Твой душою и телом кпт. Пауль Фриш».
Да, Амалия фон Левенштейн втайне от родителей обручилась с драгунским капитаном и нынче ночью собиралась с ним бежать. Любовь их зародилась и расцвела год назад, когда драгунский полк, ожидавший отправки на поля Семилетней войны, остановился на постой на землях Левенштейнов. Статный молодой капитан покорил девичье сердце с первого взгляда — и сам не остался равнодушен к нежной красе Амалии. Скоро молодые люди поняли, что не могут жить друг без друга. Однако путь к счастью преградил им самый вздорный из предрассудков: неравенство происхождения. Спесивые барон и баронесса полагали, что чести стать мужем Амалии достоин лишь владетельный князь, граф, самое меньшее такой же барон — но никак не младший сын альтенбургского часовщика! Осмелившись просить руки их дочери, капитан Фриш встретил лишь ледяной, презрительный отказ. Бессильны оказались слезы и мольбы прекрасной Амалии: как часто водится у родителей, отец и мать твердили, что она дурочка, не понимает, что для нее лучше, и, когда повзрослеет и поумнеет, сама будет их благодарить. Амалия смирилась… но лишь для виду. Весь прошедший год она жадно ловила новости с театра военных действий, с замиранием сердца слушала известия о сражениях и потерях. Втайне от всех Пауль слал ей весточки — в каждом письме осыпал страстными признаниями и клялся, что рано или поздно сделает ее своей женой. Наконец, получив отпуск по ранению, он вернулся на родину и без особой огласки поселился в Мозеле, поближе к своей возлюбленной. Настало время исполнить замысел, о котором влюбленные давно уже сговорились в переписке: тайно обвенчаться. Но как Амалии ускользнуть из замка незамеченной? Девице ее положения и воспитания не подобает выходить в одиночку за стены отчего дома, и попытка бежать сразу привлечет к себе внимание. В замке полно слуг, и у многих острые глаза и длинные языки. Даже ночами, из опасения разбойников, в замке дежурит сторож: от заката до рассвета не смыкает он глаз в своей надвратной каморке и, если увидит девичью фигурку, что проскальзывает через калитку в стене или перебирается по шаткому мостику через ров, — сразу поднимет тревогу. Это препятствие казалось неодолимым. Но пылкие желания делают нас изобретательными в достижении цели, а любовь даже робкому сердцу девы придает мужества; и вот, вспомнив, что близится День Всех Святых, Амалия предложила план, вызвавший у Пауля трепет и почти что преклонение перед возлюбленной. Она пройдет через замок и беспрепятственно его покинет, переодевшись Падшей Монахиней! В роковую ночь, когда все обитатели Левенштейна сидят, запершись, в своих покоях, дрожат и молятся о том, чтобы скорее наступил рассвет, Амалия сможет пройти через весь замок, никого не встретив. А если кто-нибудь и попадется навстречу — неужто ему хватит духу остановить привидение или даже к нему приблизиться? Через горничную, посвященную в секреты своей госпожи, Пауль передал необходимый «реквизит»: глухое светло-серое платье из грубой саржи, схожее со старинным монашеским одеянием, и белый четырехугольный чепец. Примерив головной убор перед зеркалом, Амалия осталась довольна: «крылья» его надежно прикрывали лицо, так что хозяйку чепца нельзя было узнать, не подойдя к ней вплотную, — а в страшно изуродованное лицо призрака точно никто заглядывать не станет! — Цепей раздобыть я не сумела, — заметила горничная, — зато стащила на кухне пару сковородок и поварешку: тоже отменно гремят! Несмотря на свою тревогу, Амалия рассмеялась. — Милая Трудхен, где ты видела призраков с поварешками? Горничная, перекрестившись, пробормотала, что отродясь никаких призраков не видела, ни с поварешками, ни без, и, ежели Господь будет к ней милостив, надеется и впредь не видать никого из этой братии; а Амалия продолжала: — Мне не нужно шумом привлекать внимание гостей; все, чего я хочу — как можно быстрее и незаметнее выскользнуть из замка. А если меня все же кто-нибудь заметит, постараюсь пострашнее застонать! Времени до ночи оставалось еще достаточно. Присев за бювар, Амалия написала прощальное письмо родителям — не длинное, но со множеством помарок, зачеркиваний и пятен от слез; собрала и связала в узелок белье, драгоценности