Шторм

      2185 год, Аура       Приближается шторм. Сиреневое небо над головой затягивает чернильными облаками, и океан, шумящий под стенами внизу, скоро вздыбится и прольется в кратер на месте лабораторий Сарена. Я узнаю это небо за мгновение до того, как голос Властелина опять просыпается у меня в голове, и, до хруста в челюсти сжав зубы, оглохший и расплющенный параличом, всем телом пытаюсь дотянуться до винтовки.       Потому что Сарен вцепился Джилл в горло. Потому что он тащит ее к краю площадки и держит над пропастью.       Чем больше я сопротивляюсь, тем сильнее рокот Властелина давит на череп: картины чудовищных мясорубок, труб, через которые проталкивается безымянная плоть, встают перед глазами. Темно, холод и кровь повсюду. Она заливает рот и клокочет в горле, течет из носа и между зубами, но скоро через звон в ушах начинает прорываться новый звук: тревожная сирена — взрывное устройство, которое защищает Эшли, активировано. В гарнитуре шлемов мы все слышим ее голос: «Pater noster, qui es in caelis…». Он тонет в треске перестрелки.       Или стреляют рядом? Каждый раз я теряюсь в этом моменте. Подкрепление гетов уже должно бы добраться сюда с посадочной площадки, так что винтовку я нащупываю очень вовремя.       — Вставай! — кричит Джилл, — Вставай, мы отступаем!       Значит, Артериус уже сбежал. Голова кружится, я пытаюсь подняться — но падаю на колени. В скафандре все меньше воздуха, и я бью по креплению шлема, пытаясь открыть забрало, отплевываюсь кровью.       — Рекс, помоги ему!       Конечно, Джилл имеет ввиду меня.       Громада кроганского силуэта заслоняет свет и хватает меня за плечо, дергает вверх, как куклу, а сиреневое небо над нами уже разрезает треугольник «Нормандии»: с рокотом, перекрывающим треск гетских мелкокалиберок, она заходит на посадку.       Мы прорываемся к кораблю. Рекс прет вперед, отстреливаясь из дробовика одной лапой и не выпуская меня из второй, а я тряпкой болтаюсь в этих тисках, не выпуская винтовку.       Sanctificetur nomen tuum, двадцать бесконечных шагов до трапа «Нормандии». Сирена в гарнитуре переходит в непрерывный вой, стрельба заглушает эфир, а руку в кроганской хватке я уже почти не чувствую.       — Быстрее, убираемся отсюда! — кричит Шепард под стрекот своего пистолета-пулемета, и путь к отступлению становится на одну гетскую платформу ближе.       — Эшли! А как же Эшли?.. — ору я в ответ, безуспешно пытаясь вырваться.       — Это приказ!!!       Приказы Джилл возражений не терпели.       Геты выдавливают нас шквалом огня, и в момент, давно ставший привычным, щиты моего скафа не выдерживают и очередь импульсных зарядов прошивает мне голень. Расцветают на белом ферропласте синие кровавые брызги, приходят в движение системы подачи панацелина в скафандре, заливая пробоину. От боли и злости я стреляю в ответ — навскидку, не целясь. Отдача приходит в лапу Рекса.       — Эй, малыш, не выпендривайся! — рычит он откуда-то сверху и грохает дробовиком: разлетаются на композитные крошки головной фонарь одного гета и плечевая пластина другого. Но гетов много, а дробовик у Рекса — один.       Fiat voluntas tua.       Следующая очередь придет мне уже в нагрудник.       До катастрофы на Алкере я не видел снов о Вермайре, они пришли потом. Первое время я вскидывался в липкой испарине и пытался найти винтовку в своей постели или на полу рядом, но рано или поздно ко всему привыкаешь. Теперь я просто выпадаю в темноту Цитадели, Омеги…       Ауры. Ветер давно улегся. Лес вокруг тихий и недвижный, только дождь шелестит в траве и глухо стучит по скафандру, напоминая о прошлых перестрелках. Перчаткой я смахиваю воду с забрала, а потом и вовсе снимаю шлем.       Кругом непривычно темно. За две ночи я привык видеть над нами сверкающие туманности, но теперь в небе сгустились облака. Мы поднялись уже достаточно высоко и сейчас, вероятно, находились где-то под точкой конденсации или вроде того. Выше, там, куда вел нас маршрут, облака превращались в завесу густого тумана, но здесь — проливались дождями. В темноте я различаю, как поблескивает мокрый скаф Анайи — доктор спит под тем же деревом, где зашивала себе руку, свернулась клубком. Если верить таймеру, спать ей осталось меньше двадцати минут.       Капли воды приятно холодят лицо, я растираю их по лицу и шее. Pater noster, молитва мертвому Богу на мертвом языке Земли… Тогда, на Вермайре, штатный переводчик гарнитуры не распознавал речь Эшли. Смысл ее последних слов я понял, только когда «Нормандия» легла на курс к Тау Артемиды, а Джилл пришла поговорить со спасенными бойцами ГОР и посидеть со мной на «Мако». Она сказала, язык называется латынь. Эшли молилась: пока защищала детонатор от атак гетов, пока мы трусливо бежали с планеты, пока я лежал в медицинском отсеке под скальпелем Чаквас… Взрыв, прогремевший нам вслед, испарил базу Сарена и прилегающие территории, а гриб из пыли и обломков поднялся до стратосферы. Так Вермайр принес команде первые потери.       