Шторм

      2185 год, Аура       — Саада сказала отдать вам, если найдем нечто подобное, — вполголоса говорит Сенфор Лим, подняв забрало и протягивая мне облепленную песком истрепанную тетрадь. Я узнаю ее сразу: и почерк старательный и неаккуратный, с нажимом руки, не привыкшей к письму, и слова неродного языка.       — Что-нибудь еще? Как поиски?       — Ничего. Оптика слепнет в тумане, в остальных спектрах тоже пусто: ни тепла, ни пластика, ни следов… Но ту базу мы все-таки нашли.       — Эфир?       — Белый шум.       Сенфор оглядывается назад, где в тумане просвечивают силуэты инженеров, рейнджеров и коронеров, сонно бродящих среди обломков «Галахада», где на взморье пульсирует мутными огнями и габаритов посадочный шаттл.       — Значит, мы одни? То есть, никто не прилетел на сигнал раньше, орбита чиста и на поверхности тоже пусто… А маячок, сигнатуру которого я тебе передал?       «Ни органики, ни трупов. Череп только нашли в песке, но он старше меня. Может, он вообще времен войны… Откуда здесь череп времен войны? И где все остальное тогда?» — ворчал недавно кто-то из коронеров.       — Администратор, вы правда думаете, что… — он поджимает мандибулы. — Тела ведь тоже не…       — На берегу закончили?       — Почти.       — Тогда начинайте передавать поисковый сигнал. Если в течение пары часов ответа не последует, полетим в горы.       Задраив шлем, Сенфор коротко кивает и уходит по цепочке собственных следов на песке.       Я бреду вдоль береговой линии, где этот черный, с серыми разводами песок скрывается в холодном зеркале Океана, где прибой застыл на вдохе и едва колышется. Тетрадь я прячу под пальто, руки — в карманы, а лицо — в высокий воротник. Изнутри вместе с теплом ко мне поднимается и запах человеческой крови. Так и не отмылся до конца.       Глубокой ночью, с грузового причала, в молчании и темноте, без лишних глаз и записей в терминалах, — «Сатори» отчаливал так, как настаивала Саада. Качнулись звезды за бортом, корабль набрал скорость, влетел в поле ретранслятора и мягко вынырнул на высокой орбите Ауры. Каюту буквально залило светом, и я, ожидавший привычной межзвездной темноты, рефлекторно сжался. От яркости, от мыслей о силе ионизирующего излучения снаружи у меня заболели глаза.       Посреди туманности я оказался впервые.       Загудели приводы гидравлики, маневровые сопла зашипели, когда пилоты начали орбитальный маневр — значит, все в штатном режиме. Кое-как выровняв дыхание, я поднял забрало скафандра, отстегнул ремни безопасности и поднялся с кушетки. На корпусе распускались параболические антенны — связисты готовились мониторить окружающий эфир. И почти в половину обзора матово белел огромный, укутанный облаками, агатово-дымчатый круг Ауры.       Я налил воды. Пока теребил стакан и пил мелкими глотками, думал, не лучше ли было довериться специалистам, как делал обычно, как и было положено Администратору. Не спорить с госпожой Сикари и не делать глупостей, а ждать результатов в своем кабинете и не навязываться в пассажиры…       Невозможно. Еще некоторое время послушав шаги и короткие фразы, глухо доносившиеся из-за дверей, несколько раз измерив каюту шагами от переборки до переборки, я запросил на коммуникатор отчет от пилотов. Когда пришло сообщение, что на орбите мы одни, и вокруг — тишина, я решился сменить скафандр на привычный костюм. Одернул китель и наконец вышел наружу.       