Рассвет того дня был окрашен в до этого невиданный мною алый цвет. Как и цвет волос Эльзы, такой тёплый и страстный. Если бы она подняла голову, то увидела бы прекрасное небо. Если бы подняла…
Сказка о хвосте феи (Fairy Tail)
Я копался в саду под окнами своего кабинета, чтобы отвлечься от тягостных мыслей. Не то чтобы я был влюблён садоводство и познал его вершины, однако иной раз физический труд приносил свои плоды в виде прояснившегося ума, а это гораздо ценнее плодов растительных. Я без конкретной цели перекапывал холодную, твердую землю в одной рубахе и рабочих штанах с бесчисленным количеством заплаток и маленьких дырок. Ветер редкими, но значительными порывами бил по телу сквозь тонкую ткань. Можно позволить себе такое развлечение, когда уверен в своем здоровье. Ну, по крайней мере, пару лет назад я занимался тем же — освободить сознание от лишних мыслей, — и, вроде, остался жив. Уверен, с того момента в моём теле не произошло никаких особенных изменений. Но с появлением Кристины физический труд больше не мог спасти меня от навязчивого беспокойства. Она ведь наверняка осталась таким же скромным, непосредственным, по-детски наивным ангелом, каким я её помнил и любил! Даже осознание, что Кристина, должно быть, чья-то жена не способно было излечить. Я не должен давить чрезмерной опекой… Но как тянулся к ней, как ветка из глубины исполинского дерева отчаянно тянется к солнцу. Прошло слишком много лет, чтобы я этого не понял. Бесспорно, моё отношение к такой перспективе по-прежнему оставалось вещью субъективной, но оно не должно владеть ситуацией. Только холодному разуму подвластен контроль. К тому же, я сам отпустил её, через боль и принятие этой боли — отпустил. И я намеривался сдержать своё слово. Кто знает, вдруг завтра сюда явится виконт с многочисленной свитой и заберет законную супругу. Навсегда. Кто я такой, чтобы ему препятствовать? Возможно, произошедшее — просто случайность, нелепый просчет судьбы, и жизнь Кристины всего несколько дней назад была полна ярких красок, блеска и любви. Я надеялся на это. Правда, подобные мысли посещали меня всё реже и реже — минула неделя, другая, а девушка по-прежнему лежала, сгорая от температуры, на кровати в моём доме. Сердце сжималось, и я злился сам на себя, потому что ей не становилось лучше. Этот сатанинский климат мог сделать с хрупким организмом много ужасный вещей! Я молился и Богу, и Дьяволу каждый день — только чтобы не становилось ещё хуже, чем оно было. Тучи безвольно тянулись плотными вереницами за сильными порывами прохладного ветра. Я взглянул на небо, чувствуя, насколько некомфортно вспотевшей коже под маской. Солнца не было совсем. Но и дождя, я уверен, тоже не будет, потому что его прогонит ветер. Погода, терпеть которую становилось всё труднее с каждым днем, нагоняла тоску. Клянусь, она нагнетала настолько, что я как-то раз с бесовства даже взял пенджабское лассо, а потом рассмеялся от собственного желания удавиться. Хорошо, что это безумство вылилось в юмор. Странный, опасный, но тем не менее юмор. Я давно принял его и приспособился жить со своим развращенным восприятием и «сломанной» душевной организацией, поэтому уже ничему не удивлялся. Однажды даже вычитал интересную поговорку где-то, поэтому, как говорится, чем бы дитя не тешилось… Не было другого выхода, кроме как примириться со своим внутренним дьяволом и позволять ему иногда такие издевательства. Это намного лучше, чем совершенно спустить его с цепи. Я прогнулся в спине, поморщившись от тихого хруста. Что же это происходит? Нужно всё-таки, видимо, чуть больше времени уделять состоянию своего тела, чтобы не слечь раньше времени. Как-никак, а перед самим собой неудобно, что бывший гроза всего оперного театра хрустит костями, как тысячелетний скелет в гробнице. Я задумался, прекратив