сказка в заднем кармане брюк

— Послушай, — Кроули слабо прижимает бокал ко лбу, — если не было бы этих банальных идиотских клятв. Они не звёзды — никому так явно не нужны. Просто представь. И если надо было бы что-то сказать от себя. У тебя есть идеи, что бы ты такого смог изобрести? Ты же черт знает сколько в своей библиотеке проработал — точно смог бы что-то придумать. Азирафаэль размякает в улыбке, тут же смахивая её расстёгнутым рукавом рубашки, когда стекло проскальзывает по коже и Энтони с неявно выраженным недовольством в движении возвращает бокал на место. Он старается зацепиться за то, как Кроули окунает взгляд в вино, медленно полощет и после сыро водит напротив — на него точно не натыкается. Прошло всего ничего с того момента, как Азирафаэль мог официально называть Кроули мужем. Всего ничего и несколько бокалов красного в Энтони. Если честно, даже себе Фелл до сих пор не смог объяснить, что всё происходящее — это его новая реальность. Что это добровольное решение Кроули и необходимый шаг для достижения их общей цели. В ней у Азирафаэля всё хорошо, улыбка на губах и подтверждённая ремиссия. Не то чтобы получалось очень хорошо. Да, Энтони всегда был тем, кто на всё готов, лишь бы помочь и спасти. Но отчаяние уже оплатило пожизненную аренду у него под рёбрами. Он только мог вновь пытаться проморгаться. Может, это правда, что за веками вновь окажется его старая квартира и календарь с отмеченной красным датой смерти? Азирафаэль с трудом концентрируется на словах друга, тут же бросая в заболоченную страхом голову мысли о клятвах, и поднимает глаза. Даже правда старается не возвращаться к жизни, которую он оставил. Точнее, которую у него отняли. Фелл прекрасно понимает, что другого варианта у него попросту не было. Сколько бы телевиденье ни кичилось фальшивой — он в этом теперь уверен — статистикой выздоровевших в его стране. Где он родился, вырос и почти задохнулся. Но Азирафаэль всё ещё до покалывающих ощущений под пальцами — вмятина на внешней двери, потёртость дивана около подлокотиника, рельеф крана холодной воды — скучал. Так было привычнее. Так было роднее. Даже если лучший друг его детства был рядом одним голосом. — Ангел? — голос Энтони булькающе стекает до Фелла, касаясь ступней и мокро тычась глупым преданным котом. — Да, да, дорогой, я задумался, извини, — Азирафаэль тянет на руки вздувшийся звук, гладя по направлению шерсти и успокаивая — Кроули отзывается чем-то удовлетворительным. — Ты же спрашивал про клятву, да? — он ловит бесконтактный кивок Энтони. — Хорошо, хорошо. Ты как в детстве. Когда, помнишь, ты рассказывал ситуацию, а после спрашивал, что я бы делал. Или сам мне варианты ответа давал. — У тебя всегда всё было слишком скучно и правильно, — фыркает Кроули через стекло. — Поэтому, знаешь, я бы сказал, что в тебе есть та смелость, которой мне всегда не хватало, — Азирафаэль коротко касается тонкого серебра на безымянном. — Ангел, для тебя бросить всё и уехать в другую страну — это край смелости, — Фелл опускается взглядом на кольцо в нескольких метрах напротив себя. — И напомни, где ты сейчас? Азирафаэль выдыхает и растворяет на языке последние сказанные слова, чтобы восстановить ритм. — Я бы точно сказал, что я знаю тебя большую часть своей жизни. Возможно, даже целый блок этой теме посвятил. Мол, раз этот мир подарил мне тебя, то я должен суметь сохранить. Закончил бы благодарностью тебе за то, что ты появился в моей жизни. Или за всё — может, даже с примерами, — Фелл знает, что Кроули остро усмехается, потому что вспоминает один из тех дней цвета желтых школьных стен, когда Азирафаэля опять решила избить компания борцов за ученическую справедливость или когда его заперли по ошибке в классе. Энтони тогда залез через окно и вальяжно уселся за парту позади почти плачущего Азирафаэля, чтобы тот, оборачиваясь, начал успокаиваться и, может, даже улыбнулся. — «Спасибо, что доверяешь мне себя» — это была бы вся моя речь, — говорит Кроули быстрее, чем Фелл успевает вспомнить, что ещё включается в подобного рода признания. — Может, ещё что-то про судьбу, но вряд ли, потому что такая тема, что немного переборщишь — и уже сидишь философствуешь на тему бытия. Увольте от подобного. — Так сухо? — Так лаконично, — кидает Энтони на удивлённый взгляд друга. — Помнишь русского своего? Который писал рассказы? — Ты не поверишь, дорогой, но русских писателей в моей