***
Они тащились по жутким тропинкам логова Пеннивайза уже двадцать минут. Стэна только что чуть не растерзала женщина с картины Модильяни, его лицо было испещрено отвратительными красными порезами, слёзы всё ещё сохли на его лице, когда Неудачники держали его. Билл отделился от группы, наткнувшись на потрёпанную тряпичную куклу Джорджи, его жёлтый дождевик был окрашен кровью там, где заканчивался обрубок руки. Они последовали на звук его дрожащего голоса, нерешительно отступив назад, когда Билл шагнул вперёд, прерывисто дыша от рыданий. — Я хочу домой, — всхлипнул Джорджи, — я скучаю по тебе, я хочу быть с мамой и папой. — Я… Больше всего на свете я хочу, чтобы ты был дома, — ответил Билл, и лицо его исказилось от ужасного чувства вины, — С мамой и папой… Я так скучаю по тебе, — пробормотал он, подходя к нему. — Я люблю тебя, Билли, — сказал Джорджи в этот холодный, тёмный мир. Но в этом голосе не было теплоты. Его глаза, остекленевшие и чёрные, не скрывали никаких эмоций за плотинами слёз. Это чувство было как якорь, призванный приковать Билла к полу, где он мог бы жить вечно в этом ужасном, тошнотворном чувстве вины, пока оно не поглотит его, не оставив после себя ничего, кроме пульсирующего, разбитого сердца. — Я тоже тебя люблю, — почти прошептал Билл, его грудь периодически вздымалась, руки дрожали, когда он подносил приклад пистолета ко лбу Джорджи, — но ты не Джорджи. Звук пули, пролетевшей через его голову, был оглушительным, наполнив комнату, как взрыв, его горе сошло с рельсов, как товарный поезд, когда он пробил дыру в грязи, куда Билл изо всех сил старался не упасть. И затем… Тишина. Ужасная, удушливая тишина. Неудачники посмотрели друг на друга, сердца замерли в груди и они удивились: «Что, чёрт возьми, мы только что сделали?» И тут началось рычание. Тело Джорджи содрогалось, как натянутая проволока, кожа пульсировала, словно внутри что-то пыталось вырваться наружу. Раздались крики, низкий, гортанный рёв, и влажные хлюпающие звуки пробились сквозь безжизненное тело Джорджи, сбрасывая его, как кожу, когда он прокрался в существование. Он пришёл в себя на шатких ногах, как одна из этих складных деревянных собак. На заднем плане слышался крик Эдди, остальные Неудачники внесли свой вклад в единый заказ: «Убить Оно. Убить Оно». Было слышно прерывистое дыхание Билла, тихий крик в его горле, когда глаза Пеннивайза вернулись в своё нормальное состояние, издавая ужасный треск, тело сгорбилось, как у калеки. Майк пробормотал что-то бессвязное, потерявшись в суматохе, широко раскрыв глаза и сжимая длинное чёрное копьё. Билл стиснул зубы, решительно отдёрнул пистолет и бесстыдно прижал его к голове клоуна. — Эй, он же не заряжен! — запротестовал Майк, но они едва могли расслышать из-за того, что Пеннивайз упал, и с его губ слетела какая-то невнятная чепуха. Вскипевший крик прорезал воздух, когда Пеннивайз схватился, кости затрещали, когда он забился в конвульсиях и снова бросил взгляд на Неудачников, выглядя ещё более безумным, чем когда-либо. Он набросился на Билла, вгрызаясь в металл пистолета, и Неудачники закричали, когда он повалил его на землю, и бесконечное поле острых как иглы зубов оказалось всего в нескольких дюймах от его тёплого пульса, от его обнажённой шеи. Неудачники атаковали в беспорядочном порядке, Майк ударился о стену с невероятной силой, упал и застонал. Ричи запрыгнул ему на спину, узорчатая рубашка развевалась в воздухе, пока остальные члены клуба делали своё дело, оскорбляя Пеннивайза, удерживая его. Стэнли полетел так же, как и Майк несколько мгновений назад, за ним последовал вопящий Ричи, а затем Беверли, которая поспешила увести остальных, когда Билл лежал, прижатый к земле, и Пеннивайз навис над ним, как лев. Его руки в перчатках схватили Билла за подбородок, сжимая его горло, пока он боролся и задыхался. — Нет, не надо, — хрипло потребовала Беверли, — отпусти его. — Нет, — Пеннивайз маниакально покачал головой, — я возьму его… Я возьму вас всех. И я буду п-п-пировать твоей плотью, питаясь твоим страхом. В нескольких футах от него, тяжело дыша, сидел Ричи. Без ведома остальных Неудачников в то время, Ричи внутренне принимал решение, которое в конечном итоге спасёт их всех. Пеннивайз поднял трясущийся палец, золотые глаза не мигали, а