работу, и не сразу приметил, как ко мне спеша пробирается сквозь ветер миссис Уинтер. Она что-то шептала или тихо возмущалась, отмахиваясь от частичек пыли, летевших с самой дороги прямо в лицо. Я понял это, потому что сам чувствовал, как они пытаются попасть в глаза, и поэтому прикрывал обзор предплечьем у левого виска. Женщина приближалась ко мне, задыхаясь и размахивая от эмоций какой-то тряпкой. — Гос-ин! — Ветер уносил её голос. Я нахмурился, пытаясь понять, что она говорит. — Гос-и-ин! — Что случилось? — Не ожидая, что это будет так звучно и объемно, спросил я, когда пожилая экономка наконец достигла своей цели. — Господин, вот вы где, слава Господу! — Хрипло вздохнула она, продолжая размахивать платком, который я принял за тряпку. Меня это раздражало. Я зло выдохнул через ноздри маски, резко вбивая лопату в затвердевшую землю по самый черенок. Миссис Уинтер вздрогнула и что-то прошептала с испугу. — Что случилось? — Пытаясь быть как можно спокойнее, повторил я, чувствуя, как кровь закипает в жилах. — Что? Говорите же! — Господин, доктор прибыл! — Нашлась она, хватаясь за бок. — Весь дом обыскала, пока узнала, где вы. Идёмте, Господин, пожалуйста, идёмте! Я не медил больше ни секунды. Взяв экономку под локоть, я пошел с ней скорым и широким шагом. Она едва поспевала, но сегодня моё настроение особенно было похоже на дичащуюся, озлобленную лошадь. Оно как будто пыталось сбросить своего всадника с себя. И почему-то я не старался этому сильно препятствовать. — Какой доктор? — Прошипел я на ходу. — Откуда? — Господин, вы же сами просили меня запросить приезд доктора ещё неделю назад! — Изумилась женщина, внимательно разглядывая мои недовольно искривленные губы. Что же, похоже, она думала, что я не вижу этого, раз так пристально следила за ними. Либо любопытная миссис Уинтер заметила страшные порезы на боковой стороне шеи, какие я обычно прятал за воротником и платками, и разглядывала их. Надо ли говорить, в какой степени бешенства я находился? Думаю, что даже не стоит. — Я и записала вас на прием заранее. Мистер Харбинджер назначил этот день. Господин, я всё с вами согласовывала, вы даже сделали какие-то пометки, когда я к вам приходила. Я бы ни за что не стала делать это без вашего разрешения! Я знаю, как вы относитесь к этаким вещам, знаю, как вам важен контроль, иначе вы бы не держали меня здесь. — Но запись была на тринадцатое число… — Выдохнул я, чуть замедлившись. Я желал прервать поток оправданий. Мутные, серебристые глаза экономки блеснули в круглых очках, отразивших мне мою же маску, когда мы взглянули друг на друга. — Сегодня тринадцатое число, господин. — Кивнула женщина. Тяжело вздохнув и едва не простонав от недовольства, я не стал переодеваться, прямиком в рабочих лохмотьях вошел в дом, а после в гостиную. Доктор мерил шагами небольшое пространство перед камином, оставив чемоданчик у дивана. Мистер Харбинджер, фамилию которого я запомнил, но выговорить всё равно не мог, сразу оживился и протянул мне руку. Я не стал её пожимать, обтирая грязные ладони о бедра. Он понял почему, и мы сошлись на кивке головы. — Добрый день, господин Браун… — Тихо ответил мужчина. — Добрый. Что-то страшное? — Не удержавшись, хрипловато спросил я, после чего немного поморщился от своего же голоса. Он звучал ниже и объемнее, чем обычно. Нужно будет попить горячего молока, чтобы окончательно его не посадить сигарами, к которым я последнее время пристрастился с особой охотой. — Пока не смею знать, господин, — выдохнул мистер Харбинджер. — Без вас я не ходил к миссис, только помыл руки. Мои пальцы мелко задрожали от накрывающего гнева. Сделав попытку принять более менее ровную физиономию, чтобы не показывать истинность намерений в искривлении губ, я, надо признать, смог унять полыхающего внутри