Шторм

      2183 год, Новерия       Следующим же утром я узнал, что лайнер, причаливший сегодня по моему личному разрешению к орбитальному хабу порта Хань-Шань, собрали на верфях Тессии семь циклов назад, назвали «Золотая Звезда» и отнесли к классу легких фрегатов. Три цикла он прослужил торговому флоту Цитадели, затем был несколько раз перекуплен, сменил имя и пару циклов назад перешел из распоряжения одного волуса в распоряжение одной женщины. С тех пор о нем никто не слышал, пока в регистрационном журнале Новерии не появилось название «Галахад», а в порт Хань-Шань не опустилась его странная хозяйка.       Следующим же утром я узнал, что из оружия на борту «Галахада» нашли только крупнокалиберный пистолет, легкую винтовку, шесть термозарядов и два стальных ножа с лезвиями длиной в мою ладонь. В лаборатории внимание службы безопасности привлекли два запечатанных и немаркированных штамма, но следов чего-то подобного не найдут нигде больше. Бортовой компьютер на запрос курса полета выдал кружево направлений: дело пиратского алгоритма, работа грязная, но эффективная. Примерный курс корабля я восстановил уже позже, по пингам в переписке, и единственным местом, которое посетила доктор за последние пару месяцев, оказалась станция Омега. Остальное время «Галахад» действительно дрейфовал в открытом космосе.       Оборудованной для проживания на корабле будет одна из двух кают, где на полке лежал турианский череп со старой меткой Дигериса. Запасов провианта, воды и кислорода в трюме было на половину цикла. Корабль оказался стерилен и наполнен стерильной же тишиной, и госпожа Сикари, глава службы безопасности порта, резюмировала в итоговом отчете: «Твоя Анайя — очень, ОЧЕНЬ осторожная и скрытная сука».       Только я еще не знал этого, стоя посреди залитого холодным светом прожекторов шестого локального транспортного бокса. Я ждал, пока подгонят мой кар с парковки, и мерил шагами бакелитовую платформу.       Сегодня вечером единственный член команды «Галахада» будет наблюдать за круговертью снежных хлопьев где-то в неописуемой дали вытянутой руки, куда добивает через стекла полумрак-полусвет комнаты. Может, мы разыграем красивую партию в шахматы за ужином. Интересно, доктор умеет играть в шахматы? Танцевать? По виду — человек, далекий от светских ритуалов, но тогда мне хотелось, чтобы умела. На раутах Совета в основном думаешь о заключении нового контракта на фоне обсуждения вкусового букета поданного вина, но сегодня мне хотелось думать о вине… На фоне обсуждения дел.       — Звонишь в неурочное время, — Саада ответила на вызов почти сразу.       — Сейчас в нашем хабе висит легкий лайнер, «Галахад». Может, ты помнишь, я тебе рассказывал об одном докторе, собиравшемся нас навестить? Она прилетела сегодня. В ближайшее время найди несколько толковых ребят, среди них должен быть хотя бы один техник и один лаборант. Пусть прихватят еще кого-нибудь из арсенала. Нужно осмотреть это судно.       — Ищешь что-то конкретное?       — Стандартный набор.       — А что с командой?       — Вряд ли вы ее там найдете, не удивляйся. Обыск пусть проведут по протоколу. Если что — изолируйте команду в карантинной зоне на время досмотра. Ничего не изымать без веских оснований, целостность упаковок не нарушать.       — Я передам.       — Еще одно: дышать только через респиратор. Неизвестно, что в воздухе.       — Результаты отправлять на твой терминал?       — Да, и личные комментарии от тебя. Ордер и подпись для стыковки Ирина перешлет через пару минут. И еще… Саада?       — Ну что? — вздыхает старая турианка.       — Сейчас охрана сопровождает доктора Ритт от шестого ТБ к пристани и обратно, и по процедуре ей должны оформить прилет. Но пусть ее проведут без регистрации, не хочу, чтобы ее нахождение здесь как-то светилось в базе. Сделайте все тихо и аккуратно, и никому из посторонних ни слова.       — Иначе б ты мне не звонил по личному терминалу, верно? — она смеется, учуяв интересную добычу.       — Все так. Спасибо.       Я дал отбой коммуникатору и сунул руки в карманы пальто. Из-за спины с порывом ветра донеслось знакомое гудение двигателя.       Анайя — азарийское имя, и дать такое могли рожденной после войны Первого контакта. Но мисс Ритт почему-то не казалась мне такой молодой. Анайя… Она сама выбирала его. Почему именно это?       «Полет инженерной мысли, отточенность каждой линии, абсолютно гладкий ход на высоких скоростях, отзывчивая система управления и мощь, дремлющая под капотом…» Популизм и пустой слоган, пока не сядешь в подогнанное лично под тебя кресло и не заведешь двигатель. Я чувствовал эту машину, сливался с ней, и штурвал был продолжением моей руки. Никакого автопилота, никогда. Ускорение, инерция на поворотах… Сильный и послушный, Ray стоил каждого потраченного кредита: я убеждался в этом снова и снова.       