***
Громко. Юнги закрывает глаза, массируя пальцами веки, и хочет, чтобы этот гомон затих. На виски давит. И раздражает неимоверно. Советники спорят. Наместники перекрикивают друг друга. Главы кланов шипят, как дикие звери, пререкаясь. Пытаются что-то доказать, в чем-то убедить, склонить короля на свою сторону, но Юнги лишь морщится, молча наблюдая за всей этой неразберихой с высоты своего трона, не вмешивается, давая им шанс высказаться, выпустить весь свой яд друг на друга. Нет, он, действительно, не вмешивается, не видит смысла, до тех пор, пока в этом шуме отчетливо не раздается одно единственное слово, которое заставляет леденящее пламя в груди короля вспыхнуть, языками своими достигая даже кончиков его пальцев. Юнги, шумно втянув воздух через нос, откидывается на спинку трона, задирая подбородок и смотря на эту разношерстную толпу первых лиц королевства из-под полуопущенных век. Вылавливая своими черными лисьими глазами каждого по очереди, въедаясь этим холодным, внимательным, опасным взглядом в их лица, заставляя их всех замереть на месте и затихнуть на полуслове. Потому что каждый в этом зале, как бы сильно он ни был поглощен спором, то и дело бросает вороватые взгляды на короля. Наместник Чхве, ближе всех стоящий к изножью трона, напряженно расправляет плечи, большим и указательным пальцами пробегаясь по контуру своих седых усов вниз, вытягивая тонкую бородку. Хитрые глаза следят за каждым движением короля. Тронный зал погружается в звенящую тишину. Они даже дышать слишком громко не смеют. С трепетом и потаённым ужасом смотрят на альфу, за спиной которого хрустальный дракон распахнул свои крылья, мерцая глазами-сапфирами. - Война? - Юнги не прилагает никаких усилий, не кричит, но его спокойный с ленцой голос раскатами грома захлёстывает зал. – Вот чего вы так сильно хотите… Войны? Наместник Чхве делает пару шагов в сторону, не желая случайно попасть под гнев Его Величества. Все молчат, опустив головы. - Не слышу ничего от вас в ответ, - Юнги стучит длинными пальцами по лакированному подлокотнику трона. – Неужели все разом языков лишились? – советники продолжают хранить молчание, и тем самым не понимают, что себе же хуже делают. – Войны хотите? Отвечайте! – Юнги бьёт ладонью по гладкому дереву, оглушая своей безмолвной яростью и заставляя дрожь пройтись по чужим спинам. Они все трусливо переминаются с ноги на ногу, сдавливая пальцами дорогую ткань своих одежд и не смея взгляда на короля поднять. - Ваше Величество, простите нас, - советник Нам падает на колени, сгорбившись до самого пола. – У нас и в мыслях не было чем-то Вас обидеть или разозлить. Но, прошу, поймите наши опасения, господин. Кван Джонок предал нас, - никто не видит, как на этих словах король сдавливает губы. – Тем самым подтверждая то, что Ким Намджун рассматривает возможность начала… - советник сглатывает, набираясь смелости. - …новой войны между нашими королевствами. Разве мы не должны как-то ответить на это? Юнги резко встает, сложив руки за спиной. Чёрные глаза опасно сверкнули. - Сколько лет прошло с окончания Войны Разбитых Сердец? – альфа не стесняется прибегнуть к прозвищу, которое было дано этому тёмному отрывку их истории в народе. - Восемь лет, - раздаётся чей-то голос, Юнги и не пытается понять чей. - Восемь лет, - повторяет король, опускаясь на первую ступень. – Сколько жизней было сгублено? Тишина. До сих пор никто точно не знает. - Подсчеты всё ещё ведутся. Числа растут, - Юнги опускается ещё на одну мраморную ступень. – Сколько городов ещё не восстановлено? – альфа не ждёт ответа. - Сан, Кобе и Чондам всё ещё несут на себе след того ужаса, который нашему народу продолжает сниться в кошмарах, - в глазах короля непроницаемая чернота клубится. - Кто-нибудь из вас помнит, какого цвета была вода в Жемчужном море? А я помню. Багряная, почти чёрная… Кровь омывала наши песчаные берега. Наша кровь. Кровь наших людей. Слезами родителей, потерявших своих сыновей, слезами детей, лишённых отчего тепла, омылась наша земля. Смерть оставила на Кёльчоне своё клеймо. И теперь вы жаждете повторения? Хотите вновь призвать на нашу землю адское пламя войны? - Ваше Величество… - разношерстный ропот поднимается среди альф. Юнги вскидывает руку, заставляя их смолкнуть. - Вы знаете, почему вы все сейчас стоите тут передо мной? – альфа взглядом каждого обводит, припечатывая их к месту незримой тяжестью. – Потому что я этого захотел, - знать переглядывается, кто-то сжимает кулаки. – Я, - повторяет Юнги, усмехаясь, и голову с одного плеча на другое перекидывает. – Я многим дал второй шанс. Позволил вступить вместе со мной в новую эпоху. Вверил вам самое дорогое, что есть у меня и у Кёльчона, - наш народ, наших подданных, их будущее. Я дал вам власть, - альфа окидывает их вязким взглядом. – Но я так же легко могу эту власть у вас отнять. Не забывайте этого, - пару коротких мгновений Юнги молчит, перекручивая тяжёлый адамантовый перстень на безымянном пальце. – Развязать войну ничего не стоит. Достаточно одного неверного взгляда. Жеста. Вздоха. И вспыхнувшее пламя будет в силах погасить лишь кровь. Но это слишком дорогая цена, которую я платить не готов. Война начнётся только после того, как Сонам осмелится пустить первую стрелу. - Но так может быть слишком поздно! – наместник Наммёна осмеливается выйти из-за спин старших советников. – А что если мы будем не готовы отразить удар? Что если наша халатность обернётся ещё более страшным горем? - альфа молод, и взгляд его горяч, в нём кровь бурлит – по сдавленным рукам видно. Кто-то дёргает его за рукав, призывая опомниться, но тот упрямо вырывает руку. - Разве я сказал хоть слово о том, что мы будем не готовы? – король вздёргивает чёрные брови в какой-то снисходительной манере. – Наша армия и флот сильны как никогда. Мы достаточно хорошо позаботились об этом в своё время. Я отдам нужные указания генералам. Но я не потерплю никакой агрессии в сторону Сонам и его короля, - молодой наместник тупит взгляд, нет в нём больше былого запала. Не каждый способен выдержать взгляд короля. – Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы война обошла стороной Кёльчон, - голос Юнги хриплый, но оглушительный – в огромном зале его слышит каждый. - Да будет на то воля Луны, - разносится хор голосов. Юнги кивает, поворачиваясь лицом к трону. - Возвращайтесь в свои провинции, - отдаёт он своё последнее указание. – Несите мир нашему народу и процветание нашей земле. Альфы низко кланяются, и зал начинает пустеть. Порожденный этой суматохой шум успокаивает. Юнги смотрит на выточенную из хрусталя голову дракона. Его пасть широко распахнута, обнажая ряд острых полупрозрачных клыков, раздвоенный кончик длинного языка повис в воздухе меж челюстей. Мощные лапы вцепились в мраморный пол по обе стороны от трона, вырезанного из чёрного дуба. Величественный и чистый. Такой, каким Луна предстала перед первым из королей в хаосе и отчаянии бесконечной ночи. Альфа закрывает глаза. Перед ним уходящие на дно корабли и пылающий океан, чёрный удушающий дым, фантомная горечь которого до сих пор дерёт горло, и смерть, утягивающая души на самое дно, в вечную черноту загробного мира, под дикий рёв взбесившихся волн. Он помнит, как под свирепым натиском стихии из последних сил цеплялся за кусок оторванной мачты и, захлёбываясь водой, горькой от соли, в страхе перед неизбежным молил Луну о спасении. А потом его накрыло волной, и мир перевернулся… - Ваше Величество. Не открывая глаз, Юнги морщится и поджимает губы. Этот голос ему напоминает скрип, с которым точильный камень проходится по лезвию клинка. Чхве Суджин – живое напоминание о прошлом, о людях, которые тянут к нему свои призрачные руки из самых темных закутков дворца. - Суджин-щи, вы желаете что-то обсудить? – спрашивает король с подчёркнутой неохотой в голосе, продолжая стоять к наместнику спиной. - Несмотря на ваш довольно юный для правителя возраст, Вы уже столь мудры, мой господин, а Ваше миролюбие и преданность народу обязательно оставят свой незыблемый след в памяти поколений, - старик расшаркивается