Шторм

      2185 год, Аура       Черный песок. Шум набегающих волн. Сияние туманности над темной водой. Странно лежать на пляже и ловить себя на мысли, что бежать больше некуда и прятаться негде. Нет больше ни стен, ни замков.       Как давно я не спускалась с кораблей и станций на твердь? Загнанная бесконечной работой, больше всего я боялась остановиться. Новерийские заказы, корабельные лаборатории, бессонницы, отчеты, операции… Снова, по кругу, до изнеможения. Но все закончилось. Обломки корабля размазало по берегу и заносит песком. Двигатель остывает вдали, навсегда вплавляясь в черное стекло. «Галахад» так и не отыскал свой Грааль и вряд ли теперь вознесется к небесам.       Я уже забыла, как близок Космос, когда над головой — только небо. Ни переборок, ни потолков, и только звезды мерцают, подсвечивая облака раскаленной материи. Лежа на песке, я тяну ладонь, уцелевшую после драки с Гаррусом, вверх — и вижу темный обрис своих пальцев на фоне сине-зеленых переливов. Ветер шелестит в микрофонах скафа. Волны шумят у ног.       У меня больше нет корабля. Нет оружия. Остается считать проценты в батарее скафандра.       Я слышу, как турианец поднялся на ноги. Звучит знакомый щелчок — предохранитель на моем пистолете. Говорю:       — Решил стрелять — не медли.       Наверное, думает, что я не вижу, как он поминутно ощупывает оружие и как старается не выпускать меня из поля зрения. Нет нужды вести себя хорошо и любезничать, последние анксиолитики рассосались примерно позавчера. Осмелевший, дорвавшийся до любимых игрушек, но такой напуганный Гаррус Вакариан. До сих пор боится увидеть нож в моей руке.       Ничего, я тоже первое время боялась. Потом привыкла.       — Ты помнишь коды связи с Новерией? — спрашивает он.       — Да.       — Там знают, что у тебя на судне был пассажир?       — Да.       — И ты надеешься, что новерийцы нам помогут?       Хорошо, что под шлемом не видно моей усмешки.       — Пока у меня нет оснований предполагать обратное.       Позади меня щелкает магнитный захват, и звук шагов удаляется в сторону. Обернувшись я вижу, как Гаррус садится у маяка и активирует его консоль и импланты в своих пальцах, а затем происходит техническое колдовство с яркой иллюминацией на голографических панелях.       — Думаю, шифрование не повредит, — говорит турианец. — Если ты хотела отправить адресное письмо, то можешь приступать. Он теперь работает, как векторный передатчик.       Полгода назад, перед вылетом на «Ахерон», мне говорили, что на корабль установлена независимая система оповещения, и она пошлет сигнал на Новерию в случае возникновения внештатной ситуации. Получив его, Synthetic Insights по действующему протоколу обязаны изъять модули Барклая на диагностику из любой точки пространства. Но как глубоко работали церберовцы, взламывая корабль? И если оно ушло, то откуда? Из гаммы Аида в момент взлома? Отсюда в момент катастрофы?       Я подхожу к маяку и смотрю на курсор, мигающий на панели ввода. Пишу только «I’m alive», безличное и критически важное, и задаю координату: HN-P-01-379-056-211. Впервые я радуюсь тому, что следящий чип, впаянный мне в позвоночник, до сих пор работает. И робко надеюсь, что Синтетики не меняли свои протоколы.       Мы выдвигаемся в самое темное время местных девятнадцатичасовых суток, когда наступает штиль и туман ползет от воды, а облака — с горных вершин. Собираем припасы и остатки медикаментов в импровизированные рюкзаки — связанные по штанинам и рукавам комбинезоны — и поднимаемся на разрушенный абразией берег.       Через полчаса пути через каменистую равнину я еще различаю далекие красно-белые вспышки маяка в тумане. Через час они растворяются во мгле окончательно.       Утром ветер, поднимающийся над водой, разгоняет дымку. Мы ступаем в предгорья, и я будто впервые вижу Ауру собственными глазами. Мир без солнца и теней, плавающий в океане горячего газа. Рефракция окрашивает небо перламутровыми разводами от края до края, и вода блестит под ним, как ртуть, и свет, льющийся отовсюду, слепит, хотя поляризованное стекло забрала и срезает часть бликов.       Раньше я смотрела на это небо в основном сквозь световые колодцы Убежища, и немного чаще — сверху вниз, в отражении в волнах, с камер орбитальных спутников. Береговую излучину, где мы упали, я тоже помнила еще со времен тех виртуальных прогулок и, наверное, смогла бы добраться от нее до Убежища без всяких навигаторов. Но у Гарруса это вряд ли получится, а дней через пять доза облучения станет для меня летальной.       Раз, два, три, четыре, пять — столько спутников еще подают сигнал с орбиты. Связь с ними мы настраиваем на первом же привале: со второй попытки я вспоминаю коды авторизации. Сидя над берегом и свесив ноги с края обрыва, мы разглядываем трехмерную карту предстоящего маршрута, выведенную на омни-тулы. Согласно нему, примерно двое суток нам следует двигаться под углом в двадцать градусов к береговой линии, постепенно забираясь все выше над уровнем моря, а затем — свернуть в ущелье и двухдневным броском подняться на середину горного склона. К запечатанному бункеру геологической базы, утопленному в породу, оснащенному автономной системой очистки воды, где еще оставались запасы просроченных консервов и скважина с чистой водой. К Убежищу.       