Шторм

      2185 год, Иллиум       У азари есть поговорка: если чего-то хочешь — подожди. Девять циклов назад, впервые прибыв на Иллиум в качестве представителя Синтетик-Инсайтс, я еще не сознавал ее значения в полной мере. Тогда передо мной в зале совещаний администрации Нос-Астры сидела аккуратная и приветливая Ирисса Тэлиос, заместитель главы правления, а я старался сосредоточиться на делах и не думать, во сколько раз это несомненно изящное существо меня старше. Но видимо что-то пошло не так. В процессе обсуждения было принято обоюдное решение перенести разговор в более приватную обстановку и несколько иную плоскость. Консенсус был достигнут после полного удовлетворения сторон.       После тех переговоров Иллиум наотрез отказался работать с другими представителями Новерии по части разработки ИИ и эквивалентных систем, и несколько раз в цикл именно я прилетал сюда для заключения дополнительных соглашений. Неоднократно менялись мои должности, приоритеты и расписание, я сам и мое окружение, но на Иллиуме мне казалось, что в каждый приезд я переживаю разные вариации одного и того же дня, а Ирисса и вовсе живет в некоем параллельном временном континууме. Она все так же подолгу смотрела в небо из окна кабинета и хмурила переносицу в ожидании, когда подойдет ее очередь на служебной лестнице: ступенька оставалась всего одна. Правда, в кабинете госпожи Тэлиос недавно сменили стол — старый «принял на себя всю радость от спасения Совета Цитадели». Хоть какие-то перемены.       Ирисса тоже помнила азарийскую поговорку. Ей снова оставалось ждать, благо, в важных вопросах у нее это прекрасно получалось. То ли дело в мелочах…       Руки ее были торопливы, во всяком случае, поначалу, когда после недолгой дороги от офиса правления мы наконец переступили порог номера в посольском отеле. Пока я пятился из коридора в сторону спальни, Ирисса спешно освобождала меня от одежды, слой за слоем, прямо с перчаток. Усадив меня на постель, она остановилась, немного помедлила — и выгнулась в талии, завела руку за спину и потянула невидимую завязку. Потом она повела плечами и, когда тонкое платье упало на пол, прикрыла глаза, наслаждаясь красотой собственного тела в лучах заходящего солнца.       В немом восхищении, затаив дыхание и едва касаясь, я повел когтями от ее груди вниз, но не смог удержаться: схватив ее за бедра, я уткнулся носом в мягкий живот и жадно втянул воздух. Ирисса же толкнула меня в плечи и уложила, седлая сверху. Я прижал ее к себе, горячую и гибкую, она же заключила мое лицо в ладони. В глазах ее уже разливалась искрящаяся темнота, как чернила разливаются в воде, а в следующую минуту я ощутил то, что в нашем языке зовется «объятия», но в их — «единение».       Мягкая вуаль укрыла мой разум, и окружающая геометрия реальности подернулась дымкой. Движения слились в единую нисходящую спираль, перетекая одно в другое: лазурь сплеталась с золотом, заполняла мои руки и давила в паху, заставляя отозваться всем естеством. Ирисса пульсировала на мне — в ритме сердца, в ритме океанского прибоя, и я пил ее, дышал ею. Я закрыл глаза. Я увидел Космос.       То было темное пространство, наполненное крошечными вспышками, в плотность которого я оседал медленно, как бывает во снах, где можно замереть, едва оторвавшись от законов материального мира. Но постепенно полет превращался в пугающее свободой падение, в котором мои нервы были натянуты до фантомной боли, и когда их напряжение достигло предела и даже дышать стало невыносимо, я рефлекторно вздрогнул несколько раз и с хриплым стоном вырвался из морока.       В еще более непроглядную тьму.       Когда я пришел в себя, сгущались сумерки. В приоткрытое окно задувал ветер, поднимавшийся от нагретых улиц и стен. Ирисса лежала рядом. Дремала, разметав роскошное тело по шелковистым простыням. Моя прекрасная, изголодавшаяся Ирисса. Насытившаяся Ирисса… Оставила мне сил, только чтобы подняться с постели и, шатаясь, дойти до уборной.       Не зажигая свет, я расположился в просторной ванной, заложил ноги на бортик и пустил воду. Несказанно приятно было пропускать теплые струи меж пальцами. Дышалось легко, под паховыми пластинами и в пояснице ныло. Сквозь панорамное окно и поднимавшийся пар я наблюдал, как волна темноты постепенно накрывала Нос-Астру, смывая всякие очертания и оставляя огни магистралей и башен мерцать в толще мрака.       Потревожил меня звонок коммуникатора: пришло сообщение. Тогда я решил, что по срочному делу последовал бы вызов, а всякое письмо вполне могло подождать, пока я приду в себя. Прямо сейчас подниматься из воды и шлепать в спальню мокрыми когтями мне не хотелось. Но затем я услышал, как недовольно заворочалась Ирисса, и понял, что, вероятно, отдохнул достаточно.       