коллекции было более, чем достаточно. Не мог бы ты уточнить? — Да всё ты понял, ангел, — не выделывайся, — Кроули позволяет себе отпустить только половину отяжелевшего в лёгких вздоха. — Ладно, я что-то уже плохо соображаю. Не то что в молодости стал, — Азирафаэль хочет уточнить, правильно ли понял посыл Энтони, но тот, упираясь расставленными пальцами в подлокотники, медленно поднимается, проворачивая основание ладони около глаза и вытягивая другую руку с натянутой на себя кистью. Фелл только касается шеи, и губы окрашиваются неловкостью последней улыбки. Он надеется, что у них всё же хватит времени, чтобы выяснить все недомолвки между ними. Кроули уносит на кухню пустой бокал, а его кресло сохраняет рельеф недосказанности, продавливающий черную обивку. — Да, я смотрю, не зря я тебя сюда позвал. Азирафаэль захлопывает очередную книгу, зажимая пальцем нужную страницу, и оборачивается. Конечно, чтобы убедиться, что Кроули ухмыляется, опираясь плечом о косяк. — Я поверить не могу, что ты хотел всё это выбросить. Это же сокровища! — Фелл облизывает улыбку, пахнущую новым сюжетом про становление юного героя. — Это пылесборники, которые никому не нужны уже много лет — я не уверен, что даже мои родители хоть раз сюда заходили, чтобы себе на вечернее чтение что-нибудь подобрать, а не облюбовать себе местечко для плотских, — Азирафаэль морщится и замахивается на Кроули книгой, чтобы тот со смехом и обещанием замолчать поднял руки. — Не швырну только из-за того, что книгу жалко, а не потому что обложка жёсткая и страниц под пятьсот, — фыркает Фелл и откладывает, раскрыв на нужной странице. — Можешь этой, — Кроули цепляет сборник сбоку от себя — он небольшой, и на него явно поскупились даже хорошим картоном. — Какие-то сказки, — он щурится на обложку с расслоившимися краями и кружевом завитков в названии, а после легко кидает Азирафаэлю — за особую жесткость, проявленную к рукописям, могут и покарать. Например, перестать разговаривать на несколько недель. Фелл тянется всем корпусом и тут же обжигает интересом дешёвые страницы с нечётко пропечатанными буквами. Даже Кроули случайно задевает — он только улыбается и, успокаивая ладони на локтях, смотрит на друга с той же бережностью, с какой пальцы Фелла касаются верхних правых углов. Азирафаэль замечает только спустя пятый десяток скоро перелистанных страниц. Энтони без очков, и Фелл ловит в его взгляде и на подрагивающих губах явный вопрос. Зная, что друг с очень маленькой вероятностью начнёт сам, он кивает. Как разрешение, как желание услышать и принятие полным авансом. — Можно, ангел? — Кроули требуется ещё несколько минут, прежде чем он отталкивается бедром от двери и размыкает руки, сначала притянув их к себе, а после чуть опустив. Азирафаэль отдаёт ему ещё один кивок и, отложив книгу, быстро оказывается около друга, привычно укалывая голову на острое плечо — Энтони всегда был выше его. Пару лет назад Фелл даже завидовал, пытаясь всегда держать спину ровно и ходить чуть поодаль от Кроули, чтобы разница была не так сильно заметна. Но после нескольких разговоров с Энтони, после подтверждённых мамой, в которых было выяснено, что его рост прекрасен, он стал чаще оказываться около своего друга. Кроули легко водит по его спине широкой ладонью, и Азирафаэль закрывает глаза, стараясь не думать о том, что всего через пару месяцев его уже не будет рядом, прежде чем отстраниться. Кроули был согласен пойти с ним — Азирафаэль и так, по его словам, волновался слишком о многом. Феллу даже просить не пришлось — после наводящего вопроса о незнании тонкостей работы медицинской системы этой страны Энтони сказал, что тот может не переживать. Он будет рядом. После шутки о том, что он не даст выщипать пёрышки своему ангелу, Азирафаэль впервые за пару дней позволил себе рассмеяться. Фелл расплачивался с болью завалявшимися остатками счастья, распиханными по карманам, получая сдачу кошмарами и страхом. Иногда ему начинало казаться, что ничего другого в его жизни нет. Да и не было никогда — о том, что будет, говорить он почти боялся. Какая вероятность, что всё это будет уже без него? Что Кроули будет праздновать повышение в одиночестве, что осталось всего ничего и Энтони придётся выбрасывать простынь, на которой он спал? Каково это — остаться жить только по праздникам и свободным дням, когда удобно приехать на кладбище? Каждая новая мысль сильнее вгрызалась в