Шторм

      2185 год, Гамма Аида       Доктор сидела на месте первого пилота, одетая в «Скорпион» с зеленой полосой по верхнему краю грудных пластин. Макушку серого шлема и край поднятого забрала я увидел над спинкой кресла еще из коридора: двери в рубку управления были открыты, а Анайя упорно пыталась одной рукой застегнуть ремень безопасности. Другая, раненая, безвольно лежала на подлокотнике, и я предпочел думать, что там, под перчаткой, хорошая повязка. Во всяком случае, крови в коридорах не прибавилось, и это хороший знак.       Устроившись в кресле второго пилота, я пристраиваю рядом кейс с оружием и термозарядами, но свой «Богомол» оставляю лежать на коленях. Приятно нащупать знакомую борозду на корпусе, над поворотником предохранителя: это помогает успокоиться.       Построение курса на базовых вычислительных мощностях требует сосредоточенной возни, и пока доктор в ней завязла, я решаю синхронизировать визор с системой скафандра и потестировать связь. После сканирования эфира обнаруживается единственный активный позывной, на который я и отправляю запрос.       — Гаррус Вакариан доктору Ритт, подтвердите авторизацию.       — Оу, V-Carrion… — она, было, ухмыляется, но тут же серьезнеет. — Доктор Ритт, авторизацию подтверждаю.       Хотя голоса, звучащие одновременно в гарнитуре и с соседнего кресла, принадлежат одному человеку, мысль, что со мной говорят двое, не промелькнуть не может.       Остаток на таймере — девять минут. Закончив расчеты, доктор одним движением сворачивает голографические консоли и поднимает голову. Желтые глаза всматриваются в окружающую корабль бездну так пристально, будто зрение способно заменить отключенные радары. А бездна только и ждет, когда мы в нее ворвемся. Дрожит звездным светом, веет в лицо холодом и простором сквозь спектролитовые фильтры. Я тяну носом фильтрованный воздух, но надышаться уже не надеюсь.       — Готов?       Восемь с половиной минут.       — Куда летим?       — Сначала разгонимся по дуге, вдоль пояса астероидов. Здесь мы не так заметны. К ретранслятору подойдем с теневой стороны, а в прыжке нас поведет его направляющая. Выйти должны в М16 или NGC 6611 по старым картам, на высокой орбите одного из миров. Не было недели реабилитации, мне приснилось. Я закрыл глаза на вымазанном кровью полу сектора 12 района PPK-46 и очнулся на «Галахаде». Так что, куда бы мы ни летели, на самом деле ответ на вопрос доктора — один, и он жжет мне язык все семь бредовых дней.       — Второй пилот Вакариан, подтвердите команду старта. — говорит доктор и расправляет правую ладонь на подсвеченном желтым сенсоре авторизации.       Вперед.       Включается основной двигатель, наращивает тягу. Его низкий рев пронизывает переборки, кости, вибранты, грудную клетку. Корабль вздрагивает, вздрагивает космос за иллюминатором. Мы вырываемся из плоскости астероидного кольца медленно и наощупь, без радаров и фонарей, между холодных и даже незаметных глазу кусков породы, обманчиво медлительных, разреженных, но летящих в разы быстрее заряда, выпущенного из винтовки. Я тихо, безмерно рад, что «Галахад» — маленький и маневренный лайнер, а не трехъядерное чудовище, вроде «Квуну».       Камни под брюхом корабля ползут, вращаются, проносятся — и сливаются в сплошную светлую полосу, когда ускорение смещает силу тяжести за спину, вдавливая меня в кресло. Мы набираем крейсерскую скорость, а вместе с ней — пыль и статику на щит. Первый электрический разряд бьет по нему, когда двигатель сменяет рев на мерное гудение, а гравитация оседает на пол. Звезды за бортом окрашиваются в синий и красный: это верный признак того, что мы вышли на околосветовую. Анайя делает контрольную сверку данных.       — Полчаса, — выдыхает она, закончив. — До ретранслятора — полчаса.       — Я так понял, завтрака сегодня не будет?       — Из прыжка выйдем — посмотрим. Пока я бы даже ремни расстегнуть не рискнула.       Она и не рискует, хотя штурма мы точно избежали, оседает в кресле и прикрывает глаза.       