Время в пути между домом и офисом всегда принадлежало лично мне. Ирина быстро научилась не размениваться на рабочие обсуждения, случись ей куда-то со мной ехать, и не бледнеть на особенно крутых виражах. Доктор Ритт в дороге обсуждений даже не начинала. Опустив спинку кресла, она полулежала справа от меня. Пару раз поправила накидку, выдав свое присутствие шорохом одежды. Что же там пряталось, какие интриги заплетались в теплой тени ее капюшона? Я перевел взгляд на тонущую в сумерках трассу, стремительно бегущую навстречу.       Трасса здесь была не всегда. Я успел застать время, когда в долине еще вилась постоянно заносимая снегом колея, проторенная караванами тяжелых снегоходов. В «Синтетик Инсайтс» поступил заказ на разработку очередного модуля контрольно-пропускной системы, а меня прислали на должность старшего аналитика местной технической ячейки. Удивительно комфортное сочетание служебных обязанностей с подкармливанием природного любопытства. Мы жили у подножия Вершины 22, а коллеги не уставали удивляться моим долгим прогулкам в горы. Хотя турианская теплолюбивость на поверку так же преувеличена, как и честь, дополнительный комплект аккумуляторов, необходимый для обогрева скафандра во время этих прогулок мне и правда обошелся недешево.       Если везло с погодой, в конце смены я выходил из корпуса и направлялся вверх, где дорога переходила в протоптанную тропу, а затем и вовсе терялась среди вымороженных камней. Забравшись на любимый уступ над окнами станции метеонаблюдений, я смотрел, как на фоне угасающего заката темнели сизые хребты гор, мерцал огнями силуэт далекого порта, тогда — всего пара причалов и таможенный терминал. В долине, где уже успевали сгуститься сумерки, зажигались окна жилых комплексов.       Стоило открыть забрало шлема, в лицо кололи морозные иглы. Пар от каждого выдоха уносился в звенящее кристальным холодом небо. Тогда я уже знал, что даже один такой выдох, удачно пойманный фильтрами вентиляции, может выдать биологическую подпись хозяина, не говоря о более поверхностных источниках, вроде сетчатки глаза. Рутина. Укутанные сугробами склоны окружающих гор, которые, как казалось, можно погладить, в те мирные моменты отдыха занимали меня больше.       На фоне нахлынувших воспоминаний я захотел спросить мисс Ритт, как давно она снимала с лица респиратор? Но она доверчиво спала, заложив ногу за ногу и спрятав ладони меж бедер.       Ответ я уже знал.       Маленькую сумку, где, как доложила охрана, лежала пара ампул человеческого иммуноглобулина, инъекционная система и банка с порошком детской питательной смеси, я опустил на пол. Неторопливо снял пальто, затем стянул перчатки. Мисс Ритт стояла перед зеркалом. Неподвижно, пока я не поймал в отражении ее взгляд. Леди медлила с разоблачением, и через минуту я в полной мере понял, почему.       На голове ее торчали коротко остриженные серые волосы. Открытые участки ее кожи показались мне оплавленными: блестящие, тонкие, застывшие потеки плоти струились от высокого лба и висков по острым скулам, сглаживали маленькие ушные раковины и уходили куда-то под воротник одежды и тот самый респиратор, что закрывал ей нижнюю половину лица. Ниже, с правой стороны ее грудной клетки, не хватало нескольких ребер, асимметрия выделялась даже под комбинезоном. Сама грудная клетка оказалась плоской, и на какой-то момент я даже засомневался, что верно определил пол этого человека, пока не отследил линию почти кварианского изгиба талии, смазанного до поры пластинами скафандра.       В наступившей тишине я различал тихое шипение дыхательного клапана. Видел, как вздрагивает эта тощая грудь. И как горит на худом лице, покрытом шрамами, испепеляющее желание жить — в огромных желтых глазах, по какой-то причине не тронутых уродством.       Я не мог отвести взгляда, а под пластинами неумолимо стыло. Будто еще немного — и моя кожа точно так же опалится, оплавится, выгорит перед неутолимой и бескомпромиссной жаждой жизни, перед захлестывающей пустотой, с силой давящей на глотку. Тогда я понял, что не представляю, что должно произойти с разумным существом, чтобы его глаза стали такими. А еще — что не уверен в своих способности и желании вообще такое представлять.       Глядя на ее лежащую на полу броню, еще теплую, я осознал очень отчетливо: было время, когда эти доспехи наполняло куда более жизнеспособное содержимое. Стоило заговорить, молчание чересчур затягивалось. Стоило, наконец, заговорить.       — Я сейчас организую что-нибудь на ужин. Пройдите в комнату, присядьте. Если желаете — я зажгу верхний свет.       Я догадывался, что она не пожелает. Собственный голос показался мне чужим и чуждым, вымученным. Женщина передо мной — болезненно хрупким ребенком. И когда первое оцепенение сошло, я поймал себя на необъяснимом интересе провести пальцем по ее щеке, узнать, какая она на ощупь, но быстро выбросил его из головы и даже смог улыбнуться.       — Но сначала взгляните на вид из окна. Сделайте приятно усталому турианцу.       Анайя опустила глаза, кивнула и удалилась в гостиную. Она двигалась тихо, как тень. Самой себя, не иначе.