и молитвенник, а затем взялась за иголку и вместе с горничной начала трудиться над саржевым платьем, подгоняя его по фигуре. Гроза за окном не унималась; гром уже стих, но по-прежнему ослепительно сверкали молнии, выл ветер и хлестал в окно дождь. Страшно даже подумать о том, чтобы выйти из дому в такую непогоду! На душе у Амалии было смутно: к прежним тревогам о том, какое горе принесет побег отцу и матери и смогут ли они ее простить, прибавились новые. Чем ближе подступал роковой час, тем яснее представлялись ей опасности, сопряженные с ее предприятием. Вот она оскальзывается на мокром от дождя мостике и падает в ров — и никто не приходит ей на помощь… Или ветхая ступенька лестницы, ведущей к калитке, через которую Амалия надеялась ускользнуть, подламывается под ногой, девушка оступается и катится вниз, по дороге ломая себе кости… Или, заплутав в темноте, выходит не к тому краю рощи — туда, где ждет ее не Пауль в карете, а, например, стая волков или очень вовремя забредшая в эти края шайка разбойников… Но более всего тяготил ее страх встретиться с настоящим призраком. Что сделает Падшая Монахиня с самозванкой? До сего дня привидение Левенштейна оставалось для Амалии темной, безликой фигурой, вызывающей лишь боязнь и робкое любопытство. Но теперь, когда она узнала имя Монахини, когда увидела в ней живую девушку, свою ровесницу, что тоже хотела любить и радоваться жизни, но оказалась так страшно за это наказана, мысли о призраке наполняли ее сердце горечью, и Амалия даже стыдилась своего маскарада. «Что ж, — говорила она себе, — ведь не ради забавы я иду на эту хитрость! У меня нет другого выхода. Урсула при жизни знала, каково быть разлученной с любимым — неужели она не поймет меня и не простит?» Часы-ходики на стене звучно пробили двенадцать. Подойдя к порогу своих покоев, Амалия приотворила дверь, осторожно огляделась кругом. Прислушалась. Все было тихо: в коридоре, тускло освещенном настенными факелами, — ни звука, ни движения. Казалось, весь замок Левенштейн погрузился в глубокий сон. Настал решительный миг. Накинув монашеское платье, пониже надвинув чепец и взяв подмышку узелок, Амалия выскользнула из спальни и бесшумно двинулась по коридору.3.
11 августа 2020 г. в 02:23
Гости и хозяева пожелали друг другу доброй ночи и разошлись по своим спальням.
Глубоко взволнованная, возвращалась к себе юная Амалия: грудь ее высоко вздымалась, на глазах вскипали слезы. Не только сострадание к призраку тяготило ее сердце; в истории Падшей Монахини она невольно подмечала тревожное сходство с тем, что переживала ныне сама.
«Бедная Урсула! — думала она. — Что за страшная участь!.. Но ведь оттого она и погибла, что не доверилась своему возлюбленному до конца, не решилась с ним бежать! Да и мой Пауль — не злой дух, а человек из плоти и крови, и человек благородный; и сулит мне не призрачные сады и дворцы из арабских сказок, а честную, достойную жизнь!»
Но эти речи, обращенные к самой себе, не могли вполне развеять ее страх.
В покоях Амалии встретила ее верная горничная со свертком в руках.
— Вот это, — сказала она, — передал мне нынче днем мальчишка в деревенской лавке со словами: «Это для твоей госпожи, от кого — она знает». Здесь платье, и с ним записка.
— Дай же сюда, скорее! — воскликнула Амалия.
Почти выхватив у горничной записку, написанную хорошо знакомым почерком, порывисто прижала ее к губам, а затем развернула и начала читать:
«Счастье мое, отрада моего сердца! Все устроено: пастор в Мозеле готов нас обвенчать. Я щедро заплатил ему за помощь и молчание. В ночь Всех Святых, как мы условились, буду ждать тебя на краю рощи с южной стороны замка, в карете, запряженной четверкой вороных, самых резвых и быстроногих во всем герцогстве. С помощью Божьей, если ничто не встанет у нас на пути, завтра на рассвете мы сделаемся мужем и женой — и тогда твоим родителям придется смириться! Высылаю маскарадный костюм для исполнения твоего замысла (о, что за мысль! Ты не только прекраснее, но и умнее, и отважнее всех женщин на свете!). Молю тебя, милая Амалия, будь осторожна: не попадись на глаза настоящему призраку, а еще более — достопочтенным барону и баронессе. С нетерпением жду нашей встречи. Остаюсь