От статических разрядов, расцвечивающих щиты, воздух кажется ионизированным. Я глубоко, до хруста в заживающих ребрах, вздыхаю, но ясности в голове не наступает, только острее ощущается пустота и легкость в животе. Винтовку я устраиваю на кейс под ногами: в ближайшее время она вряд ли пригодится. Остается полчаса. До ретранслятора — полчаса. Доктор, похоже, уже дремлет. Мне же под вспышками щита вспоминается совсем другая иллюминация…       …Светящиеся в полумраке цветные вывески, испарения, уносящиеся к вытяжкам под перекрытиями. У маленьких закусочных района верхних рынков обычно проводят время те, кому не пришлись по вкусу тишина родной каморки, клубные басы «Загробной жизни» или наркотический угар притонов. Подсев к стойке «8 и ½», я приветственно кивал Ульфису, а саларианец шикал на девочку-повариху, чтоб та была порасторопнее. Через минут пять он с улыбкой ставил передо мной тарелку гёдза. Душистыми, упругими гёдза в жирном бульоне, которые проливались на язык пряным соком, стоило надкусить…       Впрочем, гёдза — не единственное, чем я лакомился, сидя за стойкой Ульфиса. Слухи, выуживаемые из посторонних разговоров, временами оказывались куда питательнее. Часами мы собирали информацию, превратившись в глаза и уши станции. От барыг в грязных закоулках, из журналов диспетчерских пунктов, из сплетен за стойками бара, из больничных листов и на рынках. Часы складывались в дни. Дни — в недели.       Я просыпался, глядя в подсвеченный красным потолок съемной квартиры. Зарядка, новостные сводки, чистка оружия, проверка генераторов щитов, видеоигры, готовка еды — годилось любое занятие, лишь бы не гнить без дела в ожидании сведений.       Я засыпал, глядя в подсвеченный красным потолок. Проваливался во тьму и невесомость, без всякой воли, опоры или ориентира. Мерное шипение воздушного фильтра. Вдох. Выдох. Потом пустота наполнялась мерцающими проблесками звезд и превращалась в пространство. Где-то там, на расстоянии, где зрение окончательно обессиливает, совсем рядом, помехой в онемевшей гарнитуре шлема. Травил газ из дыхательной трубки.       Я просыпался.       Я открываю глаза.       Ретранслятор уже заметен впереди, его темный контур с голубым пятном светящихся колец посередине вырисовывается на едва подсвеченном фоне. Местное солнце уже далеко, а скорость мы немного сбросили. Анайя подается вперед, еще раз проверяет показатели: тяга, ускорение, транзитная масса. Щиты корабля — на максимум.       — Где ты училась летать?       — Подготовительные курсы Альянса.       — Там же, где Джокер?       — Мистер Моро? Да, верно. Только результаты были куда скромнее.       Уже через минуту громада Ретранслятора заполняет все поле зрения, а окружающий космос от вращения его колец дрожит, как воздух в зной. Голубое сияние затапливает кабину, тянутся к кораблю снопы молний, опутывают его с приглушенным треском, как паутина. Одновременно с доктором я опускаю забрало шлема, спасая глаза от слепящих вспышек, и слышу в гарнитуре:       — Готовность. Три…       Нас подхватывает невесомость.       — Два…       Я делаю глубокий вдох.       — Один!       Интересно, Шани еще никому не сдала мою квартирку?       Прыжок.       — …рт… Ч…рт… Черт… — шипит гарнитура. Я мотаю головой, стряхивая послепрыжковую заторможенность. Какой-то рокот нарастает вокруг и слишком светло. Скрежещут переборки, на долю секунды пропадает гравитация — и ударом из груди вышибает воздух.       В ушах звенит, в ребрах болит. Сквозь отступающую муть я вижу, как Анайя, забыв про рану в руке, быстро раскатывает перед собой приборную панель. За иллюминатором — рыхло, светло и серо, на высокую орбиту не похоже. Корабль мелко дрожит.       — Где мы? — я пытаюсь перекричать окружающий шум.       — На орбите А.ры.       — На орбите чего?       — Ауры! — орет доктор до треска в динамике. — На слишком низкой орбите!       Ко мне подлетает проекционный дисплей, на нем скачут графики параметров.       — Следи за скоростями, углами и горизонтом! Как загрузится альтиметр — за ним!       Тряска усиливается, надрывается основной двигатель. На видимых краях корабля трепещет красное свечение.       — Ускорение? Что альтиметр?       — Не загрузился. Вертикальное ускорение — шесть и восемь. Крен два градуса, тангаж — минус пятнадцать, пикируем.       Пока говорю, до меня запоздало доходит, что рыхлая серая масса за бортом — это облака, удар в самом начале — это удар об атмосферу на выходе из прыжка. Вот, что такое слишком низкая орбита.       — Ускорение — шесть и пять, падает.       — Тормозим об плотные слои… Ну же, ну же…       — Что ты пытаешься сделать?       — Использовать угловой разгон и подняться на орбиту.       Перед доктором раскрыты маневровые консоли, она направляет вспомогательные двигатели четко вниз, включает передние — и выводит на полную мощность. Средние — на полную мощность.       — А шанс есть?       — Если высота не критична.       Тангаж уменьшается, мы почти выравниваемся, но на схеме корабля маневровые индикаторы вспыхивают красным, центральный сегмент нижней палубы — желтым. Пищат предупреждения, щиты идут рыжими волнами от перегрузки. Серая масса за иллюминатором разрежается, по бокам корабля уже видны темные прорехи. Анайя тоже их замечает.       — Ох, черт! Высота? Гаррус, высота?       Я смотрю на дисплей. Значение…       — …Четыре с половиной тысячи. Вертикальное ускорение — пять и девять!       Аварийный сигнал альтиметра прорывается даже сквозь окружающий грохот. Сканер местности наконец нащупывает рельеф под кораблем, выдавая картинку на приборную панель: под нами — или вода, или ровное плато, а впереди — горный хребет.       — Капсула эвакуации есть? — спрашиваю я.       — Не успеем.       — Почему?       — На отстыковку нужно три минуты. Шлюз заблокирован.       — То есть, ты летаешь без системы эвакуации?!       — «Галахад» — орбитальный корабль! Для маневров в атмосфере… Нет… Нет-нет-нет! Стоп! Сейчас… Вертикальное ускорение?       — Пять и два.       Она что-то быстро активирует на консоли управления, тянет манипулятор вниз.       — В маневре отказано. — сообщает система.       Анайя дергает манипулятор еще раз, еще раз и еще.       — В маневре… В маневр… В мане.       — Черт!!! — орет Анайя и открывает другую консоль. — Высота?       — Три восемьсот.       — Подтверди!       — Что подтвердить?       — Просто жми «Подтвердить»!       — Что ты делаешь?!       — Пытаюсь развернуть основной двигатель вниз и увеличить тягу! Если не взлетим, то хотя бы затормозим! Жми!!       «Второй пилот, подтвердите согласие на переход к аппаратному управлению двигателем», — сообщает голографическое окно перед моим носом. В окружающей тряске я боюсь промазать по кнопке и нажать отмену вместо согласия, а снаружи уже летят искры по кинетическому щиту, обшивка раскалилась от трения об атмосферу, но в кабине жара нет, только оповещения орут, что мы катастрофически теряем высоту. Я и сам вижу, что теряем: из облаков мы уже выпали, уже видна темная вода под нами и гористый берег вдали.       Я бью пальцем по иконке подтверждения, и в ту же секунду слышу крик:       — Колени в стороны разведи!       Из нижней панели передо мной раскладывается система аппаратного штурвала. Я хватаюсь за белые рукояти.       — Ногами упрись в пазы и тяни вниз на себя. Готов?       — Да!       — Поехали…       Штурвал скрипит, но с трудом поддается. К оповещениям альтиметра добавляется сигнал контролера основного двигателя: «Выполняется недопустимый маневр! Выполняется недопусти…»       — Да заткнись же ты… — шипит доктор, но рук от штурвала не отрывает.       Я слежу, как на дисплее медленно изменяется угол тяги. Триста пятьдесят пять градусов… Триста пятьдесят два… Высота — две шестьсот. Натужно трещат переборки, ускорение падает до четырех.       — Нос поднимается, тангаж — шесть градусов… Корпус выдержит?       — А куда он денется… Держишь штурвал?       — Да.       — Держи.       Анайя отпускает ручки, закрывает лишние контролеры, отключает звуковые оповещения, выводит индикатор горизонтальной скорости в верхний слой дисплеев и снова хватается за штурвал. За забралом шлема я не вижу ее лица, только слышу ругательства на незнакомом языке.       Темная вода все ближе, уже различимы отдельные скалы на стремительно приближающемся берегу. Угол тяги — триста сорок восемь, высота — тысяча восемьсот. Уже понятно, что взлететь не получится, и я молюсь…       — …духам, чтобы мы мягко сели. — шепчет доктор в гарнитуру и задает радиус циркуляции. — Забираем влево! Сбросим скорость на угловом моменте.       Я с усилием тяну штурвал в сторону, горизонт медленно наклоняется и ползет вниз, растет крен. По широкой дуге мы подходим к берегу, и за излучиной уже открывается серая береговая линия, уходящая в пологий склон, покрытый бурыми пятнами. Анайя собирает всю оставшуюся мощность щитов под нас, на нос корабля, и сжимает штурвал с такой силой, что под перчатками мне мерещатся побелевшие пальцы.       Земли уже не видно, нос корабля задран под углом в девятнадцать градусов. Тяга падает, ускорение падает, высота — восемьсот пятьдесят. Сквозь окружающий рокот в гарнитурe пробивается тихое:       — Pater noster, qui es in caelis… Sanctificetur nomen tuum…       Когда-то я уже это слышал, точно слышал, но уловить смысл никак не выходит, не выходит вспомнить. Основной двигатель замолкает, на показания приборов я уже не смотрю.       — Adveniat regnum tuum… Fiat voluntas tua…       За бортом, за стеком иллюминатора — снопы искр перегруженного щита и раскаленного корпуса, и тяжелое, неподъемное, рыхлое свинцовое небо.       — Sicut in caelo… Et… In TERRA!!!       Это была латынь.