в поклоне, хоть и прекрасно знает, что король не увидит. – Однако Ваша резкость и столь очевидная пренебрежительность в сторону совета крайне, простите мою грубость, опрометчивы. - Вы смеете критиковать меня, наместник Чхве? – в тоне альфы нет злости, в нём нет ничего, кроме ледяного хруста. - Да простит меня Многоликая, ни в коем случае это не критика, - наместник сгибается почти до самого пола, не жалея старческие кости. – Это скорее предостережение от человека, который помнит Вас ещё младенцем и дорожит Вами, как собственным сыном. - И в чём же заключается ваше предостережение, наместник? – Юнги подходит к трону, садится, разваливаясь в нём по-хозяйски, и точёный подбородок укладывает на согнутую в локте руку, подушечками пальцев постукивая по нижней губе. - Они недовольны, Ваше Величество. Недовольны тем, что Вы пренебрегаете их мнением, тем, что совет не имеет на деле никакого веса в принятии решений. А Ваша резкость и нетерпимость к их ошибкам высекают искры, из которых, приложив немного усилий, можно будет раздуть целое пламя. - Так пусть не делают ошибок, - пожимает плечами король. – По крайней мере, пусть не делаю ошибок, от которых впоследствии придётся откупаться кровью. Подобного я не прощу. - Я понимаю Вас, Ваше Величество, и я помню, чего нам стоила та война. Но среди них уже гуляет шёпот… - Так пусть шепчут, - полуулыбка на губах Юнги острая как лезвие. - В те дни всё тоже начиналось с шёпота, - осторожно произносит наместник, метя в самые потаённые уголки чужой души. Взгляд Юнги подобно смертоносной стреле впивается в сгорбленную фигуру старого альфы. Кажется, что радужка его глаз становится на тон чернее. Лишь отчаянный смельчак на пару с полнейшим безумцем подобного не испугаются. Чхве Суджин, ты смельчак или безумец? - В те дни всё началось с меня, - голос короля ровный и холодный, но в нём отчётливо раздаются отголоски клубящегося в груди рокота. – И это перечёркивает все ваши опасения, наместник. На лицо старика ложится непонятная тень и тут же бесследно испаряется. Он пальцами хватается за кончик своей бороды, накручивая его на сморщенные фаланги, и скупо улыбается, вежливо кивая королю. - Да будет на то воля Луны, мой господин. - Это всё? – Юнги не скрывает своего желания поскорее остаться одному. - Не совсем, Ваше Величество, - наместник будто бы не слышит разочарованный вздох. – Я хотел бы знать, обдумали ли Вы моё предложение? – альфа запинается скорее для виду. - Окажете ли Вы честь моему старшему сыну стать мужем Его Высочества, принца Тэхёна? Юнги молчит. Кажется, что язык сам по себе противится отвечать на подобное. - Когда решение будет принято, вы об этом узнаете первым, наместник, - отвечает король, и абсолютно всем: голосом, позой, взглядом – говорит о том, что разговор окончен. Наместник Чхве кланяется в последний раз и бесшумно покидает тронный зал. Юнги касается пальцами лица, обводя контур шрама. Жжёт. Впервые за очень долгое время.***
Тонкие, идеально прямые пальцы порхают над струнами, едва их касаясь. А мелодия льётся. Мягкая, нежная, томная. Как шёпот любовника над самым ухом в сумраке покоев. Игла с продетой в неё шёлковой нитью замирает в руке Хосока, и он с искренним восторгом следит за игрой Джио на цитре. Омега мягко перебирает струны. Его длинные чёрные волосы спускаются вдоль плеч, несколько прядей заколоты гребнем сзади, чтобы не лезли в глаза. Веки полуприкрыты, и длинные ресницы оставляют на щеках дрожащие тени. Хосок не может оторвать от него глаз. Рядом сидит беззаботный Сонун и ловко орудует иглой, покачивая головой в такт мелодии. В левой руке он держит деревянную раму с закрепленным в нём хлопковым платком. На белой ткани распускаются соцветия вишни – хитросплетения розовых и серебряных нитей. Хосок недовольно поглядывает на собственные кривые стежки и, поморщившись, откладывает отрез белого хлопка в сторону. Ему никогда не нравилось это занятие, несмотря на попытки папы таким образом приучить его к аккуратности и взрастить в нём усидчивость. Хосок оглядывается. Они втроем сидят чуть поодаль от остальных наложников на расстеленных слугами плотных одеялах, в окружении мягких подушек с золотыми кисточками и подносов с нарезанными фруктами. Кто-то вышивает, кто-то разговаривает, смеётся, улыбается, а кто-то просто взглядом прослеживает полёт сорванных ветром цветочных лепестков. Джунги-ним наблюдает за всеми, прислонившись спиной к скрюченному стволу миндаля, крона которого усыпана нежно-розовыми цветами, похожими на маленькие воздушные розочки. Хосок часто слышал, что в королевском саду можно встретить деревья со всех уголков их государства, и сад этот настолько огромен и прекрасен, что омега не сильно удивится, если это действительно так. Взгляд, повинуясь порыву, скользит по красивым лицам и замирает на въевшейся в память высокомерной улыбке. Соён в его сторону не смотрит. Сероглазый омега, каштановые волосы которого убраны в высокий хвост, - кажется, его зовут Хэсу, но Хосок не уверен – шепчет ему что-то на ухо, сидя на коленях, а рыжеволосый в ответ смеётся, запрокидывая голову. Всё в нем, абсолютно все: выражение лица, смех, поза, стать – кричит о превосходстве, о том, что он здесь выше их всех стоит в какой-то выдуманной им же самим иерархии. Хосок кривит губы и уже хочет отвернуться, как Соён перехватывает его взгляд. В зелёных глазах он видит смех и игривый блеск, но в их глубине, на самом дне, Хосок знает, прячется что-то страшное и опасное. Соён едва заметно кивает ему, улыбаясь ядовито, обнажая ряд белых зубов. Хосоку он напоминает змею. Красивую, но смертельно опасную. Не хватает только глаз-щелок и раздвоенного языка. А шипеть он, наверняка, и так умеет. Хосок почему-то в этом не сомневается. Скользнувший меж деревьев ветерок мягко ласкает лицо, по-дружески играясь с медными локонами. С собой он приносит аромат цветов. Их сладость почти осязаема, и Хосок дышит взахлёб, закрывая глаза. Он слышит игру Джио, это мягкое пение цитры, и тело его само по себе отзывается на это, желая закружиться в танце. Он так давно не танцевал… Раньше и дня без этого не проходило. Перед глазами стены, обитые алым шёлком, и вихрь юбок. Вечное веселье. Хосок пальцами впивается в ткань, на которой сидит, и заставляет себя распахнуть глаза, прогоняя сдавившую сердце тоску. Он чувствует прикосновение к плечу и оборачивается, встречаясь взглядом с Сонуном. Омега ему улыбается. Теплой, слегка встревоженной, но заботливой улыбкой. Возможно, в ней и нет заботы. Возможно, Хосок это надумал. Возможно, Сонун лишь пытается заботу показать, а на деле преследует какие-то свои цели. Не доверяй. Джунги-ним так ему сказал. Хосок и не доверяет. Но в этот раз, в самый последний, позволяет себе выдать желаемое за действительное. Потому что, выросший в тепле и любви близких, он так сильно жаждет вновь почувствовать на своей коже тепло чужой доброты. Пускай даже и ненастоящей. В самый последний раз. А потому он привыкнет. Правда привыкнет. - Хосок, с тобой всё хорошо? – Сонун поглаживает его плечо. Джио бросает на них короткий взгляд, но не прерывает свою игру. Хосок открывает рот, чтобы ответить, но не знает, что сказать. Он бегает потерянным взглядом по кусту магнолии за спиной Джио, пытаясь сосчитать пурпурные цветки. - Хосок? – встревоженно зовет его Сонун, не отнимая руки. - Я… - Хосоку кажется, что он разучился говорить. – Я не знаю, - какой-то блеклый шёпот срывается с губ. Он мог соврать, мог сказать что угодно, но слова опередили мысли. Губы Сонуна расходятся в попытке что-то сказать, но он не успевает. В последний раз с пренебрежением ударив по струнам, Джио откладывает цитру в сторону и откидывается на руки, заведенные за спину. Хосок чувствует себя перед ним распахнутой книгой, которую тот, не стесняясь, пролистывает своими красивыми пальцами. - Тебя вырвали из дома. Забрали из тёплого уютного гнёздышка. От людей, которых ты знал и любил всю свою жизнь, - черноволосый омега не пытается его ранить и в его голосе нет насмешки или жестокости, он просто говорит то, что видит, то, что они все здесь