сказка в заднем кармане брюк

— Как думаешь, что лучше? «Извини, дорогой, что снова доставляю такие неудобства» или «пожалуйста, прости, что опять потревожил твой сон»? — оставаясь взглядом на безопасном расстоянии, Азирафаэль тихо роняет вопрос сквозь холод из-под крана. Мнимо перекладывать ответственность и выбор на неодушевлённые предметы сначала, а после — и до отражения доходит — почти ритуал, не совсем признанный, но присутствующий в большей части процентного соотношения. Это утро гладит его холодом и сцепляет пальцы около горла, задавая вопрос, с которым он просыпается уже больше месяца. Это правда, что я умру? Его утро не умеет улыбаться, оставаясь обнажёнными зубами рядом с ним. Оно не меняет голос, чтобы Фелл запомнил и сам начал спрашивать себя, доживёт ли он до следующего рассвета. А через неделю? Месяц? Для него наступит следующий год, или на плите выбьют этот? С уродливой несочетающейся датой. Удивительно, что я до сих пор наблюдаю тебя здесь, — Азирафаэль чувствует, как ротовая полость наполняется страхом. Он даже ответить не может — зубы слипаются, а язык скатывается в горло. Ему никогда не давали ни права голоса, ни выбора. Ты знаешь, что ничего не происходит просто так. Это закономерность, последствия. Как после действия А идёт событие Б. Азирафаэль цепляется за края раковины, как за последнее существующее в этом мире. Настоящее, холодное под подушечками, чтобы до нечувствительных поверхностей и сенсорного безразличия. Конечно, легче забить голову до самых барабанных перепонок мнимым беспокойством и биться волнением о вопросы, которые даже не вспомнятся на Страшном суде. Они имеют вес почти близкий к отрицательному, но по ощущениям почти не различны с тем, что зачтется. Фелл малодушничает с рождения, не считая первые пару лет, когда ответственность сцепляла остроту конечностей на маминых плечах. Продолжает и сейчас. Ведь вряд ли история с моральным обязательством перед его другом так важна, если посудить. Бракоразводная система отлажена достаточно для того, чтобы даже не являться без особой надобности. Но Азирафаэль слабо ведётся на это, только поворачивая голову и тут же открещиваясь. Ему куда важнее качественный состав извинения. Это действительно имеет для него значение. Как и длина оставшегося срока, если ничего не выйдет. Кроули говорил ему, что всё в полном порядке: его знакомый ещё со времён колледжа готов хоть из-за черты его вытащить. Лишь бы была медицинская страховка, ибо он готов только по правилам играть. Азирафаэль до сих пор не верит, что заслуживает этот шанс. Он закрывает кран, надеясь, что сегодня в трубах будет гнить пара и его мыслей, смятых и вымоченных в чистом страхе. Когда Фелл осторожно толкает дверь, Кроули хмурится и прячет губы в ладонях, оставаясь концентрацией на экране. Азирафаэль слишком редко бывал рядом после переезда, чтобы иметь возможность наблюдать за его работой. — Доброе утро, дорогой, — Фелл окунает ладони в тёмный бархат обивки рядом с чужой макушкой. И чувствует, как колется явное ощущение отвлекающего фактора в его лице, когда Кроули почти сразу же убирает с колен ноутбук и оборачивается. — Утра, ангел, — слова оставляют улыбку со слабым наклоном на концах. — Представляешь: прошло меньше часа, как я открыл крышку венца технологичного прогресса начала восьмидесятых, а меня уже успели поразить своей неотёсанностью сразу несколько граждан. Уже почти перестаю удивляться количеству идиотов на квадратный метр своего общения с людьми, но каждый раз что-то из ряда вон. А у тебя как настрой? — Думаю, что чуть лучше на фоне отношения к людям вокруг, — Азирафаэль мнёт между губ воспоминание о предыдущей ночи и вновь покрывается стыдом крупной фракции. — Но гораздо печальнее по поводу моего взаимодействия с ними. Точнее, одним конкретным. — Что случилось? — Кроули тут же изворачивается, оказываясь почти параллельно и повисая взглядом на чужом беспокойстве. — Ты уже успел кому-то насолить здесь? Вот это будет, конечно, день открытий. — Нет, конечно нет, — почти испуганно: одна только вероятность, что он может доставить ещё больше проблем Кроули своим не лучшим умением ладить с окружающим — хоть Энтони так не считает — проявляется бьющим ознобом по кончикам пальцев. — Я имею в виду тебя и вчерашнее недоразумение — или сегодняшнее, если ты относишь