рот оставался нарисованным в этой ужасной зияющей пещере. — Или… ты просто оставишь нас в покое, — он грубо схватил Билла за лицо, зажимая ему рот рукой в перчатке, — я возьму его… только его. А потом я буду долго отдыхать, и ты тоже… всё будет жить… расти и процветать, вести счастливую жизнь… пока старость не вернёт тебя к сорнякам. На земле в глазах Ричи появилась мрачная решимость. Сквозь хриплое дыхание Билл сумел выдавить из себя слёзы, — Уходите… Я тот, кто втянул вас всех в это. Мне т-т-т-так жаль. — И-из-извините, — сухо рассмеялся Пеннивайз, ещё крепче сжимая рукой горло. — Идите! — хрипло крикнул Билл. Неудачники парализованно смотрели друг на друга. — Ребята… Я имею в виду, мы не можем! — запротестовала Беверли. Тогда она любила его достаточно сильно. Они все это сделали. — Мне ж-ж-жаль, — прошептал Билл с ноткой смирения в голосе, когда перестал сопротивляться. В трёх футах от него Ричи с трудом поднялся на ноги. — Я же сказал тебе, Билл. Я же тебе, блять, говорил. Я не хочу умирать… это твоя вина. Пеннивайз скривился в отвратительной ухмылке, хищно прижимая Билла к себе. В его объятиях Билл заплакал, печально глядя на Ричи. В этих глазах не было и намёка на гнев, просто поймите. Только чувство вины. Именно это чувство вины толкнуло Ричи вперёд. — Ты ударил меня по лицу, ты заставил меня пройти через дерьмовую воду, ты привёл меня в грёбаный дом наркоманов… Пеннивайз ухмыльнулся с болезненной гордостью, крепче прижимая к себе Билла. — А теперь… — Ричи схватил бейсбольную биту. Он посмотрел на глупое лицо Пеннивайза. — Мне придётся убить этого грёбаного клоуна. Пеннивайз бросил Билла, как мёртвый груз. — Добро пожаловать в Клуб Неудачников, придурок, — крикнул он, когда Пеннивайз вскарабкался к нему. Он прыгнул… и бита Ричи рассекла воздух, ударив его прямо в челюсть, когда он, задыхаясь, отшатнулся. Один за другим Неудачники сталкивались с физическими проявлениями своих страхов, пока Пеннивайз не превратился в рыдающую, задыхающуюся фигуру, крадущуюся назад в колодец в знак поражения. В тот день они были обязаны всем Ричи, Беверли и Бен не могли не думать. Они были у него в долгу. Беверли с дрожащим голосом посмотрела в глаза Бена, — Мы должны это сделать. Кивнув, они поднялись с кровати и начали собираться.Глава одиннадцатая
18 декабря 2020 г. в 18:00
Примечания:
Трек: Потомучто — Жизнь и Смерть.
Вернувшись в Чикаго, штат Иллинойс, Беверли Марш лихорадочно упаковывает свой багаж. Не безумные манеры, нет, её движения довольно медленные и вялые, отягощённые стрессом всего этого, но её ум — это мчащийся, торопливый сосуд. В одной руке она держит зажигалку, в другой — сигарету.
—Ах, ах, ах, — цокнул Бен, входя в комнату, — ты бросила, помнишь?
Его голос был лёгким, но в нём чувствовалась какая-то твёрдость, удивительно убедительная. Бен умел обходиться простыми словами — умел заставлять людей слушать.
Беверли вздохнула, выдох был пропитан серо-голубым дымом, и она почувствовала, как её плечо слегка расслабилось. Она бросила курить, как раз к тому времени, когда вернулась в Дерри, и, конечно, к тому времени, когда они с Беном стали жить вместе.
— Я знаю, — вздохнула она, — старые привычки умирают с трудом.
Бен перевёл взгляд на свою руку, в которой он сжимал коробку «Твинки». Он покраснел, как будто его поймали на месте преступления, — Да. Наверное, да?
Беверли тихо рассмеялась, с нежностью глядя на своего парня. Он выхватил сигарету из её пальцев, поднёс ко рту и глубоко затянулся.
Он кашлянул, поморщился, покачал головой, смял окурок в раковине на прилавке рядом с ним, — В детстве я никогда не мог с ними справиться.
— Наверное, некоторые вещи никогда не меняются, — сказала она, сложив руки на коленях и глядя на открытый чемодан у своих ног.
— Да, — сказал он, представляясь столь же обескураженным, но вдумчивым, в хорошем смысле, — Я так думаю.
Он сел рядом с ней, кровать заскрипела под их общим весом, и он обнял её за плечи, — Ты уверена, что хочешь этого, Бев?
— Хочешь? — спросила она, затем замолчав. В чём-то она была права, но чувствовала себя так, словно всё это было унесено ветром, когда её собственный внутренний конфликт громко бушевал в её голове, в её животе, где её желудок бурлил и скручивался в тугие матросские узлы.
Хотела ли она этого?