дракона, хоть и далось мне это с неким трудом. Но я уже не сорвался и не оторвал несчастному голову просто так, как мог бы сделать раньше. Мы поднялись с доктором наверх, в спальню Кристины. Она всё так же находилась без чувств. Какой я её оставил с утра, такой она и была, только, казалось, температура поднялась ещё больше — на ласковых щёчках «цвел» болезненный румянец. Мистер Харбинджер поставил на стул чемоданчик, раскрывая его и что-то ища. Я присел на стул у стены напротив ложа, но долго так не смог продержаться, встав с места и подойдя к ножкам кровати, наблюдая, как мужчина возится со стетоскопом. — Она не приходила в себя? — Спокойно спросил он, постукивая по мембранной головке. Кажется, она называется как-то так. Я читал иногда медицинскую литературу и даже одно время очень интересовался этим делом, следил за тем, какие успехи достигаются изобретателями приборов, но последнее время, особенно последние лет семь, я оставил интерес в покое. Признаться, с некоторой профессиональной точки зрения, новые стетоскопы не имели особенно сложной конструкции. Думаю, раз уж я смог построить камеру пыток с имитацией леса в агонии жертвы, то легко бы сделал такой стетоскоп. Очередная шелуха мыслей, которая отвлекала. Какие стетоскопы? Я не заметил, как ладони вспотели. — Нет, — ответил я, забывая о волне накрывающего раздражения при виде маленькой мисс. — Только немного бредила в первые дни, а после я ничего не слышал. И на прошлой неделе была ужасная температура, миссис едва ли успокоили в тот вечер, когда она начала задыхаться. Я сразу попросил записаться к вам. — Бедняжка, — вздохнул он, осторожно поворачивая её и прослушивая дыхание. Кристина что-то хрипло промычала. Галоп мурашек кинулся по моему позвоночнику. Сердце забилось чуть ли не в самом горле с невероятной быстротой. — Мне очень не нравится, как миссис дышит. Думаю, это воспаление. Нет, знаете, мне всё-таки кое-что смущает в дыхании, но, с большей вероятностью, это именно воспаление лёгких. — Доктор сожалеюще скривил губы, посмотрев на меня. Я нахмурился, разводя руками с немым вопросом: «И что мне делать?». Мистер Харбинджер прочистил горло, открывая какую-то книжку и делая в ней пометки. — У вас пошла третья неделя. Плохо, что барышня не подает признаков своего пробуждения, но я не советую вам отчаиваться раньше времени, господин. У меня кое-что есть, и я это дам. Рекомендую делать некоторые прогревания на травах. У вас есть? — Есть, — с уверенностью, но тихо ответил я. — Замечательно, ещё можете немного подогреть вина: эффективно при простуде и сможет чуть-чуть снизить прогрессию раздражения в горле. Да и для спокойствия полезно. Температура есть, но не такая значительная, — констатировал он, убирая руку ото лба Кристины. — Это ещё не самое тяжелое состояние, которое я видел. — Постойте, дать ей вина? — Несколько скептично переспросил я. — Не подумайте, я ни в коем случае не… — Себе, — тепло усмехнулся мужчина. — Прошу прощения, видимо, я сказал это уточнение в мыслях. Выпейте немного подогретого вина, господин, это облегчит некоторую боль в горле. Пациентке алкоголь нельзя принимать ни в коем случае. — И когда она придет в себя? — Спросил я, кивнув и перетерев от беспокойства ладонями. — Шанс ведь есть на то, что миссис поправится полностью? — Ну не полностью, не так сразу, но есть. И он не такой уж крошечный, как вам может показаться, — доктор странно усмехнулся. — Главное не отчаивайтесь, давайте ей микстуру, — он протянул мне маленький бутылек из темного стекла. Я принял его и рецепт, написанный угольным карандашом, исказившим и без того ужасный почерк. Но, к счастью, мой был не лучше и я смог всё разобрать, — следите за состоянием миссис, и всё будет в порядке, как минимум появится стабильность. Думаю, в следующий раз я уже увижу её