прекрасно понимают, но из Хосока озвученная правда выбивает весь воздух, и он чувствует, как в горле набухает ком. – Тебе одиноко. Ты не знаешь, на кого здесь можно положиться, кому можно открыться, и можно ли вообще. И тебе страшно. Очень-очень страшно, что, как раньше, уже не будет. Что ты застрял в этом настоящем навсегда, - Джио отталкивается руками от земли, подаваясь вперед. – И это действительно так. На ближайшую жизнь ты застрял здесь, и советую тебе с этим смириться. Жить так станет легче. Сонун отталкивает черноволосого от Хосока. На его нахмуренном личике читаются неодобрение и совсем немного растерянность. Ему самому слова омеги кажутся чересчур жестокими, и глубоко внутри совсем невесомо сердце колит неожиданная жалость к Хосоку. Лишаться дома, наверно, очень больно. - Джио, к чему такая грубость? - Лучше горькая правда, чем сладкая ложь, - пожимает плечами черноволосый, и в его голосе нет раскаяния. - Спасибо… - раздаётся со стороны. Сонун и Джио разом переводят взгляд на Хосока, который сидит на коленях, кротко сложив на них руки, и улыбается им красивой искренней улыбкой. Такой, что они оба замирают, растерянные. Но золотисто-карие глаза блестят собирающейся в них влагой, и губы немного дрожат. - Спасибо, - повторяет он громче. – Наверно, это то, что мне и было нужно, - услышать правду. Какой бы она ни была. Услышать, чтобы понять, что это всё действительно происходит со мной, что это всё по-настоящему. Сонун переводит взгляд с Хосока на Джио и обратно, совсем не понимая, что всё это значит. А те двое смотрят друг на друга пару долгих мгновений, Джио - оценивающе, Хосок - с благодарностью, и уголки губ черноволосого едва заметно дёргаются в полуулыбке, близкой к усмешке. Качая головой и не пряча улыбки, Сонун возвращается к вышивке. Джио падает на спину, растянувшись на одеяле, как кот. А Хосок смотрит на них обоих и чувствует лёгкость. За спиной раздаётся заливистый смех, и Хосок вновь ощущает, как взгляд травяных глаз, раздирает его спину. Вздох, почти отчаянный, срывается с губ. - Он ненавидит меня? – вслух спрашивает Хосок. Сонун вскидывает на омегу вопросительный взгляд, и рука, удерживающая наполовину вколотую в ткань иглу, замирает. - Кто? – он слышит смех, от которого внутренности сворачиваются, и, кажется, догадывается. – Соён? Он всех ненавидит, - отмахивается омега, затягивая нить. – Такая уж у него натура. Высокомерная дрянь, которая… - Тише, Сонун, - шикает на него Джио, продолжая лежать с закрытыми глазами на заведенных за голову руках. – За такие слова тебя и выпороть могут. На этих словах Сонун бросает взгляд на управляющего, который в их сторону даже и не смотрит, и фырчит что-то себе под нос, возвращаясь к вышивке и разговору. - Соён считает себя центром мироздания, чуть ли не принцем, - слова Сонуна так и сочатся презрением. – И он ненавидит всё и всех, кто эту иллюзию может разрушить. А ты, Хосок, одним своим появлением здесь поставил под удар его собственное эго. - Сонун никогда этого не признает, - подхватывает Джио, открыв один глаз. – Но Его Величество, действительно, питает некую привязанность к Соён. Вряд ли это любовь, в которую этот рыжеволосый так слепо хочет верить, но факт при этом остаётся фактом – Соён проводит с королём почти каждую ночь. Эти слова раскалённым железом впиваются в сердце, и это чувство такое неожиданное, чужеродное и ошеломляющее, что Хосок едва ли не пятится, пряча в испуге лицо. Что это? Почему так горько? Почему от мысли о том, что руки, которые так жадно и бережно прижимали к телу короля его собственное, могут ласкать кого-то другого, внутри лопается пузырь, брызжущий желчью, которая грудь изнутри обжигает? Какое право он вообще имеет на такие чувства? Хосок жмурит глаза, встряхивая головой. Прочь… Прочь! - Проводил, - встревает Сонун, ловя взгляд Хосока, и в его собственных глазах такой восторг и ликование, что Хосока пробивает дрожь. – Пока не появился ты, Хосок-а, - омега едва ли не хлопает в ладоши от всплеска радости, которую даже Джио ощущает, приподнимаясь на согнутых локтях. – С той самой ночи, со дня празднества, Соён проводит ночи в своей комнате наедине с самим собой. Его Величество больше его не хочет, - едкий смешок срывается с пухлых губ, и омега скромно прячет его за ладонью. – И теперь эта выскочка в ярости… - Спрячь своё ликование, - лениво тянет Джио, смотря в ту сторону, где сидит Соён. – Ещё рано кидаться такими заявлениями. Не в обиду Хосоку будет сказано, но пока Соён сам не отступит, покоя никому здесь не будет, - Сонун по-детски фыркает, закатывая глаза и скрещивая руки на груди. – Соён рано или поздно вновь окажется в покоях Его Величества, и на то есть свои причины. - Какие? – этот вопрос звучит так глупо, и Хосок действительно ощущает себя самым настоящим глупцом, потому что ему горько. Ему не должно быть горько. Не должно быть… Отвечает Сонун, нехотя: - Его преподнёс в дар нашему королю его дед, правитель королевства Сэлла и отец покойного папеньки Его Величества, да согреет Луна его душу в своих объятьях, - почти шёпотом добавляет омега, смотря вдаль, туда, где средь цветущих деревьев поблескивает на солнце гладь дворцового озера. – Как знак мира. - И знак прощения, - добавляет Джио, о чём-то задумавшись. - Прощения? – Хосок в недоумении сводит брови. - Папа Его Величества был казнён по приказу короля Джевона, будучи обвинённым в государственной измене, - скупо отвечает черноволосый, откидывая голову назад. – Но поговаривают, что он изменил совсем не Кёльчону, - Джио сдувает подлетевший к губам лепесток вишни. – А был неверен королю, как своему альфе, - лепесток опускается на его бледную щёку, и омега смахивает его пальцами. - Однако негоже нам промывать кости людей, которых с нами уж нет. Хосок молчит. Мыслей так много, но все они ускользают. А чувства уже давно превратились в разбухшую кашу. Он вспоминает пустоту и холод в чёрных глазах альфы, и не чувствует теперь ничего кроме глубочайшего сочувствия и желания отогреть холодные ладони собственным дыханием. Все его знания о короле, его семье и его прошлом сводятся к подслушанным на улицах разговорам торгашей. Обсуждать дворец и королевскую династию в стенах Алого дома было сродни негласному табу. Его папа этих разговоров не выносил, но в чём заключалась причина такой нетерпимости Хосок до сих пор не понимает. А что Хосок вообще знал об альфе, к которому его так слепо влечёт, мысли о котором уже под кожу забрались, въедаясь намертво? Отлучённый от дворца принц. Яростный воин, обожаемый своей армией. Мятежник. Убийца собственных братьев. Король, положивший конец войне и принёсший своему народу долгожданный мир. Что Хосок знал о нём? Ничего. Он ничего о нём не знал. Обрывки слухов и собственные домыслы. - Джио-я! – из-за спины раздаётся громкий зов. Хосок, вздрогнув, оборачивается, Сонун, продолжая вышивать, косит взгляд, Джио, цокнув, приподнимается на руках и смотрит равнодушно-недовольно на пепельноволосого Ёна, сидящего по левую руку от Соён, который что-то тихо говорит Хэсу, они оба посмеиваются. Зелёные глаза исподтишка впиваются в Хосока. - Сыграй! – капризно тянет Ён, дуя розовые губы. – Нам скучно! - Я вам кто? Шут? – отвечает Джио, вскидывая черные брови. – Развлеките себя сами. - Не донимай Джио, Ён, раз он не хочет, - встревает Соён, поглаживая рукой предплечье омеги, в его глазах мерцают смешинки. – Может быть кто другой найдётся, чтобы развеять нашу скуку, - рыжеволосый смотрит Хосоку прямо в глаза. – Может ты, Хосок-а? – в его голосе издёвка, разбавленная горькой сладостью, Сонун, встрепенувшись, хватает Хосока за рукав его светло-зеленого ханбока. – Говорят, таких танцоров, как ты, дворец ещё не видывал. Может покажешь нам? Утолишь наше любопытство? - Ты не должен, - поспешно шепчет Сонун, не выпуская из своей хватки чужой рукав, а сам смотрит на Соён, чьё непроницаемое выражение лица выводит из себя. Хосок его слышит, но не слушает. В глазах напротив лесной пожар. Хосок не слышит собственных мыслей. Один лишь безликий шум и оцепенение. - Давай же, Хосок-а, - Соён склоняет