На верхней палубе пилот и штурман сверяли курсы, а инженеры калибровали спутники перед тем, как разворачивать группу для обеспечения связи и навигации. В центре палубы, на капитанском мостике, сверкала голограмма звездной карты, где наше положение отображалось пульсирующей голубой точкой. Подойдя ближе и поискав знакомые ориентиры — Новерию, Цитадель и Палавен — я убедился, что мы в относительно исследованной части галактики, а не у дальних и диких ее рубежей. Впрочем, это ничего не гарантировало, ведь даже на Цитадели я помнил места, удаленность которых от цивилизованного мира измерялась совсем не расстоянием…       С верхней палубы я спустился в просторное и пустое брюхо корабля, в транспортный трюм, где бойцы службы безопасности и рейнджеры проверяли снаряжение. Оружие, аккумуляторы, гарнитуры, дроны… Неторопливая возня выглядела хорошим способом скоротать время или обслужить невроз. Старший по званию, Сенфор Лим, кивнул мне в знак приветствия и вернулся к тестам связи, подав знак пилоту, сидящему в открытом шаттле. Здесь было ощутимо холоднее и светлее, чем на верхних палубах, и, растеряв остатки сонливости, озябнув и уверившись, что мы целиком готовы к гипотетической встрече с преследователями «Галахада», я вернулся на второй уровень.       Там, помимо кают и камбуза, находилась медсанчасть, светящаяся едко и ярко за барьером закаленного стекла. В смотровом отсеке двое парамедиков и коронер уже переоделись в робы и пили кофе (крепче обычного — я знал и немного завидовал), а в операционной сосредоточенно возились хирург и его ассистент. Доктор Ферльге дремал на кушетке, чуть в стороне.       Когтями я отбил дробь по окну. Врачи подняли головы, Эрфе очнулся. Я простучал еще раз, и когда он разглядел меня в темном коридоре снаружи, то поплелся к выходу, нехотя и хмуро.       — Недоброе утро, да? — протерев сонные глаза, он попытался улыбнуться. — Я тебе говорил, что со своими белыми метками ты похож на летающий в темноте череп?       — Ага… — кивнул я, соглашаясь со всем сразу, и сунул руки в карманы брюк. — Хотел показать тебе кое-что. Спросить. Ты, как я заметил, не занят? Пройдемся, поговорим?       И вот, мой друг Эрфе с планшетом в руке сидел напротив, за металлическим столом каюты экспедиционного корабля, а доктор Ферльге, главный врач клиники экспериментальной хирургии, в это же время рассказывал Миранде Лоусон, какой хороший специалист есть у него на примете для сверхсекретного и сверхсложного стороннего проекта. Запись была плохого качества, сведенная с нескольких скрытых микрофонов и камер лаборатории «Корд-Хислоп», но голоса звучали четко и опознавались без труда. Не досмотрев до конца, Эрфе отложил планшет в сторону.       За иллюминатором, на фоне светлой Ауры и цветных разливов горячего газа, разлеталась по орбите спутниковая группа, мигая огнями. А я сделал то, чего, как я теперь понимаю, делать не следовало: открыл видео, которое Анайя отправила перед катастрофой. И снова протянул планшет Эрфе.       — «…Я отключаю Барклая. Я постараюсь справиться».       — Ты зачем мне это показываешь? — спросил он, не отрывая взгляд от пола.       Из мини-бара я извлек стакан с горстью льда и флягу с виски; было ощущение, что она пригодится.       — Ты знал, на кого именно работает твоя собеседница, мисс Лоусон? Наводил справки прежде, чем идти на сделку?       Он молчал.       — Ты знал, что она работает на «Цербер»? Что «Корд-Хислоп» — только ширма? Понимаешь, любой поступок…       — Но ведь это ты отпустил ее с Новерии, — перебил он. — Ты настоял, чтобы ее приняли в штат, вынудил меня. И ты знал, куда она летит. Ты своей рукой подписывал ей выездную визу. Ты все знал с самого начала, ты не мог не знать. А теперь сидишь и топорщишь тут загривок…       Эрфе говорил четко и размеренно, но пахло от него страхом. Мне это не понравилось.       — На корабле, за которым мы летим…       — Ты все и всегда знаешь, и ты все решаешь — за всех нас! Не спрашивая!       — Анайя разбилась на том корабле!!! — выкрикнул я и тут же испугался собственного голоса. Эрфе усмехнулся:       — Так вот зачем ты потащился сюда, Лорик… и меня потащил. Опознать тело, установить личность могут и коронеры, — он сорвался с места, — но ТЫ потащил МЕНЯ! Хочешь ткнуть в ее тело носом, да? УРОК преподать?!       