Шторм

      2183 год, Новерия       Люди меня всегда удивляли. Самая молодая из рас на галактической арене — и самая перспективная. Они никого не оставили равнодушными: пришли и встряхнули наши уютные и давно поделенные сферы влияния. Если бы не люди, мы бы и дальше захлебывались в стагнации. Кто-то винил их в лживости, в наглости, кому-то не нравилась их горячность и непостоянство… Каждому находилось, в чем их упрекнуть, но я видел в их чертах многое из того, что мы по какой-то причине потеряли. И если бы меня попросили назвать главную черту всех людей, я без раздумий ответил бы: страсть.       Какой расы ни коснись, всегда найдется богатая история со своей драмой позади. Мы в них завязли, в этих драмах. У людей же была только маленькая и очень быстрая Война первого контакта, которую они до сих пор не могут нам простить, как дети — свои мелочные обиды. Я умиляюсь всякий раз, когда кто-то из них заводит о ней патетическую речь. Они явились сюда с распахнутыми глазами и открытым ртом, алчностью, быстро всем поднявшей тонус. Когда их флот вырвался на второе место после нашего, даже матриархи азари лишились покоя. Мир стряхнул оцепенение и зевоту. Мир стал интереснее.       Я улыбнулся, откинувшись на спинку кресла перед письменным столом. Светлый день завершился, теперь оставалось ждать, что мне откроет день темный. Деление новерийских суток на два календарных дня казалось бы странным, если бы полночи Палавена и Новерии условно не совпадали бы через одну. Впереди — еще шестнадцать галактических часов темноты, о чем я предупредил доктора Ритт, час назад проводив ее в комнату перед сном.       На почте домашнего терминала меня ожидали несколько новых писем. Сводки разработчиков, спам кадровой службы, смета юристов… Я бегло просмотрел их, в который раз пообещал себе занести кадровую службу в черный список за их «Сегодня на службу в отдел техподдержки заступил…». Самого интересного нет. Служба безопасности задерживала отчет, что могло означать две вещи: или на «Галахаде» нашли много занятного, или не нашли ничего и до сих пор ощупывали каждый угол. Я нахмурился, привычно постукивая по столу когтями. Настольная лампа грела пальцы.       Я набросал письмо Эрфе: коротко сообщил, что хочу видеть его у себя завтра же, сразу после завтрака, с портативным диагностом на руках, и что его пациент — человеческая женщина. Перечитал несколько раз, убедился, что информации достаточно и нет ничего лишнего, и только тогда отправил. После — погасил терминал, свет и удалился в спальню.       Стоя посреди тиши и мрака, я расстегивал пиджак и очищал мысли от дневных задач, когда услышал шорох где-то в апартаментах. Застыл. Насторожился. До меня долетел щелчок дверного замка. Кому-то, видимо, плохо спалось на новом месте… Стараясь ступать как можно тише, я вышел из комнаты.       В зале гостиной — ни звука, ни движения. Тусклый свет крался с улицы в окна. Я обернулся — из приоткрытой двери гостевой спальни тоже падал свет, узкая полоса на полу. Туда я и направился в первую очередь. Никого, темнота. Постель смята, одеяла нет. Очевидно, исчезло вместе с моей неспокойной гостьей. Войдя в комнату, я притронулся к подушке — остыть она еще не успела.       На столике рядом с постелью лежало нечто темное. Стоило присмотреться, и я понял: это респиратор. Я колебался с минуту прежде, чем разрешил себе взять его в руки. Аккуратно, будто вторгаясь на чужую территорию, будто боясь замараться.       Респиратор оказался сухим, чистым, и быстро нагрелся, переняв температуру пальцев. Изнутри от него тянулась мягкая трубка длиной в мою ладонь. По всей видимости, подразумевалось, что она должна была опускаться в горло. Вдоль ее стенок переливались и поблескивали микросхемы с выступающими наружу металлическими контактами. Я догадывался, что это — сенсоры для считывания движений гортани и языка. Воздушный клапан с фильтром, там, где у людей нос… Перевернув маску, я вгляделся в ее лицевую сторону. Тот, кто сделал эту вещь, даже постарался придать ей лаконичную красоту: глянцевитые ребра жесткости по краю челюсти, маленький динамик впереди, как у кварианцев…       Как у кварианцев. Я, наконец, понял, что она мне напоминала. Скорее всего, это — переделанная часть кварианского шлема, выполненная, впрочем, вполне достойно. И я, кажется, догадался, куда пропала ее хозяйка.       Пятьдесят шагов по узкому тоннелю в скальной породе вели в мой зимний сад. Я шел в темноте, автоматическое освещение коридора не включалось в темное время суток: такая настройка помогала не слепить глаза. Я приближался к выходу, оттуда уже явно тянуло холодным воздухом. Легко толкнув незапертую дверь, я вышел под навес галереи.       