голову к плечу, кокетливо улыбаясь. «Покажи мне, на что ты способен, и я скажу, соперник ли ты мне.» Схватка взглядов обрывается. Хосок отворачивается, но не чувствует себя проигравшим. Сонун его не отпускает. Омега смотрит в сторону, туда, где сидит управляющий О, закусывая губы и вдавливая пальцы в ткань расстеленных под ними одеял, он просит наставления, толчка, хоть чего-нибудь, что придало бы ему уверенности. Старший омега смотрит на него в ответ холодно и пронзительно. Бледные губы – бесчувственная полоса, а глаза – алое стекло, за которым едва заметно вихрятся мысли, которых Хосоку не дано понять. В конце концов, Джунги-ним дергает подбородком, давая согласие, и прикрывает глаза. Но Хосок знает, что тот внимательно следит за каждым его движением. Вдох. Хосок закрывает глаза. Хватка Сонуна на его руке ослабевает. Выдох. Он встает. Голоса стихают как по щелчку пальцев. Все смотрят на него и только на него одного. До Хосока доносится шорох одежд. Джио тянется к цитре, неаккуратно задев пальцем крайнюю струну, позволяя чистому холодному звуку сокрушить сковавшую тело судорогу. И когда из-под красивых пальцев омеги рождается ясная и резкая мелодия, Хосок вновь чувствует себя живым. Он вскидывает руки, прогибаясь в спине, и замирает на мгновение, вслушиваясь в биение собственного сердца. Его кожа помнит холод черных глаз короля. Она помнит жар и холод, и мурашки, разбегающиеся болезненным покалыванием. Помнит приятную тяжесть чужих прикосновений. Ещё чуть-чуть и его затрясёт. Но он отпускает себя, отпускает свои мысли, позволяя музыке течь в своих жилах вместо крови. С каждым размеренным вздохом, с каждой разрезающей воздух нотой жизнь вновь обретает смысл. Хосок выкручивает запястье, тянется навстречу солнечным бликам, пробивающимся сквозь розовые соцветия. И он кружится. Снова и снова. Чувствуя порывы воздуха, расцеловывающие его кожу. Сменяя одно па на другое, он теряется в собственных чувствах. В детском искреннем восторге. Восторге человека, который, сбившись с пути, вновь вышел на тропу, ведущую к свету. Он бы рассмеялся во весь голос, но сердце бьётся так быстро и кажется таким огромным, что лёгким и вовсе в груди места нет. Хосок продолжает кружиться, и весь мир для него лишь расплывчатое пятно на краю сознания. И нет других звуков кроме пения цитры и его собственного сердцебиения. И нет ничего кроме самого Хосока, и черных глаз, что вновь ожоги на его коже даже под ханбоком оставляют. Омега замирает, обняв себя руками и чуть вздернув подбородок. Сердце в груди кости дробит, и капля пота стекает по виску. И пускай королю нравится смотреть на Соён, держать его рядом, касаться его. Пускай он зовёт его к себе каждую ночь. И каждый миг удерживает в голове его имя. Но сейчас… Сейчас, когда весь гарем стоит, пригнувшись к земле, и даже ветер послушно смолк, король смотрит на него. И только на него одного. Хосок улыбается. Встречаясь взглядом с Его Величеством.***
Хосок от волнения путается в полах собственного платья. Так неуклюже запинаясь почти на ровном месте. Слава Луне, король его не видит. Он сжимает одну ладонь другой, осторожно оглядываясь. Вокруг высокие деревья, уже укутанные плотной темно-зеленой листвой. Хосок не знает, как они называются. Он, кажется, и не видел таких никогда. Листья – звёзды, и черная кора с белыми прожилками. Удивительные. Омега тянет руку к одной из скрюченных веток, вставая на цыпочки, и самыми кончиками пальцев касается листьев. Они твердые и жесткие. Холодные. Хосок скользит взглядом вниз и в очередной раз замирает, разучившись дышать. Король смотрит ему в глаза. На его тонких губах нет улыбки. Но лицо расслабленно, от того, наверно, и кажется обманчиво мягким. - Это карго, - говорит король, с трудом отрывая взгляд от лица омеги, и оглядывается, скользя по тяжелой листве, в конце концов, вновь возвращаясь к искрящимся карим глазам, не может он в этом себе отказать. – Опалённые руками солнечного бога, - Юнги заводит руки за спину, беря ладони в замок. – Дарованные народу, что слепо покланяется своему жестокому божеству и не смеет покидать выжженные земли пустыни Габо, - омега не отводит глаз, смотрит прямо и смело, альфе приятно. – Чудесные деревья, что не чахнут без воды и не боятся палящего солнца. Дар, что для пустынных кочевников, был сродни божественному милосердию. Они всё ещё убеждены, что так их блистательный бог показывает им, что ценит их верность. Я же едва ли верю в это. Богам до нас дела нет, - Юнги видит в глазах омеги удивление, тонкие брови так изящно взлетают. – Легенды твердят, что в тот год, когда над Габо и капли дождя не пролилось, а редкие оазисы обратились песком и камнем, не смогло Солнце равнодушно смотреть на то, как гибнут от жажды и голода его любимые дети. И сошёл с небес огненный дождь. Но волшебное это пламя не обжигало, а, касаясь земли, обращалось крошечными черными семечками, что, попадая в расщелины в иссохшей, растрескавшейся от жара земле, давали жизнь невиданным раннее деревьям. Черная, как уголь, кора, тяжёлая листва, что никогда не завянет, и белоснежная древесина внутри. Нынешний хан народа пустыни, Аль Чёндже, в знак дружбы между нашими народами подарил мне несколько семян и сказал, если они прорастут в моём саду, то это будет значить, что их бог благословляет меня, мой народ и наш союз. Хосок вновь оглядывается, поражённый. Касается грубого черного ствола, мягко ведя по нему ладонью, и улыбается, оглядываясь на короля. - Получается, нам покровительствуют сразу два бога, Ваше Величество? – Хосок заправляет за ухо медную прядь и смущенно краснеет под столь внимательным взглядом альфы. Король запрокидывает голову, щурясь. Там за пышной листвой сияет солнце. Далекое и, кажется, совсем чужое. Луна Юнги ближе. Хосок, закусывая губу, воровато прочерчивает взглядом линию шеи альфы, пока тот не видит. Юнги глубоко вдыхает, закрывая глаза. …солнцем меченный кровью изножье трона окропит… Выдох. Кроме усталости он, кажется, в последнее время больше ничего и не чувствует. - Солнечному богу я не услужил, - говорит он прямо с некой усмешкой в голосе и резко опускает голову. Их взгляды вновь пересекаются, и омега прячет в широких рукавах сдавленные до боли пальцы. В глазах короля снова нет ничего кроме хрустящего инеем холода. Хосок закусывает губу и опускает голову. Альфа отворачивается и вновь бредёт куда-то по высыпанной гладкой галькой тропинке. - Неужто и правда вместо сердца в Вашей груди лёд? – одними губами шепчет Хосок, но порыв ветра уносит его слова прочь. Негоже за спиной короля бормотать всякие глупости. Омега вновь подбирает полы ханбока и спешит нагнать короля. Кроны деревьев аркой сходятся над их головами. Хосок вертит головой из стороны в сторону, любуется сказочными деревьями. А король молчит, и омеге кажется, что мыслями он где-то совсем далеко. Вроде и хочется протянуть руку, коснуться сжатых за спиной ладоней, согреть их собственным теплом, но омега сам себя одергивает, головой трясет, прогоняя подобные мысли прочь, и взгляд уводит в сторону. Но ненадолго… Он вновь и вновь в эту сильную спину врезается и оторваться не может. Хосок слышит шум воды. Дорога уходит в бок, и деревья расступаются. Омега ахает, пряча распахнувшиеся губы в собственных ладонях. Дракон. Точнее его каменная голова тут же бросается в глаза. Огромная, столь искусно вырезанная из горной породы, что складывается ощущение будто само древнее божество приговорило змея к вечным оковам камня, с распахнутой пастью, из которой неустанно бьёт поток воды и с шумом несётся вдоль усыпанного галькой канала, обрамленного набережными из белого мрамора. Во дворце так много мрамора… Именно его залежи в пограничье у Жемчужного моря и послужили причиной войны между Кёльчоном и Сонам. По крайней мере так принято говорить. Хосок прослеживает взглядом бурный поток до излучины, где сосны скрывают из виду искрящуюся полоску воды. Там дальше её ожидает высокий обрыв, который обратит игривую реку в ревущий водопад. Здесь начинает свой путь великая река Иссаль. Омега возвращает взгляд к каменной голове