хотя бы немного при памяти. Однако, если вас снова будет что-то смущать, то обязательно посылайте за мной и не ждите. Я кивнул, и мы вышли в коридор, когда доктор собрал чемодан. Мы спускались по главной лестнице в большую прихожую, погрузившуюся в некоторый полумрак из-за грязно-молочных облаков, преграждающих свет. Но ту до меня кое-что дошло. Какое воспаление легких? Насколько я помню, пневмонию вызывает организм, попавший внутрь и вызвавший воспалительный процесс. Я не думаю, что дом виконта вдруг накрыла такая болезнь. К тому же, при таком переохлаждении, которое, вероятно, пришлось пережить моей маленькой любви, она бы давно уже скончалась, если бы болела ей ранее. — Разве пневмония не инфекционное заболевание? — Тихо спросил я мужчину, неловко идущего по левую руку от меня. — Безусловно! — Усмехнувшись, ответил он, смотря под ноги. — Но воспаление легких может вызвать и значительное переохлаждение, к которому мы склоняемся. Это и запустило весь процесс. Мышцы пациентки довольно слабые, и я слышу хрип. Я уже встречал такое, поверьте, я имею опыт свыше двадцати пяти лет. Лучше скажите, господин, миссис употребляет алкоголь или, быть может, увлекается курением? — Нет, — я усмехнулся от этой мысли. Нет, кто угодно может схватиться за бутылку, но не Кристина. — Это вряд ли. — Скажу вам честно, — мистер Харбинджер остановился на одной из ступеней. Я спустился ещё на две вниз, чтобы немного поравняться с ним в росте и тоже встал. Врач сощурился, поджимая губы. Суховатое, морщинистое лицо его напряглось. Голубые, почти что бесцветные глаза блеснули от грязно-молочного света в окнах. — Я недоволен тем, что слышал. Конечно, при некотором поражении легких хрип это совершенно обычное явление, но там было что-то ещё. Мне показался некоторый отзвук довольно интересным, я раньше не имел возможности услышать как бы какую-то подложку к нему. Уж не знаю, поняли ли вы меня, однако я это всё говорю к тому, что, возможно, придется ехать в Лондон. Там у врачей есть нужное оборудование, прогресс не строит на месте, и мы ищем новые углы преткновения в области медицины. — Последний срок? — Хрипло выдохнул я, нахмурившись от звучания голоса. — Эта неделя, господин. — Кивнул мистер Харбинджер. — Должна появиться мокрота с характерным рыжеватым цветом, как бы это не было нелицеприятно. Возможна тошнота и даже рвота. Пневмония не могла появиться сама собой, да и это не классический её случай. Ставлю подозрение на то, что есть основа, до которой предстоит добраться, но это уже только со специалистами в городе. Здесь я вам не смогу оказать должную помощь. — Я понял, — тихо ответил ему я, следя за тем, как Адриан несет мужчине его пальто. Мистер передал вещь и тихо удалился. Я поджал губы, стоя возле двери с собирающимся доктором. — Спасибо. — Это моя работа, господин Браун! — Слабо улыбнулся он. — Адриан! — Я позвал мистера, немного отводя его в сторону и прося принести оплату за посещение Кристины. Он послушно кивнул и скоро удалился. — Подождите ещё немного, — врач собирался уйти. — Я понимаю, вы очень нужны и вас ждут, но я прошу всего пару минут. — Вы у меня последние из самых дальних. — Врач натянул на руки перчатки. — Уже почти вечер. К вам непросто добраться, господин, — по-доброму усмехнулся он, но остановился и помедлил. — Господин… — Осмотревшись вокруг, мужчина тихо позвал меня. Я вглядывался в полумрак коридора, высматривая стройную фигуру управляющего и главного камердинера, но, услышав шепоток сбоку, отвлекся, обращая внимание на пожилого доктора. — Что-то ещё? — Нахмурившись, переспросил я. — Пожалуйста, говорите всё сейчас, пока не стало слишком поздно. — Я, безусловно, могу показаться вам бестактным и чрезвычайно любопытным, однако не могу не спросить у вас… — Что-то по поводу миссис? — Нет-нет, на