ночные часы уже к следующему дню, — Азирафаэль поджимает ладони и обжигается о жалящий карий. — Совершенно не понимаю, о чём ты, — голос слишком спокойный, слишком тянет в противовес его словам. — Когда я тебя разбудил из-за своих кошмаров, — взгляд падает до собственных носков. — Я очень сильно сожалею, Кроули. Ты, скорее всего, не смог должным образом отдохнуть, и это ужасно. Мне безумно стыдно за этот инцидент из-за пережитков детских волнений. — Ангел, прекрати. Ты так говоришь, как будто виноват в этом. Ты сейчас и без этого много нервничаешь — неудивительно, что твои кошмары вернулись, — Фелл кивает, разбавляя напряжение улыбки быстрым росчерком до морщинок у глаз. — Но я рад, что мой старый метод до сих пор работает. Азирафаэль, кажется, хочет возразить, раскладывая перед ним сотни аргументов за, против и среднего значения, но Энтони коротко морщится за растянутыми губами. Старая привычка — Азирафаэль помнит её ещё до споров о том, погибают ли выброшенные на сушу киты или же Всевышняя не позволяет живому напрасно страдать, когда его другу страшно не нравилось несогласие с аргументацией против божественной милости. — Всё в порядке, слово даю, — Кроули поднимает руку с собранными пальцами — все, кроме мизинца, — веришь? — Да, — Азирафаэль позволяет себе всего секунду на поднявшееся по связкам удивление и быстро ловит ответным жестом, обвивая слабым холодом кольца чужую кожу. — Почему «ангел»? — Азирафаэль падает выпрямленными локтями на стол перед другом, упираясь ладонями по обе стороны от чужой книги. — Что значит «почему»? — мост очков ползёт вниз с первым же движением головы, хотя Кроули каждый раз отрицает, что посадка отвратительная. — Почему ты называешь меня так? — в школьной столовой шумно, и ему приходится наклоняться, чтобы скомканное любопытство не задохнулось между ними раньше, чем Фелл решит, что подобные вопросы можно было бы отнести к личному и сложить в папке «обсудить с порывом эмоций ближе к рассвету». Там уже есть рассказ Кроули об отце и о Хастуре — старшекласснике из соседнего дома. Энтони только морщится при упоминании и возвращает всё беспокойство, завёрнутым в «всё в порядке, но говорить об этом не хочу». — Сомневаюсь, что ты очень на дьявола похож, — губы беззвучно тянутся до ухмылки. — Я серьёзно, Кроули, — Азирафаэль быстро тянет на себя стул и оказывается ближе. За ним следуют взглядом. — Мы знакомы почти десять лет, а я понятия не имею, за какие заслуги я получил такое прозвище. — Ты в церковь ходишь, например, — Энтони осторожно, не касаясь даже краёв стёкол, возвращает очки на место. — Молитвы знаешь наизусть. На бис даже рассказать можешь. — Гавриил тоже так поступает, но ты его так не зовёшь, — Фелл игнорирует чужую иронию, прекарсно зная, что Кроули никогда не перейдёт черту — лично слышал, насколько важно для друга. Даже не будучи согласным. — Если его и назвали в честь архангела, то это единственное, что у него от небесного. У вас, кажется, гнев и презрение к ближнему не поощряется. — Тебе только кажется. Гавриил куда усерднее и послушнее меня, — Азирафаэль не раз корил себя, что слишком сильно его образ уважения и полной покорности Её воле слишком разнится со строгой уверенностью Гавриила. Неудивительно, что тот недолюбливает Фелла. — Он мне сказал, что я уже почти недостойный, так как общаюсь с личностями, греховными настолько, что отмолить почти невозможно. — Сочту это за комплимент. И что же ты теперь: бросишь путь порока и меня заодно? — Нет, конечно же, Кроули! — Азирафаэль резко выпрямляет руки, откидываясь назад, будто дальше от подобной перспективы. Кажется, это единственное, в чём он никогда не согласится с Гавриилом. — А как же заманчивая перспектива быть самым достойным? — Так как я считаю и тебя таковым, то ты никаким образом не можешь повлиять на меня отрицательно, — Азирафаэль возвращается назад, успокаивая руки мягким сгибом. — К тому же я всегда могу направить и тебя на путь истинный. Но ты так и не ответил! — Да ты сам похож на ангелочка, — Энтони быстро поправляет выбившуюся прядь, проходясь кончиками пальцев по контуру ушной раковины. Раньше у Кроули были длинные волосы, и Азирафаэль почти расстроился, не признаваясь в этом ни себе, ни другу, конечно, когда Энтони отстриг их, шёпотом рассказывая, как стоял перед зеркалом и кромсал