Он успел ударить кулаком в столешницу и замахнуться снова прежде, чем я перехватил его за руку и рванул на себя, одновременно выкрутив запястье под неестественным для человека углом. С силой впечатав его лицом во вмятину от удара, придавив его к столу, я прорычал:       — Она разбилась, понимаешь? Понимаешь?! Убегая от «Цербера», куда продал ее ТЫ!!!       Под его головой расплывалась бордовая лужа, пропитывая воротник врачебной формы. Эрфе дернулся — скорее из принципа и брезгливости, чем в попытке вырваться, но держал я достаточно крепко.       — Да она всех давно обставила и слиняла! И попивает коктейль, пока ты…       Вспомнив, как она утирала кровь с лица, я еще раз приложил Эрфе головой об столешницу. По каюте разлетелись бордовые брызги.       — Она… — прошипел он, — она всего лишь преступница…       — А ты — всего лишь предатель, — проговорил я тихо и разжал хватку.       На негнущихся ногах я отошел к иллюминатору, где, дыша тяжело и отрывисто, уперся лбом в холодное стекло. Закрыл глаза.       — Думаешь, за тобой они не придут? Да, Эрфе?       Вместо ответа послышался шорох, тихое «сука», шаги. Дважды сработал привод дверей и все стихло.       Вот и поговорили.       На стекле, на креслах, на полу и на постели, в стакане, на моих рукавах и перчатках — повсюду алели мелкие капли крови, а ее концентрированное пятно остывало во вмятине на столе; я стащил китель и швырнул сверху, скрыв его от взгляда. Я стянул перчатки. Голые руки дрожали. Рот наполнился слюной, и я вдруг вспомнил, что последние два дня почти ничего не ел, будто глупой аскезой можно что-то выторговать у мироздания…       «В ванной поскользнулся»,  — рявкнул Эрфе где-то в коридоре, и меня вышибло из оцепенения. Я схватил флягу со стола, отвинтил и уронил крышку, хлебнул жадно из горла, не чувствуя градусов. И, заблокировав замок каюты, поторопился в уборную.       Ветер бесшумно вихрится над Океаном, вытягивает из облаков тонкие и белесые нити и распыляет туманом у поверхности. От воды он и тянется, стелется низко, вязкий и солоноватый, набегает волнами, пронизывает холодом. Бронежилет с генератором щитов тепло не удерживал, а китель, который я попросил у инженеров взамен собственного, мог бы греть и лучше… Когда-то я и сам носил такой, еще аналитиком «Синтетик Инсайтс». Знакомый крой, знакомые шевроны, даже материал с тех пор не поменялся. Я успел забыть давно снятую шкуру, но тело ее помнило.       Когда приходилось работать под наблюдением начальства, это нервировало, и после первых же результатов поисков я решил не мешать персоналу и побрел вдоль берега прочь, в ту же сторону, куда летел «Галахад», от ядра, почти утонувшего в кипящем песке, до нацеленного в небо носа и дальше, в туман и промозглый сумрак. Позади уже не различить ни команды, ни обриса обломков, ни огней посадочного модуля. Приметив впереди небольшую скалу, наполовину уходящую в воду, я немного ускоряю шаг.       Ленты водорослей, длинные и бурые, колышутся в прибое. Едва касаясь его подошвами, я сижу на камне, закутанный в пальто до самых глаз, со старой тетрадью на коленях.       Прежде, чем подпускать Анайю к работе, я должен был узнать, каким точно путем она вышла на нашу клинику и что ей двигало, не были ли ее намеки хорошо продуманной, драматичной и лживой легендой, — так я для себя определил. Обязательные для служащих Новерии сеансы у психиатра подходили для дознаний идеально, и по договоренности с доктором Лавалем она не смогла бы пройти медицинское освидетельствование без дополнительной регрессивной терапии.       «Сон разума рождает чудовищ»,  — сказал он, отдавая эту тетрадь мне, а когда Анайя приступила к работе — посоветовал ознакомиться с записями сеансов.       