сей раз насчет вас, — я несколько удивился, вскидывая брови вверх. Признаться, я был несколько обескуражен, не сразу догадавшись о причине такого таинственного интереса. — Простите мне, но если я смогу помочь, то… Позвольте, сейчас продолжают работу над препаратами от, возможно, вашей болезни… Я к тому, что в Лондоне открылось несколько новых отделений и… — Нет-нет! — Я неловко и низко рассмеялся от подобного заявления. Бесспорно, я понял, куда он клонит, и в этом не было ничего удивительно, судя по тому, куда катится проклятый людской мир. Однако я — его исключение. Мистер Харбинджер несколько изумленно смотрел на моё непозволительное дурачество, но от этого мне сделалось ещё смешнее. Сам не понимаю, почему не разозлился, а, напротив, рассмеялся. Возможно, смех был всего лишь защитной реакцией, потому что я находился в эмоциональном неравновесии: я чувствовал его. В другой момент я был бы зол, как черт, но не сегодня, не в эту минуту. — Прошу прощения, доктор, но мой порок врожденный. Это не имеет отношения к сифилису. Маска не касается того, о чем вы могли подумать. — А, — он кивнул, пока я продолжал неловко улыбаться. — Сами понимаете, я обязан был спросить вас. — К счастью, я вас не понимаю, — я принял мешочек с деньгами из рук Адриана, вновь скрывшегося в другом крыле поместья. Я покачал головой — внутренний демон окрысился. — Возьмите, господин-доктор. Я не могу выговорить как следует вашу фамилию, о чем сожалею, но хотя бы на ломаном английском я должен сказать спасибо. Надеюсь, это всё останется между нами, правда же? — Господин! — Возмутился он, отталкивая деньги. — Я несу бремя врачебной тайны: вам не о чем переживать. Но я не могу принять ваши деньги! Я начинал злиться снова. Едва я не закатил глаза, когда врач нахмурился. Только бы не обиделся на это. И почему все вокруг такие порядочные?! Я закипал, потому что дракон в готовности хлопал крыльями, предупреждая своего носителя о надвигающейся бури недовольства. Вздохнув, я попытался снизить силу раздражения, на пару секунд прикрыв глаза. — Берите, — продолжил я, после молчания. — Прошу вас, возьмите. Ваша работа вполне заслуженная и… — Я вновь замолчал, обдумывая резкость и дерзость слов, которые хотел сказать. И всё-таки они были озвучены. — Вы оказали этой молодой женщине и мне невероятную помощь. За благополучие миссис я готов заложить почки. Причем, пару сразу. Берите. И я всунул изумленному доктору Харбинджеру мешочек. Он даже не успел ничего сказать. Но мне, откровенно говоря, было плевать. Нужно было выводить его из дома как можно скорее, потому что злость всё меньше поддавалась контролю. Как только дверь закрылась за врачом, я рыкнул низким, хриплым голосом и с отчаяния прямо в грязной, рабочей одежде упал на диван. Душа моя горела ярким огнём. Я прикрыл глаза, не понимая, отчего дикий зверь травит меня изнутри. Почему эта проклятая пневмония у неё?! Почему дьявол не мог наградить меня этим «счастьем», вместо хрупкой девушки?! Кристина, маленькая, любимая Кристина, ты так много всего вынесла, за что тебе ещё и этот ужас?.. Я тяжело вздохнул: меня утомили люди. Ради своей бывшей протеже я общался с доктором, чаще напрягал Адриана и больше разговаривал с миссис Уинтер. Терпеть не могу всю эту суету, но благодаря ей юный Ангел был ещё до сих пор жив, потому что за Кристиной вёлся почти что круглосуточный контроль, регулярное поддерживание свежего, но теплого воздуха, каждодневный уход и омывание. Проглатывая собственное возмущение и неудобство, вставшее поперек горла, я не совсем осознанно привыкал к круговороту людских лиц. Мне некуда было деваться, а это только лишь малая часть того, чего я мог сделать ради нежного, сахарного цветка на втором этаже, лежащего в объятии шелковых подушек. Тем же вечером я тщательно вымылся и поднялся