От аккумулятора скафандра осталось восемьдесят три процента, и этого хватит часов на тридцать пять. Осмотический кислородный фильтр продержится еще около недели, но без щитов смысла в нем мало. Хотя я и перевела все доступные энергоконтуры на их поддержку, как только щиты упадут — буду дополнительно хватать примерно по паре зиверт в сутки, даже без учета потребления зараженной воды.       Гаррус протягивает мне фильтр-пакет с дистиллятом. Подняв забрало шлема и присосавшись к клапану, я делаю несколько глотков и задраиваю скаф обратно. Пора двигаться дальше.       Раз, два, три, четыре, пять. Температура за бортом — десять по Цельсию, на Ауре — ясный погожий день, легкий ветер долетает с моря, а я считаю шаги под ритм незамысловатых песенок, звучащих в нашем скромном радиоэфире, поделенном на двоих: в визоре у турианца, помимо счетчика фрагов, оказался припрятан еще и плеер. Двигаемся шаг в шаг, я веду.       — Почему законсервировали базу, о которой ты говорила? — Гаррус вклинивается в эфир и вытесняет на задний план смазливый вокал на азарийском тиале.       — Вроде, она оказалась нерентабельной: здесь рассчитывали найти залежи актиноидов, но нашли только золото. Доходы от его добычи не перекрыли бы траты на ее содержание, так я поняла из обрывков записей, которые нашла.       — Пока я служил на «Нормандии», нам попадались базы и в более агрессивных средах, чем здесь. Всего лишь радиация, а уже выводы о рентабельности…       По мере того, как мы поднимаемся над уровнем моря, камни под ногами сменяются мягкими сероватыми лишайниками, а пустоши — жидким лесом из высоких бурых деревьев-шестов с подобием вывернутого зонта вместо кроны — воронок, где собирается конденсат и дождевая вода.       Временами я поглядываю на два часа от нас, где в сероватое небо врезаются горные пики, где на склонах зарождаются и проливаются дождями облака, но не вижу пока ни намека на взлетно-посадочную площадку, расположенную перед базой. Очевидно, мы еще слишком далеко.       — Здесь… Как бы тебе объяснить… — я пытаюсь подобрать максимально нейтральную формулировку. — Во врачебном журнале есть заметки про некоторую немотивированную тревожность у сотрудников.       — То есть?       Видимо, с нейтральностью я перегнула.       — Кто-то отказывался выходить на смены, кто-то молился богам, стараясь заглушить непонятные страхи. Некоторым через пару недель боги начинали отвечать…       — А сколько пробыла здесь ты?       Понятно, к чему он клонит. Я останавливаюсь и оборачиваюсь.       — Год.       Высота над волнами — метров четыреста. Отсюда уже заметны перепады их цвета: вероятно, изменения глубины или температуры. Множественность оттенков ртути и свинца.       — А почему ты выбрал себе позывной V-Carrion? Расскажешь мне?       Не рассказал.       Раз, два, три, четыре, пять: отрицание, гнев, торг, депрессия и, наконец, принятие. Я довольно быстро перешла к пятой фазе и почти забыла, что жду потенциальный заряд в голову. Шагая по камням, перепрыгивая глубокие вымоины, стараясь не споткнуться о торчащие корни, я даже радовалась возможности гулять под небом и по земле, пусть даже в такой дали от всякой цивилизации, возможно даже напоследок. Я скучала по кораблю, но в космосе я куда больше скучала по видимой линии горизонта. Я могу задрать голову и смотреть на звезды в зените. Если бы не они, могло показаться, что здесь вечно пасмурно, хотя до холодного сезона еще пара месяцев по земным меркам.       Потом потекут мутные ручьи с гор, туман будет изморозью оседать на местной однообразной флоре, и может даже выпадет радиоактивный снег, на котором я ни разу не замечала чьих-нибудь следов, но который иногда ложился на поверхность необъяснимыми папиллярными спиралями.       В конце концов ко всему привыкаешь, и даже близость смерти уже давно не вызывала во мне трепета: можно следить за здоровьем и правильно питаться, но умереть от незаметного тромба в мозгу. Какая тогда разница, сколько процентов осталось в аккумуляторе твоего скафа? И стоит ли пистолет в чужой кобуре на предохранителе? Хотя, некоторая разница все же была:       — Гаррус, а ты не боишься случайно прострелить себе что-нибудь интересное? Я слышала, утром ты разблокировал мой пистолет.       — Во-первых, как ты уже, вероятно, знаешь, природа позаботилась о нас чуть лучше, чем о людях, и все интересное у нас надежно укрыто, — ухмыляется позади меня турианец, перешагивая сухой ствол, загородивший нам путь. — Ну, а во-вторых…       — Что?       — Прежде, чем идти настраивать маяк, я не снимал твой пистолет с предохранителя, а поставил на него.       Вопрос «надо ли зашивать себе ладонь на ночном привале» закрыт.