Колодец внутреннего двора заливало голубоватым светом звезд. Анайя неподвижно стояла на самом краю крытой террасы, закутанная в одеяло, как в кокон, по самые глаза, и смотрела на ручей, сбегающий вниз по протокам с высоты крутых склонов. Там, наверху, снег плавился сетью кинетического щита, укрывавшего двор от непогоды. На краю каменного желоба намерз ледяной наплыв, прозрачная струя воды падала с него и скрывалась под землей, а с неба долетали крупицы снега — порывы ветра сдували его с острых камней.       Отопление сюда не дотягивалось, но щиты не позволяли температуре сильно опускаться. Я чувствовал, как сквозь домашние туфли тепло из стоп уходило в пластиковые панели пола. Анайя же стояла босиком, ее лодыжки выглядывали из-под края одеяла, а кожа, и без того бледная, казалась мне тогда и вовсе прозрачной. Я уже успел удивиться, но заметил, что ноги доктора покрыты теми же рубцами, что и лицо. А еще — что на маленьких пальцах нет ногтей.       Я наблюдал за ней, а она — за тем, как снег опускается в снег, искрится на голубоватых от ночного света шапках камней в центре двора. Может, она просто не чувствовала холод? Я переступил с ноги на ногу, двигая озябшими пальцами. Легко догадаться, что Анайя не ожидала моего появления: она вздрогнула, вывалившись из оцепенения, и стала искать взглядом источник звука среди теней и черных колонн. Я решил помочь ей в этом.       — Наивно было полагать, что вы воздержитесь от ночных прогулок.       Она опустила глаза, будто извиняясь, а я мог только догадываться, верно ли трактую ее ограниченную мимику. Я подошёл ближе, чтобы лучше видеть ее лицо, вернее, его открытую часть.       — Нет, я не против. Вы ведь заметили, выход сюда не заблокирован.       Хотя, возможно, и стоило бы, но думать об этом уже поздно. Она коротко кивнула, отвела взгляд. Окинула им крышу галереи, скалы высоко вверху и ручей между камней, и снова посмотрела на меня, уже вопросительно.       — Это естественная формация в Вершине 22, я лишь слегка выровнял ее и облагородил. Прихожу сюда иногда, слушаю ветер.       Опустив ресницы, она кивнула, а я снова увидел под ее глазами морщинки — знак улыбки. Следом ее взгляд указал на серую дверь, видневшуюся на другом конце галереи, и снова вернулся ко мне с вопросом. Видимо, так она поддерживала наш странный диалог, и я ответил ей:       — Я покажу вам на рассвете, что там. Если вы не против часовой прогулки, конечно.       Наклон головы у людей обозначает интерес? Я трактовал ее жест, как желание получить подробности.       — Наберитесь терпения. — я улыбнулся ей и сунул успевшие озябнуть руки в карманы штанов.       Она едва заметно поклонилась, что я расценил как вежливое согласие. Ее взгляд снова опустился к ручью, она застыла в прежней позе, будто собиралась простоять так всю ночь. Мы бы так и стояли, медленно замерзая и глядя на бегущую воду, если бы я не решил форсировать события.       Уже теперь я понимаю, такие они и есть — идеи, всплывающие в мыслях посреди ночи из бессонниц и неопределенностей, головных болей и скуки. Так они и выкристаллизовываются: в темноте, от холода или усталости, в секунду, когда все, наконец, затихло. Когда вдруг становится слышно самую главную мысль, простую и чистую, как талая вода.       — У вас будет лицо и голос, — сказал я.       Анайя робко обернулась ко мне. Я прекрасно осознавал, что принятое решение — довольно рискованное в отсутствие полной картины происходящего. Но так же — что риск даже после поверхностного анализа всегда скатывается в банальный просчет вариантов развития событий и стоимости каждого из них. Возможная цена меня устраивала, ведь по сути, пара пластических операций ничем не обязывала ни меня, ни клинику.       Голод вопросов поднимался из глубины смотрящих на меня глаз, и самый главный из них — «почему». Я мог бы ответить, что хотел разбавить рутину. Почуял ценного специалиста, делал маленькое доброе дело, удовлетворял любопытство, лелеял самолюбие иллюзией власти над чужой жизнью. Правда крылась в каждом из ответов и ни в одном конкретно. Тогда мне следовало развернуться и уйти, но я снова заговорил:       — Вам вернут лицо и голос. Я договорюсь с врачами о проведении операции независимо от исхода наших… переговоров.       Она шумно выдохнула, подалась, было, в мою сторону, потом отпрянула и опять замерла, неотрывно глядя в глаза, сомневаясь, спрашивая разрешения верить. Пора было сбивать градус.       — Посмотрим, что получится. Пойдемте. Получить простуду — не самое полезное, что вы можете сделать.       Она послушалась.       Остаток ночи я спал крепко и без снов, а открыл глаза за привычную минуту до сигнала Иштар. С него и начался тот темный день.