сказка в заднем кармане брюк

— Не спишь? — Азирафаэль чувствует, как хлопковый край касается его щеки, когда на простынь рядом с ним осторожно садятся. Фелл качает головой и прячет тихой вздох под наволочки. Вечер махнул на него, не прикрывшего ни разу глаза, и пустил немую ночь с застывшими глазами. Она не задаёт вопросов — ей всё так же всё равно, что будет завтра, ведь его не существует для неё. Только посеревшие цвета вокруг её тонких рук. Это не её жизнь шутя перекраивает себя. Прошла неделя. И время продолжает рвать себя от краёв к середине — до завтра всего пара часов. Даже учитывая, что рассветы здесь поздние. — У меня тоже бессонница. Отвратительно просто, — матрас прогибается уже около подушки Фелла, и стена с мягким стуком принимает облокотившуюся спину. — Это как будто волнение. Хотя, о чём беспокоиться, правда, ангел? — Азирафаэль выпутывает из сереющей ткани взгляд: Энтони не смотрит на него. Только медленно водит пальцами по запястьям. Ему почему-то очень хочется увидеть глаза Кроули. Сейчас. Чтобы ресницы дрожали, разрезая зрачки. — Это ведь просто формальность. Чтобы помочь тебе. Нет, ты не подумай, что я жалею об этом, что ты, — у Энтони взмывают вверх уголки губ. — Я бы многое отдал, лишь бы с тобой всё хорошо было. Сказал бы, что всё, но это настолько пошлость, что даже тебе противно станет. Со всей твоей страстью к дешевым приёмам литературного воздействия между высоким и вечным. Его не было рядом столько лет, а Фелл до сих пор как в родное руки по локоть опускает при одном взгляде. У Кроули почти не изменилась мимика. Азирафаэль бездумно вылепляет образ по контуру и сохраняет. У него уже сотни подобных. Будто выдумать заново собирается. — Всё ведь точно будет в итоге хорошо. Я как обещал тебе это, так и буду. Только, — Энтони сглатывает рвущийся звук, не пережёвывая и не позволяя просочиться сквозь губы, — только всё равно гложет что-то. Глупо ужасно. Да, ангел? — Энтони, наконец, поворачивает голову и скользит взглядом до чужих черт. Фелл боится вновь вдохнуть, чтобы неосторожностью не сдуть с кожи чужой порыв. — Знаю, знаю: отвратительный жених. Пришёл и начал чушь нести. Ты не обессудь — я из лучших побуждений, — он слабо усмехается, и Азирафаэль теряется меж его век. Остаётся в тусклом золоте. Светлом-светлом. Будто Богиня мягкой рукой разбавляла краску до нужного оттенка. Трудилась долго, без перерывов, чтобы не упустить образ. Херувимы собирались за Её спиной, заглядывали через плечи, ахали и скрывали восхищение за бледными ладонями. Она всех своих любимцев делала сама, не доверяя никому, а после улыбаясь каждый раз, когда Её творение поднимало глаза вверх. Даже если и прятало глаза под чёрными очками. Кажется, Кроули говорит что-то ещё, но Азирафаэль не может разобрать ни слова: то ли мысли облепляют изнутри плотным маревом так, что звук цепляется, повисает и глохнет, то ли Энтони растерял голос в полотне сумерек. Как в детстве, когда ночью Кроули храбрился и специально добавлял в свои истории мертвецов с торчащими костями и синеющими белками. Фелл жался дальше от него, порывался включить свет и просил друга рассказать лучше про более реальных обитателей лесов, но каждый раз замечал, как к концу Энтони понижал голос. Совсем не театрально, чтобы лишь сильнее напугать Азирафаэля или сыграть на внезапном увеличении громкости, а будто тот самый покойник, что оживает на годовщину своей смерти, медленно ковылял за его спиной и тянул дряхлые руки к его горлу. Как будто мальчик, который щурил глаза и тихо посмеивался, когда Фелл пытался добиться, что всё сказанное — неправда, боялся. Конечно, после он выпутывал Азирафаэля из простыней и покрывал, прижимал к себе за дрожащие плечи и долго-долго смывал