него и оставляла в следах от зубов желание закончить всё уже сейчас. Кроме тревоги и бессилия Азирафаэль чувствовал ещё и вину. Кроули следил за ним, стараясь хоть как-то успокоить друга и помочь чувствовать себя лучше. Когда Азирафаэль не мог уже слишком долго заснуть, пока на его горле проступали продавленные синяки от гнилых пальцев паники или тот снова пытался доказать Кроули, что не достоин помощи, Энтони садился рядом с кроватью, иногда даже на пол и совсем рядом, и начинал говорить. Он не ждал, что друг ответит — просто рассказывал о чём-то. О том, как связаны красные водоросли и желе, о том, как их президент, когда устаёт, перестаёт выговаривать слова с рычащими или о том, что Азирафаэль правда выглядел очень потешным, когда показывал фокусы на школьном концерте. Фелл молча слушал, забывая на пару едва касающихся его плеч мгновений, что ему назначили операцию через два дня и что наутро ему уже надо будет ложиться в больницу. — Операции ты тоже боишься, да? — Кроули постукивает по кромке руля, не смотря на Фелла. На сиденье позади него сумка с документами, уже выписанными лекарствами, тапочками и любимой рубашкой. Пакет с зубной щёткой и пастой с запахом сомнительного букета полевых цветов, про который Азирафаэль забыл после очередной прочитанной статьи про медицинские неудачи, Кроули ещё сказать не успел. — Да, — с уставшим выдохом роняет Азирафаэль. — Я знаю, да, что без неё я умру ещё вероятнее, но что если я не очнусь от наркоза? Или что-то пойдёт не так? Врачебная ошибка? Или просто стечение обстоятельств? — Фелл слишком быстро отдёргивает руку от чужих пальцев, вымазанных в мнимом спокойствии, — на коже остаются полукругами свидетельства страха. — Так-так, сбавляем темп, — Энтони поднимает руку, возвращая её к себе, и с круговым движением сжимает ладонь в кулак. — Азирафаэль, послушай: я не могу гарантировать тебе, что всё пройдёт идеально. Как бы мне этого ни хотелось. Конечно, я могу сказать, что тебе не о чем волноваться, что всё в любом случае будет замечательно и всё в таком духе. Но я не хочу лгать тебе: я не могу обещать тебе этого. Но что я точно знаю, так это то, что я доверяю тебя очень хорошему врачу, с котором я лично знаком уже далеко не один год и который вытащил кошмарно много людей. К нему пару раз в год наведывается «да, точно сдохнет через месяц-два», так ещё и «я бы тебе советовал даже не пытаться» периодически заглядывает. Так что всё не так уж и плохо. Азирафаэль цепляется за край жилета, замечая это далеко не сразу — скоро там точно останутся следы. Он почти задумывается о том, как после восстановить ткань — ах, да, он ведь не доживёт. — Я знаю, что тебя это сейчас мало успокоит, — Кроули продолжает быстрее, чем Азирафаэль успевает слепить из податливой паники без цвета очередной оформленный страх, — но помни, пожалуйста, что ты не обязан проходить через всё это в одиночку. Все твои переживания более, чем оправданы, и я буду, как смогу, помогать тебе не утонуть в них. Сейчас, кроме слов, могу ещё предложить вместе найти самый вкусный йогурт в том круглосуточном магазинчике. У нас ещё есть немного времени. Я бы, честное слово, соблазнил тебя на один-другой фисташковый эклер, но, увы, — Энтони свёл брови к переносице с громким вздохом — Фелл не заметил, как едва прикусил улыбку на губах, — диета превыше всего. Вот вылечишься, я тебя обещаю, что у тебя не то что новая жизнь начнётся — у тебя самая сладкая жизнь начнётся. — Дурак, — теплый звук оседает по плечам Кроули, и Азирафаэль заставляет себя поверить и в этот вариант. Оказывается, что подобные самоубеждения рушатся с летящей во все стороны пылью при первом же взгляде на потёртую кожу сидений в приёмной. И увеличивается прямо пропорционально уходящим вверх этажам. Конечно, Кроули не пустили. Фелл поднимается один, чувствуя отпечаток обещания зайти при первой же возможности. Всего шестой этаж, а легкие уже горят — то предчувствием, то осколками боли. Врач замечает, как он бледнеет, предельно быстро. Азирафаэль только и успевает запомнить, что зовут его Рафаэль и Кроули скоро пустят — он обещает. Будь у него чуть больше сил, Фелл бы узнал, как он понял, о чём нужно сказать. Он просто кивает и ставит сумку на пол перед своей койкой. К нему обещают скоро зайти, чтобы рассказать об обследованиях, которые необходимо пройти до операции. Азирафаэль устало тянется за тапочками: найти получается только