А ведь начиналась миссия недурно.       Мы прибыли в расположение отряда Киррахе к закату. Шепард ушла совещаться с капитаном ГОР в импровизированном штабе, а мы с Рексом сидели на нагретом песке и ждали дальнейших приказов. Чуть поодаль тихо переговаривались саларианцы, солнце садилось за лесистые склоны, а я наблюдал в прицел то за окнами базы Сарена, то за четвероногими крабами, сновавшими вдоль линии прибоя. У горизонта, где терялась граница воды и атмосферы, собирались облака, и теплые волны бились о поросшие зеленой растительностью скалы, светлые и высокие, похожие на старые дозорные башни. Тогда было решено назначить штурм на утро. Ночь предстояло провести здесь.       С наступлением сумерек в лагерь прилетели Кайден и Эшли. Когда стемнело, на берегу загорелись костры и зазвучали тихие беседы о райской планете, которую хорошо бы колонизировать, но никак не выходит договориться с бандитами близкого Терминуса… Я решил не портить болтовней такой вечер и отошел в сторону от лагеря. Сел у линии прибоя и стал смотреть, как проступают звезды в глубоко фиолетовом небе и как светится планктон в пене набегавших волн.       Мне не хотелось думать о Сарене Артериусе и его планах по превращению всех нас в гомогенизированный фарш. Тогда, сидя на пляже Вермайра, я стянул ботинки и перчатки, зарылся всеми пальцами в белый песок и был безмятежно счастлив.       Во всяком случае, до прихода Шепард.       — Прямо как на Южно-Китайском море, во времена учебы во Вьетнаме.       Она встала над моим плечом и, пока я вспоминал, где слышал название «Вьетнам», пояснила:        — На Земле. Знаешь, Вермайр очень напоминает мне Землю… Говорят, на Палавен он тоже похож, а?       Наклонившись, она заглянула мне в лицо и улыбнулась, видимо, ожидая ответа.       — Наверное, — промямлил я, смущенный такой близостью.       Джилл бросила свой шлем на песок и уселась рядом, забавно сложив ноги стопами вместе и коленями в стороны.       Голоса из саларианского лагеря за нашими спинами едва доносились сюда. Шумели волны, сошли на нет астрономические сумерки. Поднялся в зенит рукав Млечного пути, как называют земляне Нерхьеллу, и где-то над нами кружилась на орбите «Нормандия». Джилл взяла меня за руку. Я вздрогнул. Она сказала тихо:       — Небо и море едины для всех.       Она постоянно пихала нас за укрытия во время штурмов, таскала за эвакуационные петли на скафандрах, хлопала по плечу после удачных миссий… Но то был первый раз, когда она ко мне прикасалась вот так, спокойно и без причины, и на мгновение я почти ощутил человеческие пальцы сквозь слой ее перчаток. Вдруг стало очень неловко за свои голые руки и грубые когти. За всего себя.       Джилл, конечно, заметила мое замешательство.       — Пойду, пожалуй, — сказала она и, отпустив меня, улыбнулась. — Все в порядке. Ты только не засиживайся здесь надолго, ладно?       Ее шаги удалялись в сторону лагеря. Мне казалось, я различал шелест каждой песчинки.       Капли дождя еще шелестят в траве. Я сверяюсь с навигатором, уточняю маршрут: по расстоянию мы прошли две трети, но по времени — только половину, и впереди нас ждал бросок по весьма пересеченной местности без намека на протоптанные тропы. Скоро выдвигаться, и я привычно проверяю системы скафандра, порядок в рюкзаке, состояние своей винтовки и пистолета доктора. Задерживаю его в руке.       На курсах следователей СБЦ нас учили: один раз — случайность, два — совпадение, три — закономерность. Я так и не узнал, шептала ли Шепард речитатив на латыни, падая на Алкеру, Мирин или Батлер — отстреливаясь от «Светиловцев», и помогают ли живым мертвые боги. У них уже не спросить. Впрочем, у меня еще оставался минимум один источник информации…       — Анайя, — шепчу я. — Анайя, проснись.       Доктор заметно вздрагивает. На часах — две минуты до будильника.       — Что-то случилось? — сонно спрашивает она сквозь динамик в шлеме. — Зачем разбудил?       И правда. Еще минуту назад расспросить ее о земных верованиях казалось неплохой идеей, но стоило открыть рот — захотелось сменить тему.       — Все хорошо. Я синхронизировался со спутниками, пора выдвигаться.       Анайя расправляет руки над головой, тянет носочки стоп, хрустит суставами и пластинами брони, и пока вытирает дождевую воду с забрала — пищит ее будильник.       — Так почему ты решил меня поднять за минуту до сигнала? — стащив шлем, она ерошит короткие волосы.       — Хотел спросить…       Почему ты решила дезертировать из Альянса вместо того, чтобы просто комиссоваться? Кто дописывал странные фразы в твой дневник, и почему — другим почерком? Что значит «мы тебя перепишем», и кто это — «мы»? Ты правда веришь в мертвого Бога?.. Но потом, все потом. А пока начнем с мелочей:       — Зачем ты подстриглась?