Сидя за столом, спиной к камере, сгорбившись и прижав локти к ребрам, а голову — к плечу, Анайя что-то пишет от руки. Что-то рисует размашистыми, зацикленными движениями и воет. Воет, кричит — и ломает нажимом писчие приборы.       «Гипноз вытаскивает и не такое».       Пока она работала на Новерии, вечерами я иногда приходил к ней в кабинет и слушал ровный, глубокий голос, искусственный и ранее не принадлежавший человеку. Пытался мысленно соединить существо из кабинета психиатра с женщиной, стоявшей рядом, но так и не сумел.       Я передал ей дневник, когда она явилась ко мне в приемную с твердым намерением приостановить работу в клинике ради участия в другом, крайне амбициозном проекте. Передал, выдрав оттуда рисунки с подписями на мертвом языке Земли, расчёты курса на Ауру и несколько последних страниц. Она раскрыла его и удивленно нахмурилась — распознала свой почерк, но не вспомнила, когда вела записи. Уточнять не стала.       После отлета с Новерии ее личные отчеты не приходили больше месяца, хотя результаты изысканий по проектам клиники она присылала точно по графику. Потом она снова начала писать. Иногда звонила. Несколько раз — ночью, будто на «Галахаде» не было часов с новерийским временем.       Несколько раз мы пересекались на значимых медицинских конференциях, куда я приглашал воочию наблюдать, как ее разработки понемногу меняют мир. И снова искал ее на карте: точку, плывущую среди звезд, на расстояниях, которые живому разуму даже не представить. И все это время что-то незаметно росло внутри меня самого и теперь уже не вмещалось в стены кают и кабинетов.       Ветер налетает из ниоткуда и исчезает в никуда — не привычное движение воздушной массы, а спонтанное, локальное изменение ее плотности. Заметный краем зрения спазм белой взвести — будто выдох в затылок, совсем близко.       Коммуникатор вздрагивает: «Есть сигнал. Господин Киин, вы готовы вылетать?»       С камня я слезаю к песку, падаю на колени и, сняв перепачканные в крови перчатки, торопливо рою. Песок на глубине влажный, слежавшийся, он забивается под когти и пальцы мерзнут и немеют, но я чувствую, что прямо сейчас должен вернуть этому миру нечто, не принадлежащее мне, украденное. И когда истрепанный переплет наконец скрывается в холодной и сыпучей темноте, я поднимаюсь на ноги и принимаю вызов.       Он несет ее на руках, как хрупкую реликвию, самое дорогое и близкое, что у него осталось. Завернутую в простынь, мокрую, тощую, и только коротко остриженный затылок и стопы в синюшных и багряных пятнах виднеются из-под краев ткани. Кинетические щиты опущены, и шлем покачивается, пристегнутый к поясу брони, и оружие оттягивает захваты. Винтовка, пистолет, наверняка есть и еще… Забота силовиков. Живым коридором, черным пунктиром они стоят от провала ворот бункера до открытой рампы «Сатори II».       Он идет медленно, на полдороги останавливается и смотрит в лицо своей ноше, тычется носом ей в лоб. С нее течет вода. Простынь, в которую она завернута, пропитана водой, замарана ржавыми разводами.       Гаррус Вакариан. Я уже видел его — давно, угрюмая тень, цепной варрен за плечом Шепард. Смотрел на меня, как на дичь, которую хозяйка не позволяет задрать. Подойдя ближе, он смотрит так же. И недоверчиво, бережно и почти нежно протягивает свою ношу мне.       Ее подхватывают парамедики, на шею крепят сенсор, на лицо — кислородную маску. Ее запечатывают в стазисное поле носилок и транспортируют внутрь корабля, быстро, бегом, в медчасть. Там уже готова операционная.       Здесь уже ревут двигатели, и моя стража спешит вернуться, сужает кольцо конвоя. Я пропускаю Вакариана вперед, иду в паре шагов следом. Замерев на середине пути, он вдруг оборачивается и глядит сквозь нас всех, сквозь корабль и окружающие горы, сквозь облачное море, что плещется за пределами взлетной полосы…       Еще не знает: плохая примета.       Еще не верит: жива.