и смотрит выше, туда, где за макушками деревьев виднеются острые пики Драконьего хребта. Дворец Чвечондо один из самых непреступных дворцов среди двенадцати королевств. Он не окружён уродливыми стенами, земля не прорезана рвами, ведь сама природа оберегает покой королевской семьи. Занявшая обширный горный порог, территория дворца с одной стороны охвачена полукружьем Драконьего хребта, а с другой - крутым обрывом, в изножье которого устроилась столица. - Впечатляет, не правда ли? - говорит альфа. Его низкий томный голос, слегка заглушаемый шумом воды, вновь заставляет кровь приливать к щекам Хосока. - Очень, Ваше Величество, - омега опускает голову, прячась за спавшими волосами. Король беззвучно усмехается, продолжая стоять к омеге спиной и чувствуя его смущение. Он делает пару шагов вперёд, переступая с сочной травы на отшлифованный мрамор, и резко оборачивается, ловя взгляд растерявшегося Хосока. Омега резко опускает глаза, кланяясь. - Хосок-а, подойди, - говорит Юнги, подзывая его ладонью. Хосок едва сдерживает дрожь в теле и, приподнимая полы ханбока, подходит к альфе с опущенной головой. Лёгкий ветерок дует в спину короля. Запах хвои обдаёт собой лицо омеги, терпкость на языке ощущается, и он старается дышать чаще, сам того не замечая. Альфа поднимает руку, и его пальцы, едва касаясь, скользят от скулы танцора к подбородку, срывая с распахнувшихся губ сиплый вздох. Слегка надавливая, Юнги заставляет его поднять голову и посмотреть в свои глаза. Хосок сжимает ладони, до боли впиваясь ногтями в кожу. Каждый подобный обмен взглядами для него в новинку. Каждый раз подобная близость заставляет землю уйти из-под ног. - Ты был так прекрасен, когда танцевал там, в саду, - Юнги не отнимает ладони от его лица, поглаживая большим пальцем скулу. – Я не мог оторвать от тебя глаз, - альфа замечает кончик языка, нервно мазнувший слегка подрагивающие губы, и ту же возвращает свой взгляд к глазам омеги, потому что желание, такое обжигающе яркое, растекается в груди и не даёт здраво мыслить. – Никто не мог оторвать от тебя глаз. - Ваше Величество… - у Хосока не хватает сил говорить громче шёпота. – Благодарю Вас. Ваши слова… очень многое значат для меня, - омега слегка кивает в ответ на собственные слова и смотрит в глаза альфы с большей решительностью и отвагой. - Тогда я каждый день буду повторять тебе, как ты прекрасен и талантлив, - уголки рта альфы слегка дёргаются, и Хосок, затаив дыхание, надеется увидеть на этих губах улыбку. Хоть раз. Но видит лишь тень, за которой удается эту самую улыбку спрятать. Хосок кое-как сдерживает разочарованный вздох. – Чтобы ты смотрел на меня вот так, - добавляет Юнги, вторая ладонь, осторожно обхватывая лицо, ложится на левую щёку, не давая отвернуться и вновь спрятать от него эти прекрасные глаза. – В этом взгляде нет страха и смятения, - Хосок тонет в черном омуте королевских глаз, тонет и ему это нравится. Кажется, он не дышит уже целую вечность, но разве это сейчас важно? – Не бойся меня… - шепчет король, и его дыхание омега чувствует кожей. – Пожалуйста. Хотя бы не ты, - Хосоку кажется, что он сходит с ума, потому что слышит в голосе альфы мольбу. Король его отпускает. Длинные красивые пальцы соскальзывают с его лица, оставляя за собой невидимые ожоги, широкие ладони опускаются и ускользают за спину, так привычно сцепляясь в замок. Хосок прикусывает язык, потому что почти стонет от облегчения… и досады. Ведь так сложно признаться самому себе, что руки Его Величества на его лице ощущаются слишком правильно. Будто так и должно быть. Хосок опускает взгляд, прерывая их зрительный контакт. Всего на мгновение. На мгновение, за которое в груди альфы успевает растечься горечь и что-то больно кольнуть. Но омега смотрит снова. Прямо в глаза короля. Без попыток что-то утаить. Без попыток скрыться. В глазах, расписанных золотыми бликами, Юнги кроме спокойствия и уверенности видит россыпь искр, подсвечивающих карюю радужку. Он видит в этих глазах задорный смех, и ему кажется, что в этот самый миг их судьбы, ведомые подлунными тропами, сошлись в единый путь. Юнги надеется, что навсегда. - Я. Вас. Не боюсь, - отчеканивает каждое слово омега, убеждает короля, себя, своё сердце. – Не боюсь, - повторяет он снова, вздергивая подбородок от силы, с которой это было сказано, и чуть ли не топает ногой от решительности, которую слышит в собственном голосе и чувствует в самом себе. – И жизнь эту я однажды приму. Не прямо сейчас. На это я не способен, - плечи омеги слегка опускаются, и губы трогает задумчивая улыбка с тенью печали. - Возможно, спустя годы. Может быть, меньше. Может быть, больше. Я не могу сказать точно, но я верю в судьбу и верю, что мы стоим тут с Вами не просто так. Кому-то это определенно было нужно, - Хосок склоняет голову к левому плечу и улыбается, а в его глазах альфа видит звёзды. – Поэтому прошу Вас, Ваше Величество, позаботьтесь обо мне, - Хосок в мгновение ока оказывается на коленях перед королем, низко склонив голову. – Ведь я свою жизнь вручаю Вам в руки. Юнги смотрит на омегу со смесью удивления и восхищения и радуется тому, что Хосок его сейчас не видит. Потому что он растерян. По-настоящему растерян. И стоит, глупо распахнув глаза, кажется впервые в своей жизни. Хосок головы не поднимает, не шевелится, ждёт, и, прогоняя оцепенение, король делает резкий шаг вперёд, сам опускаясь перед омегой на колени. Со свистом втянув в лёгкие воздух, Хосок аккуратно скользит взглядом по телу альфы, поднимаясь всё выше к лицу, и замирает, когда чувствует мягкое прикосновение к коже. Король своими широкими, холодными ладонями обхватывает его лицо, так знакомо и аккуратно, и мягко приподнимает, так чтобы глаза в глаза и душа в душу. В чёрном омуте бездонных королевских глаз Хосок больше не видит ледяного блеска. Впервые на его памяти они так открыто пылают, и в них чувства, самые разные, вихрятся. Омега размыкает губы, выпуская вместе с дыханием почти восторженный всхлип. Большими пальцами альфа поглаживает его кожу и смотрит так внимательно и вдумчиво, что дрожь пронзает тело, заставляя Хосока трясущимися руками в гладкий мрамор упереться для равновесия. А потом король кивает самому себе и притягивает совсем не сопротивляющегося омегу ближе, касаясь его лба своим. Хосок его ровное дыхание на собственных губах ощущает, чувствует, как кожа начинает пылать, наливаясь краской, но перестать смотреть в глаза короля не может. Ему кажется, что если он сделает это, то что-то только-только зарождающееся между ними и совсем ещё хрупкое треснет и разлетится вдребезги. Тонкие ломкие ниточки, которые незримо сшивают их кожу там, где они друг друга касаются. Хосок назвал бы их доверием, и если это действительно так, то оно бесконечно ценно, ведь они оба на деле доверять не умеют. Хосок – потому что папа, удерживая его в четырёх стенах, объявил целый мир их врагом, а Его Величество – потому что целый мир и есть его враг. Поэтому Хосок эти нити тревожить не хочет и продолжает добровольно тонуть в этой бесконечной черноте. - Обещаю, - говорит король хрипло, и его голос – шёпот, сотрясающий небеса над головой Хосока. В одном этом слове всё, что так нужно омеге сейчас, и, только услышав его, он это, в конце концов, осознаёт. В нём тысяча и один смыслов и сотни надежд. В нём обещанное счастье, дом и покой. В нём сильные руки, безопасность и надежда. В нём горячее дыхание на губах, страсть и жажда. В нём новое начало. Их обмен взглядами напоминает обоим водоворот, из которого не выплыть в одиночку. Невозможно оторваться. Альфе рядом с Хосоком тепло. Он смотрит в его бесконечно-глубокие, искрящиеся, согревающие глаза и видит своё отражение, подсвеченное карим цветом радужки. Юнги, на удивление, нравится это зрелище, и он надеется, что Хосок видит его именно таким. Живым. Не высеченным изо льда, как говорит ему брат, как шепчут в стенах этого дворца и далеко за его пределами. Он надеется, что Хосок сможет увидеть в нём человека. Надеется и боится. Потому что он не самый лучший на этом свете человек. Томно скользнув по лицу омеги