с его щёк тревогу словами о том, что он соврал. И шептал так быстро, словно и с себя заодно. Кроули коротко вздыхает, и звук окончательно затихает, падая на простынь между ними и свёртываясь. Азирафаэль видит, как он замирает и напряжение оседает на бровях, скулах, кончике носа. Фелл протягивает руку быстрее, чем желание оформленной мыслью бьёт по сознанию, и накрывает чужую ладонь, вжимаясь пальцами в слабый холод между жил. И не остаётся между переплетением ничего: ни боли в груди, ни страха, что следующий вдох окажется последним, ни скукоженного отвращения к собственной слабости. Всего пару секунд, что расстилаются по плечам напускным спокойствием. — Спасибо, дорогой мой, — у него едва губы шевелятся, но Фелл знает, что Кроули услышал его: где-то над ним размякает улыбка, капая теплом на его макушку. — Ты представляешь? — Азирафаэль распахивает дверь и резким движением откидывает назад. От хлопка спасает только повисший на ручке рюкзак. — Ты представляешь: Мишель поцеловала меня! — Азирафаэль падает спиной на кровать, пачкаясь в чёрных складках. — Мишель? Кто это? — Энтони захлопывает и откидывает книгу, позволяя ей смять классификацию голосеменных и неуклюже развалиться у тумбочки. — Ты правда не помнишь? Я же столько тебе рассказывал о ней, — Фелл переворачивается набок, щекой прижимая однотонные клетки без узоров. — Она член совета старшеклассников. С седьмого класса ещё. Или с шестого. Давно, в общем. Я ещё месяц назад даже подумать не мог о том, что заговорю с ней! Она ведь такая замечательная, такая умная, организованная, всё успевает, а я, — Азирафаэль морщится, тут же стирая кислую эмоцию ладонью ото лба до подбородка, — а я только и умею, что зубрить и быть паинькой. Кроули фыркает и, выуживая книгу с поворотом всего корпуса, оставляет на полу замечание о том, что Мишель его — пустоголовая курица, которая ни одного локона Фелла не стоит. Азирафаэль слишком увлечён своим рассказом, чтобы обратить должное внимание. — И помнишь, я тебе говорил, что она ко мне подошла и сказала, что я могу ей помочь с одним школьным проектом. Я же умный — она назвала меня умным, ты представляешь? — Энтони ему однажды обещал завести отдельную страницу в конце тетради, чтобы отмечать каждый раз, когда он его умным называет, — и, значит, могу всё сделать наилучшим образом. Нам же надо выиграть в рейтинге классов и обогнать эту стерву Вельз, которая даже не слышала о том, что такое честная борьба. — Это она тебя научила? — морщится Кроули. — Ты про что? — «Стерва»? Серьезно? Ангел, да ты слов таких месяц назад не знал, а тут в обиход вошло. Ничего не смущает, нет? — А почему должно? — А почему нет? — Ладно, — Азирафаэль переворачивается на спину и, слабо отсвечивая неизбежно-смущенным, пересказывает все подробности развития их с Мишель отношений. Как они стали ходить вместе на собрания, как после уроков оставались и составляли планы, как в выходные встречались, чтобы подготовить речь для очередного культурного мероприятия, а в итоге обсуждали раннее творчество Бальзака. Конечно, больше говорил Азирафаэль, а Мишель слушала, но Фелл чувствовал исключительность рядом с серым приталенным пальто, на четверть фута выше его. И обращённым в его сторону, что самое важное. — Бред всё это, ангел, — Энтони прерывает его на моменте, где Мишель остаётся с Феллом в одном классе, усаживается напротив, поставив стул спинкой к парте, и упирает локти между ними. — Что? Почему, Кроули? — Ты, что, правда не сечёшь? — он оказывается на ногах быстрее, чем Азирафаэль успевает коснуться его плеч очередным непониманием или цепкостью пальцев. Зато быстро замечает, как Энтони хватает очки и неловким, ещё не отработанным движением пытается надеть их. — Не смей