться.       Лампа надо мной гаснет, белые перчатки летят в утилизатор. Обойдя стол кругом, Анайя усаживается в свое рабочее кресло, пока я пытаюсь отдышаться.       — Послушайте внимательно, — говорит она, и я весь внимание. — Еще два дня я буду вас наблюдать, будем проводить тренировки. Потом мы расстанемся. Рана затянулась, пластина над ней нарастет со временем. Сейчас я закрыла ее полимерным протезом, через две недели найдите любого врача и попросите снять повязку. Что касается вашего ребра, то сейчас оно стоит на титановых нитях, иначе я б его не срастила. Вреда никакого, но если очень захочется и у вас есть на примете хороший хирург, вытащить их можно не раньше, чем через месяц. Можете идти, до утра вы свободны.       Смысл сказанного я начинаю улавливать только на середине фразы, а целиком он доходит до меня через пару секунд. И сейчас… Все прозрачно и чисто, по-честному с самого начала. Она и правда собирается просто так меня высадить. Я же в глубине души рассчитывал на доминантные игры, условия, скрытые угрозы и прочую шелуху, традиционно налипающую на добрые с виду дела… Готовился к этому. Но нет. Патрон оказался холостым. А я оказался параноиком слишком поздно.       — Я могу чем-то еще вам помочь? — спрашивает доктор, видя мое замешательство.       Сколько я вам должен? Где вы живете? Бываете ли на Цитадели? Где работаете, когда не летаете по космосу? Кто ваш босс? Что такое вараны? Сколько вам лет? Где вы учились лечить турианцев? Где служили? Почему без проблем переносите свой коктейль? Вопросов десятки, но из всех возможных с языка, как это обычно и бывает, срывается самый нелепый:       — Вы обещали показать мышей. Знаете, мне очень интересно, с кем я делю этот круиз.       — Вообще-то проект закончен, я должна была их утилизировать… — она встает и подходит к боксу с животными. — Но не смогла. Вы представляете?       Улыбается. Со своего места я вижу, как оживает ее лицо, кажущееся мне белее обычного. Когда заслонка бокса опускается и доктор протягивает руку внутрь, вверх устремляется маленькое белое существо, но Анайя ловко перехватывает его на своем плече.       — Брут, расскажи господину Вакариану, как лабораторная мышка самоотверженно спасает Галактику.       Названный Брутом совершает далекое путешествие через половину комнаты, от своего жилища до стола, где я все еще сижу. Я принимаю его из чужих ладоней очень осторожно: такой маленький, такой шустрый! Боюсь поломать.       — И что же может рассказать мне Брут? Похоже, он стесняется турианцев, так что придется вам говорить за него.       Анайя усаживается со мной рядом, в ту же позу, в которой я ее застал. Где находится даль, куда она сейчас смотрит, я даже представить не могу.       — Вы не представляете, какие они храбрецы и герои. Без них у нас не было бы ни антибиотиков, ни генной инженерии, ни антигистаминов… Испытанного панацелина, вакцин, сывороток, иммуномодуляторов…       — Доктор, вы забыли, что говорите с солдатом.       — И правда, — она опускает ресницы.       Мышь принюхивается, сидя в углублении ладони, и решает попробовать на зуб коготь моего большого пальца.       — Что за проект вы закончили?       — Сначала делала укрепление мышц для одного человека. Потом — лимфоидную систему ему же. Очень долго настраивала иммунитет. Вчера закончила отчет по приживлению биотических имплантов и жду результата. А вы держите первую мышь-биотика во Вселенной.       — То есть, если я дерну его за хвост, меня разорвет деформацией?       — Не исключено.       — О, я постараюсь быть очень осторожным… — я чешу зверю живот свободной рукой.       — А что это за человек?       Улыбка остается только на одной стороне ее рта.       — Очень сильный человек, очень смелый. Просто когда-то попал в беду. Наша команда помогает ему из нее выкарабкаться.       — Благородное дело.       — Не бесплатно, разумеется.       — В галактике полно тех, кто за «не бесплатно» только тратит чужое время. А у вас, если я понял верно, есть вполне видимые результаты.       — Вполне… — она бесшумно спрыгивает на пол. — Я изолирую монстра, пока он не проявил свою темную-темную сторону.       Ловкое движение, после которого Брут оказывается у нее в руках, я не успеваю уловить. Тяну за ней взгляд, как загипнотизированный. «Дверь податлива и приоткрыта, но за ней клубится такая тьма, что не сделать и шага…». Вспомнил строки, но не автора. Закрыв животное в боксе, она зовет меня, улыбаясь устало и мягко; идти наверх, но я не двигаюсь с места.       — Вы читаете новости?       Есть вопросы, которые до поры даже формулировать в голове избегаешь, а когда они срываются с языка — уже не уверен, хочешь ли получить ответ. Чем дольше она на меня смотрит, тем яснее я понимаю, что хочу. И даже настаиваю:       — Вы читали новости за последние дни? Что-нибудь писали про Омегу? Что там происходит?       — Пять дней назад там случилась крупная перестрелка в секторе PPK-46, уровень 12. На месте были найдены двадцать шесть убитых, личности троих установить не удалось. Известно, что один был батарианцем, а двое других — людьми. Организация «Синие светила» отказалась признать свою причастность к произошедшему, несмотря на то, что шестнадцать погибших официально состояли в ее рядах. Ведется расследование. Это все, что мне известно, господин Вакариан.       Я усмехаюсь, глядя на свои ладони.       — А про Архангела вы что-то слышали?       — Только слухи. Говорят, он — турианский ренегат, стоявший поперек горла у местных группировок. Прозвище свое получил полтора года назад, откуда взялся — никто не знает. Некоторые считают, что это вообще маленький отряд, скрывающийся под общим прозвищем. Вроде после той перестрелки его не видели.       — Даже так…       Она молчит.       На темной кухне Анайя извлекает из морозильной камеры бутылку без опознавательных знаков, открывает, наливает немного прозрачной жидкости в стакан и протягивает мне.       — Что это?       — Пейте. По-хорошему мне бы вколоть вам седативные, но это — лучше. Только пейте быстро.       — Почему быстро? На ринкол не похоже.       — Верно. Это водка.       — Что такое водка? Какая-то особая вода? Пахнет алкоголем.       — Сейчас узнаете.       — А у меня не будет аллергии?       — Гаррус… — она вздыхает, прикладывая ладонь ко лбу. — Просто пейте. Пока мы беседуем, она нагревается.       Горло обжигает не хуже, чем от ринкола, хотя во рту и не так мерзко. Я тут же запиваю это водой, а уже через минуту узнаю эту дрянь: думал, ее используют только для коктейлей, но нет. Внутри теплеет.       — Еще?       — Да. Водка — чудесный напиток.       — Вермут лучше, но вам его нельзя.       Из морозильной камеры появляется еще одна бутылка, и я уже понимаю, что вечер удался.       К черту все. Этот корабль, Омегу, прозвища, меня самого… Все к чертям. После третьей порции я усаживаюсь за стол, Анайя с двумя бутылками — напротив, закидывает ноги на подоконник. На столе — звездный свет, водка и вермут. Еще три порции мы пьем вместе и молча. Анайя нарушает тишину первой.       — Вам понравился фильм вчера?       — Хороший фильм. Наивный, старый, настоящий. Тали когда-то потащила меня в одну из увольнительных на «Флот и флотилия»… Что я могу сказать? В антураже графики история смотрится почему-то не так трогательно. Мне больше понравилось наблюдать, как Тали переживает, следя за сюжетом. Хотя, в историях любви и тонкостях переживаний за глухим шлемом я разбираюсь примерно одинаково…       Я опрокидываю в себя еще одну рюмку.       — Значит, два дня?       — Два дня. Вы умеете танцевать?       — Нет. Но вчера я слышал, что в танго не бывает ошибок. Знаете, а у вас ладные ножки. Как для человека, конечно…       — Где-то я такое уже слышала.       В темноте я плохо вижу ее лицо, но знаю, что она улыбается. Где-то я такое уже видел.