сказка в заднем кармане брюк

Прижимая к губам окровавленную салфетку, Фелл чувствует себя выпотрошенным. Наверняка опухоль уже давно избавилась ото всех органов, которые мешались ей мёртвым грузом, заполонив собой до основания все полости его тела, и поэтому Азирафаэля постоянно тошнит. И он каждый раз боится, в дрожи пытаясь поймать опору пальцами, что увидит выходящие оборванными кусками собственные внутренности на полу. Или в раковине — как повезёт. А после очередного приступа к горлу подступает чувство собственной жалости. Иногда к нему примешивается что-то схожее с обидой — пахнет почти так же. В его родословной нет ни одного скончавшегося от рака. Так ему, Азирафаэлю, это за какие заслуги детства и юности выдано? Но в мире Фелла одновременно может уместиться ничтожно мало подобных обвинений — агрессия никогда не была его преимуществом. Особенно в чужую сторону, в свою — за милую душу. Легче, куда легче было подставить вторую щёку и молча запить водой — обязательно кипячёной — таблетки. Азирафаэлю, совершенно не сведущему в вопросах медицины, казалось, что даже лекарства шепчут извинения, когда касаются его внутренних ран. Кроули вновь успокаивает его, шутя, что это в последний раз приходится делать по телефону и поддержка вживую куда эффективнее. Азирафаэлю на такие заявления хочется сорвать связки в несвязном вое. Ему кажется, что такого мягкого уверения в том, что всё будет хорошо, он не заслуживает ещё сильнее, чем пережевывающую боль в груди. Потому что это, черт возьми, несправедливо и банально обидно до исчерченных кругов перед зажмуренными глазами. Азирафаэль вновь честно признаётся себе, что боится. И что не хочет, чтобы вместе с ним страдал Кроули. Он ещё меньше заслуживает подобного обращения от вселенной. Что будет, если всё сущее потеряет сгорбившегося невзрачного Фелла? Правильно — ничего. Да, быть может, на всем свете белом и найдётся пара оплачивающих и курирующих похороны, но не более. Его забудут достаточно быстро, чтобы списать на погрешность вседозволенности Плана — Азирафаэль правда верил в Божью рукопись, где каждый упомянут. С Энтони ведь всё до проклятой горечи на корне языка по-другому. Его нельзя вырвать из себя, жизни, памяти. Касания, даже страшной давности, теплятся на коже и будут расцарапывать рану вновь и вновь. И так до бесконечности. А Кроули ранимый, чувствительный до мельчайших подробностей. Ему будет больно, и муторная отчаянность задушит его в четырёх стенах, где тот попытается спрятаться от осознания и времени, которое целебными свойствами никогда, на самом-то деле, не обладало. Это не эгоизм, нет. Это даже не попытки возвысить свою значимость, привязав её к уходу — это было бы куда более жалким, чем скулёж в трубку. Нет, это ужас и непринятие реальности, пинающей под ребра. Ощутимо и очень точно. Чтобы саднило дольше. Поэтому Фелл и встречает огромное стальное здание почти без эмоций — их уже нет. Всё ушло на попытки разжать пальцы паники на собственной шее. Он не должен был, не имел права на согласие, на голос, на слова, на стремление к выживанию. Его судьба должна сложиться иначе, а ты смеешь ей перечить? Плохую игру ты затеял, сразу видно. Азирафаэль морщится от сотрясающейся полости в своей голове: мысли ударяются изнутри и с визгом плывут дальше. Плодятся, умножаются, делятся надвое, натрое. ты недостоин У него в руках билет, и он смотрит в небо, откуда капает серая сталь. Видимо, в раю тоже сегодня не всё благополучно. разрушил свою жизнь, теперь за чужую принялся? Этот город так и не стал Азирафаэлю родным. И даже не старался. Провожал холодно, без эмоций и прочих проявлений человеческой психики. Фелл тоже не стремился оставить о себе тёплые воспоминания. Душные улицы, быть может, вздохнут, наконец, с облегчением без этой тяжести на мощеных плечах. тебе уже почти место на административном кладбище готово, а ты куда? решил, что шанс у тебя есть? На борту Азирафаэль уговаривает себя, будучи готовым уже на любые компромиссы идти, дышать мерно, не пытаясь ни жадничать, давясь, ни забываться, наполняясь колючими мыслями. Потому что все и всегда, успокаивая и успокаиваясь, начинают с дыхания. Потому что это небольшая фора для успеха. Но выходит достаточно паршиво. ты вынудил его, ты жаловался, ты специально показывал, как тебе плохо, ты, ты, ты. не он, а ты. ты заставил его на это пойти Фокусировка на деталях чуть помогает. Как и мысль, что он на миг оторван от земного, а значит, можно вновь выдохнуть. ты всё равно умрешь, только теперь с большими моральными потерями Дрожь расползается по венам резкими скачками, несмотря на сопротивление. Кроули — удивительный человек. он не обязан возиться с тобой, идиотом. у него своя жизнь, свои проблемы, в которых тебя быть не должно, уясни это Лететь всего несколько часов, и время замедляется, подпрыгивая и зависая. Азирафаэль старается вдыхать реже, прикрывая глаза и трусливо прячась в пустой мир за веками. ты отвратительный, запомни это и используй Наверху всегда в сон клонит сильнее, будто Богиня не хочет, чтобы Её видели из маленьких точек иллюминаторов. Фелл растворяется в остатках реальности, добивающих до него мерным шумом. ты… ты… ты Фелл исчезает сознанием быстрее, чем успевает услышать обвинения озлобленного голоса изнутри. Он откроет глаза через пару часов от грузного соприкосновения шасси и взлётно-посадочной. В голове пусто и немного мутно.

Я долетел. А. Супер, жду! C.

Азирафаэль отчасти понимал, зачем Кроули нужна эта короткая, почти бессмысленная проверка связи. Как говорится, если упадёт — узнаешь быстрее из исчезнувшей строки ожидания и новостей. Это как акт доверия, начальной близости. Мол, беспокоюсь и никак утихомирить не могу. Даже если узнаю на минуту раньше о том, что всё с тобой в порядке. Это важно. Азирафаэль наполнялся заново тёплым чувством необходимости. Потому что только в глазах другого человек может ощущать себя живым, существующим. Это короткое, легко скользящее между пальцев ощущение, но нужное до крохотных слезинок в уголках глаз — от радости, тихой и цветущей. Кроули высмотрел его первым, хлопая по плечу и заставляя обернуться. Пугливый от погружённости в липкую напряженность от незнакомого места и недовольства голоса Азирафаэль дёргается, но ему не дают цепной реакцией испугаться — заключают в кольцо длинных прижимающих рук. И Фелл находит себя, уткнувшимся в привычно темную ткань рубашки — почти всегда его друг делал выбор в пользу чёрного. — Какие люди, да, ангел? — добродушно усмехается Энтони, и его слова запутываются в белых кудрях. Когда они были сильно моложе, Кроули при каждой их встрече восхищенно всматривался в его волосы и с трепетом во всех чертах просил разрешение осторожно коснуться. Азирафаэль с коротким выдохом, оканчивающимся приглушённым смехом, прижимается ближе, обхватывая в ответ. Внутреннее раздражение плавится от родного голоса над головой, уступая зарождающейся вере в хороший финал рядом. всё будет хорошо