взглядом, Юнги снова возвращается к глазам и медленно смыкает собственные веки. Молча наслаждается моментом. Альфа отпускает его лицо, руки соскальзывают на землю, но их лица ни на дюйм не отдаляются друг от друга. Хосок всё так же чувствует на губах и коже размеренное дыхание короля, сам едва ли дышит, боясь случайным движением воздуха или тела прогнать такой трепетный момент. Но сладкий воздух, смешанный с пряной хвоей и свежим запахом воды, хочется вдыхать жадно, до отказа наполняя лёгкие. Омега глаз не закрывает, не может себя заставить, не хочет. Он выжигает на обратной стороне век каждую черту лица короля, которую успевает ухватить взглядом, отпечатывает в памяти, не зная зачем, но в этот самый момент ему это нужно. А когда правая рука отталкивается от холодного мрамора и медленно взлетает вверх, Хосок понимает, что совсем не может её контролировать. Она сама кончиками пальцев касается щеки альфы почти у самого виска. Она сама скользит по контуру скулы, замирая у подбородка. Она - совершенно точно – сама тянется к бледным губам, но Хосок кричит безмолвное «нет», борясь с самим собой и, кажется, побеждает, потому что рука так и остаётся прижатой к щеке короля. На лице же альфы не дрогнул ни один мускул. Его, кажется, ничто не способно расшатать, и это бы скорее всего кольнуло омегу, если бы он не почувствовал едва заметные изменения в чужом дыхании. Его Величеству не всё равно. Уголки губ Хосока чуть приподнимаются в подобии улыбки. И тут же его взгляд цепляется за шрам, рассекающий правый глаз короля. Такой глубокий. Тонкая багровая полоса, обрамленная белыми рваными рубцами. На месте Хосока многие бы скривились, спеша увести взгляд, но омега заворожён. Этот шрам не уродует. Нет. Он ставит завершающий штрих на том, кем альфа на самом деле является. Борец. Воин. Проливавший свою кровь за свой народ. Король прекрасен… Это настолько сильно кружит голову, что Хосока слегка ведёт. Между их лицами появляется расстояние. Совсем незначительное. Король спокоен и невозмутим, всё также с закрытыми глазами продолжает тонуть в моменте. Хосок смотрит на контраст чёрных ресниц и бледной кожи, скользит взглядом по расслабленным аккуратным губам и возвращается к шраму. Он, кажется, и вовсе не замечает, как подрагивающими пальцами тянется к полоске грубой кожи, прорезающей щёку наполовину, нежно касается мягкой подушечкой указательного пальца острого кончика, порывается скользнуть выше по контуру, но сипло выдыхает, замирая. Король смотрит ему прямо в глаза, а его рука обхватывает запястье омеги, отнимая от своего лица. Это движение не заняло у альфы и мгновения. Хватка крепкая, но совсем не грубая. Сердце Хосока начинает стучать где-то в горле. Он виновато опускает голову, отползая чуть назад, но Юнги, обхватывая свободной рукой его талию, возвращает его на прежнее место. Хосок уверен, что король слышит биение его разрывающегося на части сердца. - Ваше Величество… - заплетающимся языком едва слышно начинает Хосок, но альфа, обхватывая его подбородок, касается большим пальцем губ, призывая молчать. Омега послушно затихает, бросая на лицо короля напряжённые вороватые взгляды. Юнги молчит. Пустой взгляд прикован к собственному пальцу, скользящему по нижней губе Хосока. Однако омеге кажется, что король перед собой вовсе ничего и не видит и вообще сейчас он не здесь, не с ним, а блуждает где-то глубоко в собственной голове, там, где воспоминания вытесняют реальность. Хосок хочет вытянуть его назад. К свету. К себе… - Больно? – шепчет омега, обжигая дыханием кожу на пальце, всё ещё покоящемся на его губах. Альфа резко поднимает взгляд, и они в очередной раз тонут в глазах друг друга. Хосок виновато улыбается, слегка приподнимая краешки губ, а король выглядит потерянным и удивлённым одновременно. - Нет, - хрипло выдыхает он, убирая руку с лица омеги, и тот едва заметно вздрагивает. – Правда жжётся, когда я даю мыслям унести меня слишком далеко, - зачем-то добавляет альфа, замечая, как непроизвольно взгляд омеги вновь цепляется за его шрам и тут же возвращается к глазам. – Не самое приятное зрели… - Вы прекрасны, - Хосок не даёт ему закончить и, набравшись смелости, прикладывает ладонь к его левой щеке, мягко поглаживая. – И Ваш шрам тоже прекрасен, - Хосок улыбается шире и уверенней, и Юнги чувствует, что его сердце по-странному сжимается в ответ на эти слова, это прикосновение и эту улыбку. – Потому что он – часть Вас, а в Вас нет абсолютно ничего уродливого. - Ты меня не знаешь… - Нет, - качает головой омега, осмеливаясь во второй раз альфу перебить. – Но я это чувствую. Нутром. А себя я знаю и себе я верю, - вот так просто, Хосок сам себе поражается. Поражается тому, что не лжёт. – И когда-нибудь… - загадочная улыбка расцветает на его красивых губах, и он подаётся вперёд, почти касаясь кончиком носа лица короля. – Когда наступит правильный момент и я почувствую, что имею право задать Вам этот вопрос, - он томно шепчет и не узнаёт собственный голос. Откуда в нём это всё взялось? – Я спрошу, - отчего-то взгляд Хосока опускается на губы короля, но тут же взлетает к чёрным лисьим глазам, которые смотрят с незнакомым омеге чувством, пускающим дрожь по телу. – Кто посмел причинить Вам боль? Омега шумно выдыхает, больше не ощущая той отваги, с которой начинал, и нервно закусывает нижнюю губу, пряча взгляд в вороте черного платья альфы. А Юнги едва ли сам не впивается в эти соблазнительные губы, хозяин которых даже не осознаёт, что с ним делает. Но сдерживается. Изо всех сил сдерживается. - Когда-нибудь, - заговаривает король, замечая, как вздрагивает омега от его голоса. – Когда наступит правильный момент и ты задашь мне этот вопрос, - Юнги накрывает ладонь Хосока своей, продолжая прижимать её к собственной щеке. – Я отвечу. Он переплетает их пальцы и, помогая себе свободной рукой, встаёт. Хосок поднимается следом. Омега втягивает губы, пряча совершенно глупую улыбку, которая от разлившегося в груди тепла появляется, и послушно переставляет ватные ноги, следуя за королём, хватка которого на его руке не ослабевает. В ответ Хосок сжимает её ещё крепче. Они подходят к источнику, останавливаясь в паре шагов от бурлящей воды. Хосок отрывает взгляд от их переплетенных пальцев и с восторгом рассматривает каменного дракона. Действительно, он совсем как живой, но рядом с альфой не страшно, даже если он сорвётся на них, объятый пламенем. Его Величество их защитит. В этом Хосок не сомневается. - Давным-давно, в те далёкие и призрачные времена, которые само мироздание помнит с трудом, - король начинает новый рассказ, наблюдая за потоком воды, лоснящемся в солнечных лучах; не ожидавший этого Хосок резко поворачивает голову, взглядом находя профиль альфы. – Разрезая необъятными крыльями вечную тьму, два богоподобных существа несли сквозь пустоту свой танец. Хосок делает глубокий вдох, резко отворачиваясь от короля, смотрит прямо перед собой и смаргивает с глаз выступившие слёзы. Папа так часто рассказывал ему эту легенду… Так часто, что он помнит её наизусть. - Два дракона, - продолжает омега, давя дрожь в голосе и улыбаясь немного грустно; он краем глаза видит, как оборачивается на его голос король. – Один – живое пламя. Свирепый и могучий. Покрытый чешуёй из солнечного света. Второй – перламутровый блеск. Юркий и гибкий. С крыльями, которые каждым своим взмахом разносили по холодной пустоте звон тысяч хрустальных колокольчиков, - Хосок аккуратно расплетает их с королём пальцы и медленно бредёт вдоль канала, чтобы быть поближе к драконьей голове; король его не останавливает, лишь смотрит вслед. – Однажды наскучило огненному дракону их вечное путешествие, начало которого они оба даже и не помнили. Остановившись, он взвыл от тоски и приевшейся неизменности. А второй дракон, мудрейший из них двоих, призадумался, как же брату помочь. Думал долго, вслушиваясь в неутихающий болезненный рёв, который разрывал его холодное сердце на части, и, в конце концов, нашёл выход, - Хосок подходит к самому краю, холодные брызги падают на кожу, и он жмурится. – Драконы, распахнув