один, прежде чем он начинает морщится от рези чуть ниже горла. Он сжимает махровую ткань в ладони и медленно заваливается набок, напрягая челюсть, чтобы сгладить боль при новом вдохе. Время рассыпается за его спиной, и он закрывает глаза, чтобы переждать. — Не боишься, что тараканы заползут? — Азирафаэль вздрагивает и поднимает голову, чувствуя тяжёлую пустоту в груди. — Тихо ты: я шучу. Нет тут никого, — Фелл с трудом соединяет свою потерянность в мыслях и боязнь насекомых. Кроули садится у его ног и поправляет очки — понятно, что волнуется почти так же. Он с короткими перерывами начинает навешивать на пропахшее цветочной отдушкой молчание попытки успокоить. Себя — почти в той же степени. Только слова выходят слишком ломкими и осыпаются у поджатых к груди коленей, едва успев сползти с губ. Энтони говорит долго — или Феллу только кажется. Он не знает. Всё, на что его всего хватает, это один единственный вопрос. Липкий, так что мысли тут же склеиваются, а губы едва могут двигаться. Но Азирафаэлю, чёрт возьми, надо узнать. Даже, если после всё будет хорошо, даже если операция пройдёт удачно, а если нет — это знание останется последним его отпечатком на больничных подушках. — Почему? — Азирафаэль перестал слушать ещё на прошлой паузе. Он даже не знает, о чём говорил Кроули. Это не важно — сейчас не важно. — О чём ты, ангел? — Энтони поворачивается к нему, и Феллу хочется оглохнуть от того, насколько он привычно не делает остановку перед обращением. — Почему? Почему ты всё это делаешь? — он коротко ведёт подбородком из стороны в сторону. Он сам слишком запутался, слишком устал — скоро не хватит ни сил, ни желания вновь вдохнуть. — Ты на столько готов ради меня — так не бывает просто так. — Ты мой лучший друг, которого я помню дольше, чем себя. Ты очень дорог для меня, разве этого недостаточно, чтобы помочь тебе? Я почти ничего для этого не делаю — всего пара формальностей и старых связей, — Кроули горбится сильнее, чем обычно, и Фелл быстро роняет взгляд — черт возьми, почему его движения рук, эмоции мазками на лице, голос по звукам — всё роднее, чем должно быть, ближе, чем представить можно? — Да боже: на лучших друзьях детства не женятся! — Азирафаэль отбрасывает смятый край с отозвавшейся в пальцах усталостью. Он не выдерживает, он чувствует, как рвётся не по швам что-то нежное под рёбрами. — Это нужно для мед.страховки. Так ещё так меня к тебе пускают — просто кому-то врачи со скрипом двери открывают. Так что одни плюсы. — Нет, Кроули, так не может быть. Почему? Скажи мне — я достоин знать это. Я, может, вовсе от этой операции не очнусь, — Азирафаэль не чувствует, что контролирует себя, что не скажет ничего лишнего, что его голос не будет срываться так, что ничего не разобрать, что это разговор правда имел право на существование, что имело смысл говорить об этом. — Тихо, — у Кроули получается куда лучше — Фелл потом найдёт себе оправдание. Обязательно. Когда позволит себе успокоиться — или Энтони успокоить себя. — Нет, я не успокоюсь, пока ты не скажешь. Меня жизнь ненавидела всё своё существование, и тут почему-то ты решаешь спасти меня. Тащить за собой и всё делаешь для меня. — Я всегда заботился о тебе, — когда Азирафаэль почти всхлипывает, чувствуя, как всё внутри рвётся, расшатывается и валится вниз, Кроули выдыхает. — Хорошо, хорошо. Я скажу тебе, почему я выбрал именно этот вариант, ладно. Только при одном условии. Я сделаю это после того, как ты полностью будешь здоров. Идёт? Азирафаэль не отвечает и только сильнее поджимает к себе колени. От того, как бережно Энтони говорит с ним, ему хочется закричать — только это не поможет. Кроули только сильнее начнёт волноваться, но точно не скажет — он упрямый, хуже самого Дьявола, ещё с детства. Это бесполезно. Фелл уже чувствует на языке вкус просьбы уйти, как слышит мягкое шуршание около себя. Он поднимает глаза и замирает, смотря на потрёпанные уголки и переплетенье букв на старой обложке. боже быть не может Это ощущается как вновь задышавшая мечта, как восстановленный замок из песка, как идеально подошедшая к плюшевому боку заплатка. Он забывает обо всём, кроме книги перед ним, которую он не видел столько лет. — Боже мой, — у Азирафаэля едва хватает сил перенаправить вмиг закипающий поток удивления в путающиеся слова и попросить, почти начать умолять Кроули почитать ему. Конечно, тот не отказывает, открывая первую сказку.