Накинув халат, я вошел в комнату. Ирисса при виде меня лениво потянулась, умело и как бы невзначай демонстрируя тонкие изгибы. Я оторвался от их изучения с большой неохотой, все же следовало проверить почту. Там оказалась видеозапись. Пристроив гарнитуру в слуховом канале, я запустил воспроизведение.       Я узнал Анайю сразу, несмотря на красный свет в кадре, припухшую губу и лицо, измазанное чем-то черным. Я догадался, что это — кровь, и, скорее всего, ее кровь.       — Барклая взломали. Это Цербер, они летят за мной. Я запущу мануальное управление. У меня пассажир на борту, он поможет. Я попытаюсь оторваться, не надо искать меня. Если только через десять суток не выйду на связь… Я отключаю Барклая. Я постараюсь справиться.       Она громко шмыгнула носом и утерлась, еще больше размазывая черноту по щеке.       — Постараюсь.       Сбивчивые слова, звучавшие в гарнитуре, мешались с моим собственным пульсом, доносившимся шумом вечерних улиц, с фоновым гудением кондиционера, с шорохами простыней. Ирисса села на постели и наблюдала, нахмурившись. Я же смотрел за голое плечо доктора Ритт, где на переборках была едва различима эмблема «Галахада». На последних кадрах доктор вздрогнула, потянулась окровавленной рукой куда-то к объективу и оборвала запись.       Я понял сразу: нужно возвращаться на Новерию и в первую очередь нужно отключить Иштар от сети, по которой та обменивалась протоколами с Барклаем, сначала — программно, а затем — и физически. Пока неизвестно, какую методологию взлома использовали для штурма «Галахада», и в чем состояла цель атаки, но Иштар (а значит и данные моих терминалов) с этого момента находилась под угрозой.       До Новерии — пять часов полета. Отложив коммуникатор, я покосился на свои вещи, разбросанные по полу. Ирисса закрыла лицо руками и с недовольным вздохом упала на подушки.       На борту маленького лайнера было почти пусто: ближайшим по времени отправления с Иллиума оказался не самый удачный рейс. По штатному расписанию он прибывал в Ханьшань за полночь, когда доки местного транспорта уже закрыты, и из порта не выбраться до самой утренней смены.       В передней части пассажирского салона на проекционном экране мелькали кадры какой-то развлекательной программы, а из наушников пары пассажиров, сидящих впереди меня, доносились ее приглушенные звуки. Стюард-саларианец устроился в первой линии, прямо под ним, и цедил что-то яркое из высокого стакана. Я отсел подальше, в соседний ряд.       Первый час полета я провел, положив подбородок на ладонь и глядя в иллюминатор на неподвижный космос, подсвеченный красным и синим, как это бывает на высоких скоростях полета. Руки еще пахли Ириссой, и это вносило сумятицу в и без того нестройные мысли. А потом на коммуникатор пришло письмо. Я подобрался и открыл его.       «Галахад» потерпел крушение. Сработало автоматическое оповещение системы мониторинга.       Я опустил спинку сиденья и прикрыл глаза. Хотелось выпить, но в горло не лезло.       В Ханьшань мы прибыли на излете длинной ночи, в 00:40 по местному времени. Я плохо помнил, как сошел с борта челнока в знакомый бетонный терминал, как проводил взглядом остальных пассажиров и как распорядился доставить мой багаж в транспортный док.       На таможне привычно и молча предъявил постовым пропуск, хотя того и не требовалось (в лицо меня знали уже много лет) и, минуя процедуру досмотра, отправился на лифты к Центральному Атриуму.       В огромном зале были только азари и элкор. Она прилегла на диван у фонтана, он — дремал, стоя рядом. Ждали то ли транспорта в долины, то ли рейсов на орбиту. Мне же следовало добраться до шестого блока, сесть в кар и отправиться домой, на Вершину 22, чтобы начать исследование модулей Иштар на предмет вмешательства. Утром же я вызову на прием Сааду Сикари и запустится процедура эвакуации программных модулей Барклая с места крушения, где бы оно ни было. А сейчас мне оставалось ехать домой. Следовало сделать именно так.       Я остановился в центре зала и взглянул в его бледное отражение в панорамных окнах, за которыми стыла глубокая, снежная ночь, и на темную точку, которой сам выделялся на его фоне. Потом сунул руки в карманы пальто, поймал в ладонь затертую черную пешку и побрел к переходу на Уровень 2.       В переходах двадцать восьмой улицы мне не встретилось ни души. Из всех лавок открытой оказалась единственная, где вдоль стен светились витрины автоматов самообслуживания. Вход в жилищный комплекс «Миргот» располагался прямо за ней. В нем я провел свои первые годы на Новерии, пока мне не выделили корпоративную квартиру в блоках повыше и получше, и с тех пор ни разу не возвращался сюда. Несколько помедлив, я достал карту мастер-ключа и вставил в паз у двери.       