— Нет, — медленно произнесла она, — это не желание. Это необходимость.
Любовь не имеет ничего общего с жадностью, как и справедливость. Это потребность, которую нужно удовлетворять и лелеять, пока она цветёт и цветёт. Любовь не эгоистична — это самый высокий бескорыстный поступок, который может дать человек; отдать себя безоговорочно другому человеку — отдать ему свою жизнь и сказать, «Используйте её, как ты должен, я верю, что ты вернёшь её мне в целости и сохранности». Видеть человека за пределами лесного пожара и чувствовать его горе глубже, чем пламя, которое опаляет вашу собственную кожу.
Беверли слишком хорошо знала, каково это — быть одной, оставленной с раной, вызванной любовью. Это была жестокая судьба.
Она не позволит Ричи пройти через это в одиночку, что бы ни случилось.
Она повернулась к Бену, её челюсть была квадратной и её зелёные глаза отказывались моргать на него, — Мы должны сделать это, — сказала она, — для него.
Бен закрыл глаза, положил ладонь на её руку, ровное дыхание вырывалось из его приоткрытых губ. Некоторое молчание повисло между ними.
Без ведома другого, они оба вспоминали один и тот же момент, в то роковое лето 1989 года.
Они только что впервые проскользнули в эту сырую, заброшенную канализацию, спускаясь по кольцам ржавой лестницы, Эдди съёжился, зажмурился и остановился на полпути.
— О Боже, меня сейчас стошнит, — простонал он, сжимаясь на ступеньках так, словно от этого зависела его жизнь.
Там, в добрых пятнадцати футах от холодной бетонной земли своего логова, он, вполне возможно, так и сделал.
Ричи, несмотря на свой дерзкий рот, похоже, предпочёл оставить эту общепринятую мысль при себе. Остальные не осмеливались заговорить, опасаясь, что Эдди откажется.
— Ужас, ну же, Эдди, ты в порядке, — сказал он легкомысленно, но в его голосе прозвучала тревога.
Тогда Беверли объясняла это страхом, что он может сбежать и оставить их шестерых наедине. Теперь, зная Ричи и его психологию лучше, чем когда-либо, особенно когда дело касалось Эдди, она понимала, что дело было гораздо глубже.
Эдди покачал головой с болезненным и бледным лицом, — Нет, нет. Если я прикоснусь к ржавому металлу, то мне придётся сделать ещё одну прививку от столбняка, а это больно. Они так сильно болят. Ричи…
Ричи, уже стоявший на дне канализации, смотрел на него из-под очков, похожих на бутылки из-под кока-колы, с нежным, но твёрдым выражением лица. Ричи никогда в жизни не был терпеливым, разве что с Эдди. Всегда с Эдди.
— Ну же, Эдс, — успокоил он его, вздохнув, прежде чем добавить, — всё будет хорошо — я обещаю.
Это, казалось, заставило Эдди двигаться, хотя и сквозь слёзы и робкие шаги вниз. Ричи никогда не давал обещаний, значит, он был серьёзен. Беверли вспомнила, как Стэн с любопытством смотрел на неё, они оба вместе с Ричи на полу канализации, Бен тоже на буксире. Билл парил наверху, ожидая, когда Эдди спустится.
Возможно, оглядываясь назад, они впервые осознали, что в Ричи есть нечто большее, чем они изначально предполагали.
«У каждого есть тайна», — вспомнила Беверли инстинктивную мысль-чувство, казалось бы, вырванное из этого космоса, лишённое смысла в данный момент, но значащее все двадцать семь лет спустя.
Эдди спускался с одной медной ступеньки на другую, зажмурив глаза, а аспиратор уютно лежал в кармане джинсов. Когда он, наконец, приблизился на расстояние пяти футов, Ричи поймал его, заключил в сокрушительные объятия, сунул ингалятор ему в рот и сделал хриплый вдох.
Задыхающийся звук эхом разнёсся по пустым канализационным трубам, рикошетом отражаясь от стен, пока в комнате не воцарилась устойчивая тишина, похожая на облака над горизонтом.
— Видишь? Я знал, что в тебе это есть, Эдс! — весело воскликнул Ричи, и никто не упустил из виду, что Эдди всё ещё держал его под мышкой, прислонившись к груди.
Он разразился хриплым кашлем, но не протестовал против контакта, даже наклонился к нему.
Именно в этот момент Неудачники поняли, что, возможно, есть нечто большее, чего Эдди боится, кроме болезни и собственной матери, и именно в этот момент они все решили для себя, что Эдди начинает сталкиваться с этими страхами.
Где-то в этой сырой, холодной канализации Пеннивайз становился всё меньше.
— Не называйте меня Эдс, — пробормотал Эдди, едва слышно для остальных, — ты же знаешь, что я…
Их прервал отчётливый стук кроссовок Билла о бетонную землю, а на лице появилось решительное выражение.
— В-вы, ребята, г-г-готовы?