наверх, в темную, теплую спальню. На кровать, где отдыхала юная прелесть, заботливо спадал тяжелый, бархатный балдахин, укрывая её неким куполом от внешнего мира, причинившего слишком много боли. Но, я надеюсь, ты не сильно будешь грустить, если я немного нарушу тишину, прерываемую уютным треском дров в камине. Моя нежность… Сердце моё замирает при виде твоего болезненного румянца; при взгляде на дрожащие, тонкие веки… Я долго думал прежде, почему мой выбор пал на тебя. Почему злой и страшный Призрак Оперы был покладистым и осторожным с маленьким, любопытным цветком, за что он переломил его хрупкий стебель, оставив умирать на распутье? Я переживал за тебя, ненавидел себя, лелеял в мыслях, неосознанно призывал во снах, длившихся яркой картинкой всего пару мгновений. — Я задавал себе вопрос изо дня в день, когда причинил тебе нестерпимую боль, — «за что я люблю тебя?». И Эрик вспомнил твой взгляд… — Я опустился на колени перед кроватью, взяв ослабленную руку в свою. — Ты, наверное, сама помнишь его не так ярко, маленькая мисс, но во мне он до сих пор тлеет угольком уже несколько лет. Это было восхищение, странное обожание и восторг. Эрик любит тебя до сих пор за твой интерес к тому, что он создавал. Эрик любит тебя, потому что ты понимала его; потому что ты та нежность и радость, которой ему никогда не хватало. Ты сплошь состояла из неё. Пока другие занимались своими мелкими делами, пробовали то же, что и все, проказничали от безделья… — Я невольно улыбнулся, прикасаясь губами к теплой коже её кисти и вспоминая былые времена вечно суетливого, сложного организма Гранд Опера; как в нем кипела беспрерывно жизнь, ветвясь на несколько классификаций рабочих. Я едва чувствовал, что бедные пальчики были в ранках и порезах, но прикасался к ним уголками губ нежнее и нежнее, представляя тыльную сторону ладони лепестком свежей розы. — Ты была со мной… Ты отдавала себя музыке, моей музыке. Эрик как будто забывал, кто он есть на самом деле, пока ты была рядом, моя маленькая, неуловимая надежда на спасение. Но ты хотела и любила только лишь музыку, а не меня… — Я слабо ощутил, как под маской пробежала горячая влажная дорожка, замедляясь у конца скулы. Но тем не менее, я улыбнулся, покрывая ласковые костяшки осторожными поцелуями. — Не Эрика… — Я помолчал, чувствуя на коже её рук до сих пор легкий аромат уксуса. Раньше они пахли лавандой и шоколадом, а теперь болезнь пропитывала каждый их миллиметр. Я не мог решиться, но всё-таки захотел сказать ей всё, потому что… Было много причин, сказать всё в таком особенном положении её бесчувственности, и я собрался с тем, чтобы это сделать. Пусть Кристина будет лучше молчать, иногда шумно посапывая, чем лицезреть со страхом и отчуждением. — Ты не стала бы меня слушать, не стала бы даже смотреть на меня после того, что я сделал, поэтому я говорю тебе это сейчас, пока могу. Я люблю тебя… Люблю тебя тихо, единолично и бесшумно. Люблю до сих пор, потому что мой дьявол покорен с тобой, находясь в забвенном восхищении от маленькой, великодушной женщины, выбравшей его во имя нравственности и самоотверженности. Я всегда буду любить тебя, потому что ты сильная и не запятнана мраком; потому что я привык к этой любви, вгоняя её в кровь вместо морфина… Я последний раз поцеловал её мягкие тонкие пальцы, спрятав руку под одеяло. Когда я накрыл юный лоб ладонью, чтобы прикинуть температуру, то маленькая мисс тихо промычала, едва прижимаясь кожей к холодной пятерне. Я улыбнулся, потому что впервые увидел, как в темноте уголки потрескавшихся губ дрогнули вверх. Хоть где-то мои прикосновения смогли принести ей облегчение. Ласковая грусть в эту ночь переполняла меня, и я думал только о счастливой, болезненной нежности, спрятанной от внешнего мира бархатным балдахином, точно под куполом.