пасти, скрестили своё пламя. Обжигающий красный огонь и леденящий белый свет слились, порождая то, что мы теперь величаем нашим миром, нашим домом, и всех живых существ, что когда-либо делали вдох на этой земле, включая нас, людей, - голос омеги остаётся мягким с тягучими, сладкими нотками, он открывает глаза, встречаясь взглядом с каменным змеем. – Полюбилось огненному дракону их творение, а к людям он прикипел всей душой. Он дарил им тепло, солнечный свет, заботу и радость. И сам он для людей стал богом, которого они искренне любили и почитали, - Хосок чувствует взгляд короля на собственном затылке, но не оборачивается. – Дракон перламутрового блеска людей тоже любил, однако люди не любили его в ответ, не так, как он того хотел. Они восхищались его божественной красотой, они преклоняли перед его силой и мудростью колени, но не любили – остерегались и встречи с ним не искали. Он не мог дать им всего того, что давал им его брат. Его свет был холодным и пугающим. И затаил он на неблагодарное человечество обиду. Ведь благодаря его мудрости они были рождены, ведь это он подарил своему брату лекарство от его агонии, ведь в людях живут отблески его света. Обида росла и набухала столетиями, и вот однажды, наблюдая за тем, как дети кружились вокруг лап его брата, весело смеясь и улыбаясь так, как они никогда ему не улыбались и улыбаться не будут, его сердце покрылось трещинами, и он ушёл. Ушёл в пустоту, на край вселенной, туда, где не слышен был счастливый детский смех, - Хосок протягивает руку, собирая пальцами чистые капли, рукав его ханбока сползает, обнажая руку по локоть. – Но он и подумать не мог, какие последствия будут у его побега. Вода стала человеку врагом, выходя из берегов и стирая с лица земли целые поселения, а с неба посыпались звёзды. Сами люди стали блёклыми и немощными. Ведь ни одним алым огнём они были порождены, - Хосок запрокидывает голову, чтобы увидеть небо, голубое и высокое. – Не зная, куда податься и как помочь людям, что были так им любимы, не зная, где искать брата и как его вернуть, взревел огненный дракон во всю силу своих могучих лёгких, разнося собственную боль по необъятной вселенной в надежде, что брат услышит. И он услышал. Услышал его завёрнутую в крик боль и стеклянный треск тысяч погубленных душ. Погубленных по своей же вине, своей слабости, - Хосок замолкает, переводя дыхание, прислушиваясь к ветру, воде, шелесту листьев и к человеку, терпеливо стоящему за спиной. – Не было времени вымаливать у брата прощения и мало было его простого возвращения для того, чтобы восстановить баланс и прекратить разрушение целого мира, рождённого из света и пламени. Бросив на огненного дракона последний раскаивающийся взгляд, он примкнул к земле и, распахнув острую пасть, закричал, почти как человек. Его перламутровая чешуя вспыхнула первозданным белым светом, который не согревал, но дарил надежду, и этот свет стал покидать тело дракона, собираясь в клубы яркого сияния высоко в небе. Дракон гас, отдавая весь свой оставшийся свет миру, что был к нему так не справедлив, - омега смотрит в глаза каменного дракона, и ему видится в них боль. – И когда вместе с последними крупицами света дракона покинула душа, его тело обернулось камнем, - Хосок скользит взглядом по вздымающимся над садами пикам Драконьего хребта, и в этот миг эта легенда совсем не кажется ему выдумкой. – А в чёрном небе загорелся белый диск, который люди с течением времени стали величать Луной. На мгновение мир замер в благоговейном ужасе и продолжил жить с отзвуками вечной благодарности на губах, - мягко улыбаясь, Хосок разворачивается лицом к королю, который смотрит на него, как на что-то сокровенное и безумно желанное, и в груди омеги натягиваются струны, которые пускают по телу дрожь. – Купаясь в лунном свете, рваные раны на лапах огненного дракона затянулись, и боль в груди притупилась, потому что дракон чувствовал морозное, но незримое прикосновение брата к чешуе. Он низко склонился перед лунным диском, вознося ему молитвы и свою безграничную благодарность, и продолжил жить, оберегая мир, ради которого дракон перламутрового блеска принёс свою жертву… - Но шли столетия, - продолжает король, прерывая омегу так неожиданно, что у того сбивается дыхание. – И огонь в сердце дракона утих. Люди больше не нуждались в его защите и покровительстве, - у Хосока не получается прочитать цепляющийся за его лицо взгляд альфы. - Однажды бросив взгляд на сияющую в небе луну, дракон понял, что настал и его черёд. Он ушёл, рассыпаясь песком, тем песком, что теперь укрывает пустынные земли Габо. Вознёсся на небеса вслед за братом, тоска по которому сжирала его изнутри на протяжении целых эпох. И с тех пор на нашем небе сияет солнце, - Юнги делает шаг навстречу Хосоку. - Души драконов продолжили свой танец, живя лишь для того, чтобы на короткое мгновение касаться друг друга на закате и рассвете. Разделенные, но единые. Вечные. Мгновение тишины. Такой звонкой, что даже шумный поток, кажется, притих. - Одно лишь солнце своим теплом согревает истерзанную душу луны, - шепчет Хосок, доверчиво протягивая королю руку. - Один лишь лунный свет стирает раздирающую солнечную плоть боль, - холодные пальцы альфы сплетаются с его собственными, и Хосок слышит глухой стук собственного сердца, когда видит на губах короля улыбку.***
Альфа резким грубым движением сдёргивает плотную чёрную ткань с единственного зеркала в своих покоях. - Кто посмел причинить Вам боль? Шрам не жжётся. Он горит. …боль-боль-боль… Юнги касается пальцем полоски белой кожи под глазом, давит на рубец, морщась, и смотрит прямо в глаза своему отражению. Хочет отвернуться. Потому что собственные черты плывут, смазываются, грубеют, и из зеркала на него смотрит совсем не он сам, а тот, кто вырезал на его лице вечное о себе напоминание. Юнги помнит эту боль. Помнит вкус собственной крови, заливавшей лицо. Помнит вкрадчивый голос и крепкую хватку в волосах. Каждую деталь. Каждый свой вздох. Каждый звук, слетавший с чужих губ. Юнги помнит всё.12 лет назад
Корабль штормит. Он может это понять по тому, как шумит море, как гремят снасти и как его самого кидает из одной части карцера в другую. Если бы он не был намертво связан по рукам и ногам, было бы проще хотя бы удерживать себя на одном месте. Повязка, с помощью которой ему завязали глаза, растрепалась и теперь закрывает ещё и нос, мешая дышать. Он тихо стонет, когда его спиной впечатывает в металлическую решётку. - Луна, помоги… Его швыряет в противоположную стену. И в этот миг ему слышаться приближающиеся голоса, лязг затвора и шаги. Кто-то становится совсем рядом. Даже сквозь повязку Юнги может почувствовать запах морской воды и ветра. Тишина. Смешанная с рёвом шторма. - Поднимите его. Юнги узнаёт этот голос сразу. Он слышал его в приемной зале дворца Чвечондо много-много лет назад. Голос, приветствовавший скупыми любезностями. Он слышал его на поле боя, в шуме разверзнувшегося ада. Голос, отдававший меткие, как стрелы Кихёна, приказы. Двое грубо берут его под руки и ставят на колени. Юнги сдавливает зубы, сдерживая рык. Канат, которым были связаны его запястья, уже давным-давно пропитался его кровью. Стёртая до самого мяса плоть горит. - Снимите с его глаз повязку. Кусок материи сдирают с его лица. Юный альфа жмурится. Свет факелов жжёт глаза. А потом он видит его. Ким Тэджуна. Короля Сонам. Генерала, что низверг бывшую королевскую семью Кан, вырезав всех, всех до единого, даже младенца, сына младшего брата короля, которому и без того носить алмазную корону суждено не было, и отвернулся от их солнечного бога, воздвигая человека в ранг божеству. Юнги видит перед собой того, кто не меньше его собственного отца виноват в смерти его папы. - Ваше Высочество Принц, - собственный титул из его уст вызывает отвращение. – С нашей последней встречи Вы сильно изменились, - в его хриплом голосе Юнги улавливает скрипучую усмешку. – Возмужали. Повзрослели… Юнги напрягает связанные руки, сдавливает кулаки и с полукриком-полурёвом бросается вперёд. Два стража, стоящие от него по бокам, удерживают