За прозрачными панелями охранного поста, более напоминавшего заполненный светом аквариум, спал вахтер, пожилой человек. Стараясь его не тревожить, я проследовал направо, в коридоры, к лифтам. Горело тусклое ночное освещение, но даже в нем я заметил, как обветшали и обтерлись стены за прошедшие девять циклов.       На потолке лифта было нацарапано неприличное слово. Кнопка с цифрой 3 западала. Третий уровень здесь соответствовал глобальной нумерации и располагался в нижней части портового комплекса, над хозяйственными и техническими помещениями - одна из первых построек колонии, с тех пор загроможденная поверх новыми корпусами. Теперь здесь даже днем сумрачно. Дверь под номером 312 я нашел на торце длинного перехода. За ней, насколько я знал, была маленькая квартира-студия, по контракту закрепленная за доктором Анайей Ритт на один цикл с правом продления аренды, и давно пустовавшая.       Внутри оказалось помещение стандартной планировки с наглухо зашторенным окном. В уборной висело застиранное и посеревшее полотенце, в жилой зоне пустовал блок кухни. У дальней стены, прямо на полу, лежал матрас с разворошенной постелью, а над ней висел рожок проектора. В углу под окном виднелся комод, и больше мебели здесь не оказалось. Когда я прошел внутрь, под полкой кухни зажглась неоновая лампа. Я открыл пару шкафов наугад: за вычетом одной тарелки, одной кружки и одной кастрюли, внутри было пусто. В углу гудел холодильник. Я вспомнил правила эксплуатации и с досадой подумал о том, как халатно доктор Ритт к ним отнеслась перед выездом. В холодильнике лежали две бутылки заледеневшей воды.       Пульт от проектора я нашел на полу, рядом с постелью, и нажал включение. Серая стена напротив провалилась в пустоту, а на ее месте открылось черное небо, полное звезд. Тогда я включил воспроизведение последнего открытого файла, и вместо космоса здесь появился черно-белый зрительный зал, шло какое-то старое шоу. Холодные блики света забегали по комнате, а в кадре мелькали только человеческие лица: очевидно, запись была земной и довоенной.       В комоде рядом нашелся один ношенный гражданский комбинезон и четыре таких же нераспакованных, все одинаковые. На пыльной крышке лежала книга, которую я когда-то прислал Анайе, пока она восстанавливалась после операций. Отодвинув штору, я увидел из окна опорные фермы портового комплекса и его нижнюю обшивку с потеками окисла.       Стандартная комната общежития для специалистов. Ее наспех подбирала кадровая служба, и если бы я хоть раз пришел сюда ранее, то скорее всего затребовал бы пересмотреть их решение.       Человек-ведущий застыл на экране в нелепой позе, публика засмеялась. Взяв с комода книгу, я расстегнул китель, тяжело сел на матрас. Мне живо представилось, как вечером доктор Ритт приходила сюда из лаборатории, как ложилась в эту самую постель и засыпала под мелькание кадров. С усилием стянув ботинки, я тоже прилег.       В мышцах ломило. Такое случалось после ночей с Ириссой, после ночей за работой и дурных новостей. А здесь было тепло, было почти тихо. Здесь грубые, мятые простыни казались согретыми, будто хозяйка только что встала за стаканом воды.       Вспомнив про книгу, я открыл ее на месте, заложенном шелковым ляссе:       « — Мне немногое известно о чарах — только как их разрушать. Но я знаю, что величайшие волшебники бессильны, если двое нужны друг другу, — а перед нами в конце концов всего лишь Шмендрик. Не бойтесь, не бойтесь ничего. Кем бы вы ни были, теперь вы моя. Мне по силам удержать вас…»       В ту половину цикла, что доктор проработала на Новерии, я наблюдал за ней со странным интересом, изучал ее, почти препарировал. Раз в декаду она сдавала мне отчеты лично, хотя Эрфе и так держал меня в курсе ее проектов. Через следящий имплант я контролировал каждое ее перемещение, все ее каналы связи, но она никому не звонила и не писала. Трудолюбивая до фанатизма, абсолютно непроницаемая для коллег в клинике и лаборатории. От нее веяло реагентами, пластиком, латексом, тальком, дезинфектантами, ионизированным воздухом…       Здесь, в ее постели, пахло теплом. Пахло существом, которое я, как оказалось, совсем не знал.       «Я попытаюсь оторваться, не надо искать меня. Если только через десять суток не выйду на связь…» — она утирает окровавленный рот.       Снова нелепая поза на экране, комментарий на английском языке и зрители смеются. Я убавил звук и свернулся на боку, скомкал простынь в руках и зарылся в нее лицом, согрелся, забылся. Тогда горло безжалостно сдавило, а в паху под пластинами заныло нестерпимо. Я расстегнул штаны.       Я представлял себя будто со стороны: темное пятно на белой постели, сжимается и разжимается. Напряженные движения кисти и бедер, звуки отрывистого дыхания. Потом я уткнулся в подушку, чтобы заглушить стон.       Я ждал, что станет стыдно, хотя бы мерзко от самого себя. Но была только пустота. Серые стены, холодные блики проектора. И рты мертвецов, разинутые в беззвучном смехе.