тупыми ножницами матери по осточертевшей рыжине. — Пушистого такого и с кудряшками на полголовы. Я в детстве видел в рождественских брошюрах, по бокам от текста, святых и их покровителей. Знаешь, белых таких, с длиннющими крыльями. Росточком ты, конечно, не дотягиваешь до сих пор, но в остальном сходство на лицо. Честное слово! У тебя ещё глаза такие светлые — не имею ни малейшего понятия, какие у тех ангелов были, потому что они все смотрели вниз, но я почему-то уверен, что сразу бы узнал. — Дурак ты, — Азирафаэль хватается растопыренными пальцами за клетчатые локти и не успевает спрятать улыбку. Как и Кроули на самом деле — даже за поспешным перелистыванием страниц. Они сидят напротив, и Азирафаэль рад, что над ними уже выгорел вечер до теней на скулах и на подбородке. — Ты точно уверен? Это даже необязательно, — Кроули к нему в пол-оборота, и Фелл остаётся отяжелевшим взглядом на первой пуговице меж ключицами. — Да, я точно уверен. Я правда в последний раз это делал ещё в колледже, — он комкает пальцы на бёдрах, когда под веками отпечатком остаётся пустая аудитория и трещины на деревянных скамьях под руками. — Вряд ли мои навыки тогда были в порядке, а сейчас я и вовсе за них не ручаюсь. — Ангел, — Энтони ловит последний звук пальцами, останавливаясь чуть выше шеи, — успокойся. Всё в порядке. Иди сюда. Обещаю, что не начну раньше времени — просто установка контакта. Азирафаэль кивает и на руках тянется ближе, подбирая за собой колени и почти касаясь Кроули. Конечно, он затеял всё это зря. Это бессмысленно, это лишнее, это результат спешки, чтобы закончить всё раньше того, как начнёт изнутри прошивать горло неправильностью, кислой и просроченной. — Посмотри на меня, — когда Кроули позвал его, чтобы показать новую фотографию флуоресцентных водорослей, Фелл убрал ноутбук с чужих коленей и быстро сообщил, что им нужно поцеловаться прежде, чем он испугается этого в зале бракосочетания, — у тебя сердце колотится, как загнанное, — и Энтони согласился. Кроули переходит на шёпот — каждый звук оглушает и расширяется до грани. Будто сейчас оттолкнёт их друг от друга. Азирафаэль поднимает глаза. — Я смогу договориться, чтобы эта формальность была упущена — тебе не нужно делать это через силу, — у Энтони зрачки мягкие, расплавленные до широкой пустоты. Кажется, можно согнуть палец и коснуться радужки изнутри. Азирафаэль знает его столько же, сколько верит в то, что ничего нельзя скрыть перед Ней. А он и так виноват, но будет до последней судороги бить прямыми руками по воде, чтобы вдохнуть. Поэтому важна каждая деталь. — Ангел? — Фелл действует быстрее, чем Кроули вновь начнёт переубеждать его. Плоть слаба, а вымученный разум падок до пути лёгкого, не сбивающего ступни в кровь. Азирафаэль тянется вперёд, вскинув подбородок чуть влево, и целует его. На губах остаётся замерший вдох Кроули, выточенный по рельефу. Все звуки мгновенно рассыпаются по их коленям хрупким крошевом. Даже стук под рёбрами, что разливается по всему телу и остаётся дрожащими висками — Фелл находит пальцами на ощупь. Он обещал себе, что запомнит каждое движение, не полагаясь на время, чтобы после было просто повторить, но, когда Кроули осторожно мнёт его губы, Азирафаэль теряет всё. Он не помнит мягкость под голенями и даже забывает тепло щеки под ладонью. Он чувствует только чуть треснувшую кожу на дюйм от центра. И хочет сохранить это ощущение глубже самой души, чтобы невозможно было отнять, чтобы слилось с естеством и стало первоосновой. Азирафаэль приоткрывает губы и жмётся ближе. Он больше не знает себя. — Как думаешь, для твоей Богини достаточно? — Кроули отстраняется так же медленно, как будто резкость в движениях отрезвит каждого и выдаст стыд и сожаление по талону. Азирафаэль поспешно убирает руку с чужой щеки и заполошно кивает, относясь куда важнее, чем требует усмешка. Он едва слышит её — важным остаётся лишь то, что она сорвалась с тех самых губ. От которых не должны были так сильно распухнуть мысли. — Спасибо, дорогой. А то, ты знаешь: нервы, стресс, волнение, да и я сейчас не в лучшей форме. А так — теперь знаю, что меня ждёт после того, как скажу «да», — Спокойной ночи, ангел, — улыбается Кроули, а Фелл, прикрывая дверь своей комнаты, уверяет себя, что к концу недели ему правда будет легче. Конечно, он ошибается.