его на месте. Но он продолжает вырываться, не обращая внимание на боль во всём теле, на истощение, на кровь, стекающую по кистям. Его одичавшие чёрные глаза застилает ярость, настолько жгучая, что от неё боль в груди растекается. - Ты… Ублюдок! – выкрик, после которого один из солдат, пинает его в спину, лишая равновесия, и принц падает лицом вниз у самых ног Тэджуна. Юнги глухо хрипит. Звон в ушах, вкус грязного дерева на языке, и кровь, брызнувшая из носа, на губах. Тошнота комом сворачивается где-то поперёк горла. В голове пустота, и эмоции перегорают также быстро, как и вспыхивают. - Просто убей меня, - шепчет принц из последних сил, закрывая глаза от усталости и опустошения. – Если в тебе всё же имеется хоть… хоть капля уважения к памяти моего папы… убей меня… - Я не буду убивать тебя, - грубые шершавые пальцы хватают его за подбородок и тянут вверх, вызывая новый приступ жгучей боли во всём теле, солдаты помогают Тэджуну усадить его обратно на колени, Юнги хватает ртом воздух и закашливается. – Я не буду убивать его сына. Не буду стирать то единственное, что от него осталось в этом мире, - Тэджун стирает с его лица кровь собственными пальцами, оставляя грязные красные полосы, смахивает прилипшие к коже чёрные пряди. – У тебя лицо Ёрин. Юнги смотрит на него сквозь кровавую пелену, дышит глубоко, чувствуя, как от каждого вдоха грудную клетку сводит болью, и это хоть немного отвлекает от холодных клешней, сдавивших сердце при упоминании имени его покойного папы. Он молчит, в бессилии опустив голову. - Ты всё ещё здесь только потому, что твой отец тебя здесь бросил, - Тэджун присаживается на корточки напротив принца. – Месяц. В течение месяца они должны были оставить крепость Таль. Таково было наше условие. Согласись, не такая уж большая жертва в обмен на жизнь принца… сына. Но сегодня месяц истёк, а вокруг крепости всё также разрываются снаряды и умирают наши солдаты. Потому что твой отец обесценил твою жизнь до куска каменистой земли. Юнги молчит. Потрескавшиеся губы давит, стараясь не рассмеяться. Будто бы он и сам не знал, что отец во снах грезит о погребальном костре своего нелюбимого сына. Но слышать это… всё равно больно. - Не на того принца поставили, Ваше Величество, - глухо откашливается принц, не размыкая век. - Он боится тебя, Юнги, - шепчет Тэджун. Принц чувствует его горячее дыхание у виска. – Поэтому он сослал тебя в Кобе, подальше от дворца. Поэтому ты единственный из принцев, кому дозволено быть здесь, в самом пекле войны, а не приказано сидеть в дворцовых стенах, трусливо поджав хвост. Поэтому ты сейчас смотришь мне в глаза. Потому что Джевон тебя боится. Он боится твоей силы, боится той ненависти, которую сам пробудил, боится того, что живёт вот здесь, - альфа укладывает ладонь поверх вздымающейся груди Юнги, над самым сердцем. – Я верну тебе свободу, а ты докажи ему, что его страхи не беспочвенны, - его голос змеем обвивает шею принца, шепча на ухо. – Забери своё. Юнги вскидывает голову и открывает глаза, встречаясь взглядом с альфой. Тэджуну нравится клубящаяся в них чернота. - Горите вы оба в аду, - отчеканивая каждое слово, выплевывает принц. На губах Тэджуна прорезается довольная усмешка. Его грубое квадратное лицо, будто бы даже на мгновение смягчается. - Хорошо. Очень хорошо, - кивает альфа и тянет руку за спину. – Намджун, дай мне свой нож. Впервые за всё это время взгляд Юнги скользит поверх плеча короля Сонам, и он видит молодого альфу, наверно на пару лет старше его самого, который стоит за решёткой карцера и не спешит зайти внутрь. Его пепельные волосы в свете ламп отливают золотом. На лице из-за усталости и боли взгляд сосредоточить не получается. Юнги делает вдох, и его голова обессилено падает на грудь. Но через пару мгновений пальцы Тэджуна вплетаются ему в волосы и дёргают на себя, заставляя запрокинуть голову. Юнги тянет воздух сквозь зубы, сдерживая болезненный стон. В правой руке короля альфа видит нож с толстым лезвием. Свет так красиво скользит по нему белыми бликами. Их всех резко подкидывает вверх, когда корабль врезается в высокую волну, но рука Тэджуна сдавливает его волосы лишь крепче. - Каждый раз, когда будешь смотреть на себя в зеркало, вспоминай, что это сделал твой отец моей рукой, - холодный кончик ножа касается лба над правой бровью принца. – Его бездействие, - Юнги чувствует, как лезвие начинает впиваться в кожу. – Его страх. Кровь заливает лицо, и Юнги чувствует её горький ядовитый вкус. Альфа прижимает ладонь к лицу, накрывая шрам целиком. Смотрит, пытаясь увидеть в отражении самого себя, а не призраков прошлого. Глаз горит от боли, которую Юнги из глубин памяти достаёт на поверхность. Юнги поднимает сброшенное покрывало и резким движением возвращает его на место. Ткань растекается по зеркальной поверхности, пряча короля от себя самого. От воспоминаний о боли, причинённой ему, и боли, что причинял он сам. Юнги распахивает двери покоев, ища взглядом стражу. - Приведите ко мне, Соён. В ответ молчаливый поклон. Забыть. Всё, что он хочет сейчас, это снова забыться, загнать всех своих демонов обратно в бездну памяти, похоронить под толстым слоем льда, отдавая в жертву этого холода собственную душу.- Кто посмел причинить Вам боль?
…собственный отец?..
***
- Люблю тебя… агххх… люблю… - дышать не получается. – Луна свидетель, как сильно… - Тш-ш-ш, - омега ловит губами его слова. – Ты же не хочешь, чтобы нас поймали? - Я никому не позволю к тебе даже прикоснуться, - альфа прижимает податливое тело к себе. Ближе. Держит крепче. Его ароматом задыхается. – Никому. Омега улыбается, поцелуями прочерчивая скулу, прикусывает мочку, тут же зализывая, и ладонью накрывает чужие губы, не давая стону с них сорваться и разрушить ночную тишину, в которой купается дворцовый сад. - Любовь моя, - шепчет омега, дыханием обжигая шею. – Мой альфа, - зубами оттягивает кожу. – Я так устал бояться, что однажды они заберут тебя у меня… - Никогда, - с жаром хрипит альфа, находя губы омеги своими; тот сам сладко стонет в поцелуй, ладонями обхватывая лицо своего любовника. - Никогда, - повторяет омега, отрываясь, чтобы глотнуть воздуха. Альфа тянется к его шее и ведёт языком по сладкой коже. Омега запрокидывает голову, прикрывая глаза. - Ты же помнишь, что нужно сделать? Альфа замирает и поднимает взгляд на лицо омеги. В ночи его тёмные глаза мерцают опасным блеском. Если бы он не любил его так сильно, то определенно испугался бы. - Подбросить пару щепоток того порошка, что ты дал мне, в корм жеребца Его Величества, - альфа шепчет, омега видит в его глазах нерешительность. Испуг. - И делать ты это должен каждый день, пока порошок не иссякнет, - подсказывает ему омега на ухо, а потом ведёт носом к виску, оставляя на щеке щекочущий поцелуй. - Может мы просто сбежим? – с надеждой молит альфа, пропуская волосы своего возлюбленного сквозь пальцы. – Туда, где нас никто не найдёт… - И где это место? – в голосе омеги щёлкает холод, и он отстраняется от альфы, смотря глаза в глаза. – Бежать, как преступники, и до конца своих дней не останавливаться в страхе, что до нас дотянутся мстительные руки короля? Ты хочешь такой жизни для себя? Для нас? - Нет, но… - Я люблю тебя, Боа, - говорит омега твёрдо, уверенно; сердце альфы пропускает сразу несколько ударов. – И ради этой любви я сотру все препятствия, - плавящаяся сталь в его голосе будоражит альфу, и всё, что он хочет сделать, это положить весь мир к ногам этого омеги. Положить к его ногам жизнь короля, если это сделает его счастливым. Если это сделает их свободными. - Я сделаю всё, что ты скажешь, - шепчет Боа, и омега целует его со страстью и жаром, и всем тем, что клубится в его груди. Альфа толкает омегу к дереву, подхватывая под бёдра, чтобы тот мог обхватить его торс ногами. Юбка ханбока мешает. Омега закатывает глаза и откидывает голову, отдавая губам альфы свою шею. - Я люблю тебя… Любовь – это то, что им движет. Любовь, которая с годами не утихла. Любовь, что искрами высекла ненависть, способную спалить этот дворец дотла. - Я люблю тебя, Боа… - ни капли лжи.