при мне это надевать! Ты от кого угодно можешь прятаться за своими стёклами, но не от меня! — обида в его голосе бьёт по рукам, и Энтони сдирает душки с глаз, швыряя ангелу в руки. Кроули только начал прятаться за темными стёклами. То ли от мира, то ли себя — Азирафаэль по частоте ещё не смог до конца определить. — Ты думаешь, я ее не знаю? Вот скажи, — Энтони замирает напротив, — что между вами сейчас? Азирафаэль приосанился, разминая пару звуков на языке. — Если скажешь «любовь», я тебя ударю, честное слово. Азирафаэль насупился. — Я уверен, что она каждого такого себе в блокноте звёздочкой помечает, — у Энтони голос становится кислым. — Плюс один идиот, который повёлся и укрепил моё самомнение, которое скоро уже в здание школы влезать перестанет. — Ты несёшь полную чушь, Кроули, — Фелл слабо морщится и дёргано пытается прижать кисти к себе, когда Энтони тянется к нему. Но успокаивается, когда тот всего лишь возвращает очки на тумбочку. — Моё дело — предупредить. А потом долго и упорно отпаивать тебя всем, что есть, когда ты приползёшь ко мне с разбитым сердцем — или глазом, скажи «спасибо» будущему её ухажёру. «Идиот. Зачем я вообще к тебе пришёл?» — всё, что оставляет Азирафаэль на пороге его комнаты — хлопнуть дверью ему, конечно, не удаётся. У Азирафаэля всё валится из рук с самого пробуждения: он роняет на кафель в ванной щётку, мажущую трёхцветным хвостом с привкусом мяты, и заходится таким кашлем, что Кроули стучится и спрашивает, всё ли в порядке. Фелл сквозь жадные вдохи говорит, что с ним всё хорошо, и хриплая улыбка остаётся на его губах, когда он представляет своего друга с потешно-обеспокоенным выражением. Всю последовательность их утра Азирафаэль тоже рассыпает под ноги, а после не может восстановить нужный порядок. Как будто ещё пара связующих моментов была утеряна. Закатилась под шкаф, слилась с бахромой ковра, разбилась, заливая пол концентрированным цветом. Фелл помнит, как Кроули вручил ему тёмный костюм и тут же попросил не начинать философствовать на тему антиподов, когда Азирафаэль заметил, что он в белом. А потом неразбериха, и Кроули осторожно тормошит его за предплечье, говоря, что они уже приехали. — Ангел? Ангел, ты со мной, или небеса опять вызывают? — Азирафаэль быстро поворачивается, сбивая пружинящими кудрями задумчивость. Кажется, даже оправдываться начинает. Энтони качает головой, шутит, что всё к чёрту в загородную резиденцию летит, потому что предки завещали не видеться перед свадьбой, и ждёт, пока Фелл, наконец, кивнёт ему. Как будто его затопило жидким вакуумом, размочило слух и притупило зрение. Азирафаэль через повышенную плотность тянет ладони к чужому голосу, хватаясь и стараясь удержаться. Так его точно выбросит на поверхность. Всё в порядке, — беззвучно проговаривает Фелл, когда Кроули подаёт ему руку, помогая выйти. Это правильный исход событий, — бессвязным шумом между губ, когда Энтони придерживает тяжёлую дверь и осторожно подталкивает. Созвучно со спасением в твоей ситуации, даже если ты ломаешь его жизнь, — изгибается вдоль ротовой щели, когда Кроули что-то быстро говорит ему — кажется, просит немного подождать и вынырнуть из волнения, чтобы сделать глубокий вдох, — и тянет его к стойке. Азирафаэль тут же цепляется взглядом за рваную рыжину, задумчиво вздыхающую и жалобно высказывающую бумажным стопкам просроченное недовольство. — Ох, Энтони, голубчик мой пожаловал, — локоны, чтобы нарисовать которые взяли самый яркий карандаш, разлетаются, и отброшенные наверх очки тонут в них, когда Кроули облокачивается на передний край стойки. — И Вам доброго дня, мадам Трейси. — Я, когда твою заявку увидела, глазам не поверила, — Азирафаэль ловит пальцами кисти, вслушиваясь в её голос — как забытый день в жарком лете. — Ты и замужество? Это же вещи несовместные! Думала, что ты ещё меня в холостяках переживёшь. — Да что Вы такое говорите, в самом деле! — усмехается Кроули. — А это что за милейший джентльмен? — взгляд из-под ресниц с плохо проклеенными кончиками оглаживает Фелла. — Дайте мгновение припомнить, — мадам Трейси роняет хлёстким движением очки на глаза и шелестит губами. — Азирафаэль Фелл? Точно-точно, припоминаю. Мне о тебе Энтони столько рассказывал. — Да, да, это Азирафаэль, — отвечает вместо него Энтони. Фелл благодарен ему, чувствуя, что ни одно слово по иссохшему горлу не пройдёт. — Неужели? Я поверить не могу, что ты смог наконец этого ангелочка завоевать. Нет, я нисколько не сомневаюсь в твоих способностях обольщать всех направо и налево, но этот — просто чудо с небес. А ещё учитывая всё, что ты мне рассказывал. Ах, любовь-любовь, — она прижимает руку груди и с короткой задержкой вздыхает. — Успокойтесь, мадам Трейси, в самом деле. Я же Вам говорил, что это нужно только ради лечения Азирафаэля. Фелл не был уверен, что подобное следует рассказывать работнику бракосочетательного органа. Но, кажется, Кроули знал эту леди достаточно, чтобы их союз не признали недействительным в ближайшее время. — А, — протянула Трейси, цепляясь пальцами за переброшенную через шею нитку, — совсем запамятовала. Но это всё равно ничего не отменяет, если ты понимаешь, о чём я, Энтони. — Благослови Боже эту женщину, — выдыхает Кроули и слабо заходится улыбкой, когда она ставит широкую размашистую роспись в своём журнале, просит немного подождать и скрывается за приоткрытой дверью за спиной. — Всё будет хорошо, дорогой мой, — Азирафаэль успокаивает ладони на предплечье друга, чуть сжимая. — Кажется, это я должен тебя успокаивать, а не наоборот, — Энтони не скрывается за очками, и Азирафаэль замечает, как его взгляд сползает на светлый воротник. — Ты же помнишь, что в клятве всё строится по принципу обоюдности? — В беде и здравии? — Именно. Кроули пусто ловит губами воздух, не решаясь оспорить. Только глаза поднимает, а Азирафаэль не может найти в себе силы, чтобы первым отвести взгляд. Как будто разорванный контакт будет ощущаться лопнувшей кожей, порванным горлом, бессилием и асфиксией без права голоса. Как вправленная кость без наркоза, как разбитый хрящ до ошмёток крови. А Фелл слишком боится боли, чтобы попробовать. Он смотрит, смотрит, смотрит, впивается и не может разомкнуть зубы, разжать пальцы, когда мадам Трейси зовёт их, а Кроули ведёт его. Он не помнит, как мышцы в груди тянут плевру на себя, как сердце замирает на доли секунды — ему ведомо только одно слово, один слог. Интуитивно понятный, заведомо правильный. Очерчивающий язык и помещающийся на самом кончике. Бешеный символизм многих веков разевает пасть перед ним в торжественности речи мадам Трейси, изгаляясь, метафорами под ноги стелется, когда им сулят счастье — формальность, которую Фелл не слышит. Он весь отдаётся одному чувству. Что заставляет смотреть, а Азирафаэль добавляет — нельзя прерывать. Любовь, союз, море без края и две души, что забыли, что такое шторм рядом друг с другом. Искренность и единение. Отсутствие начала и конца в их чувстве и серебре кольца. И вопрос. Про готовность, про ответственность и собственное желание. Азирафаэль взглядом прослеживает слово «да» на чужих губах, чтобы выдохнуть свой ответ через миг. Да. Да. До конца своей жизни да. До дна того океана и до последнего облака над землёй. Да, я буду твоим. Азирафаэль не знает ничего о том, что чувствует, когда новый вдох заменяет прижавшийся к нему Кроули. Сомкнувшиеся веки заменяют пальцы, что сжимаются сильнее, и чужие ладони, что накрывают шершавым тёплым спокойствием.