Per tempus et Spatium

      Он с трудом осознавал себя. О себе он помнил только, что нашёл его какой-то мужик на побережье, когда он пытался поймать проворного краба. Обрывки памяти подсказывали ему, что когда-то он был существом способным на разумные мысли. Теперь же, с трудом давались мысли о необходимости сходить в туалет или поесть. Словно он был мертвецки пьян. Интересно, что это означало? Кем он был до того, как оказался на побережье? Что его связывало с окружающим миром? Он не помнил ничего. Мужик притащил его на корабль и заявил, что скоро он увидит свет. Плавать на корабле ему не понравилось — качало и трясло, ночами было холодно, а матросы, то и дело отвешивали нерасторопному уродцу затрещины. Наконец они причалили к берегу и мужик, называвший себя купцом, взял его с собой в корчму. Ему подали горячую еду, но не предложили столовых приборов. Интересно что это такое, и откуда знание об этом есть в его памяти? В такие минуты, в его раздутой и, как говорил торговец, совершенно пустой голове слышался горестный вздох, словно кому-то очень плохо, но сколько он не вертел головой, понять, откуда тот доносится так и не смог. Вокруг было людно и очень шумно, воняло чем-то горелым и кислым. За столом, где сидел купец с уродцем подсел бородатый мужик и предложил купцу выпить водки и сыграть в карты. — А это что за чудо-юдо? Твоя новая любовь, Хельм? Вокруг раздались смешки и уродец, вслед за всеми, растянул свои губы в улыбке, радостно хлопнув в ладоши. За что тут же получил по голове. — Ну, полноте, не обижай уродца. Звать-то его как? — А вилохвост его знает. Ещё я имена всяким недолюдям не выдумывал. Ай, холера, снова ты меня уделал! Купец досадливо бросил карты на стол. Бородач прищурился и вкрадчиво произнёс: — Ещё партийку? — Да ты меня по миру пустишь! Я и так проебал кучу денег. Ставить мне решительно нечего, а ты, старый чёрт, мне даже отыграться не даёшь. — Ну нет, так нет. Как говорится спасибо этому столу, пора и честь знать. Бородач кивнул и собрался уже встать из-за стола, как взгляд купца вдруг замер на притихшем уродце, упоённо ковыряющем в носу. — Стой! Ставлю его на кон. Выиграешь, и будет у тебя, как у истинного правителя — свой собственный придворный шут, с местным колоритом. Проиграешь — отдашь всё, что забрал. Годится? Бородач вернулся за стол. — Идёт. Играем. В этот вечер безымянный уродец без прошлого обрёл новый дом. Бородач вёз его на телеге, усадив подле себя. — Имя-то у тебя есть? Он смотрел на уродца прямо, не отводя внимательного взгляда. Должно быть уродец выглядел недоумённо и он пояснил: — Ну, имя, это как тебя назвали матушка и батюшка. Тебя же тоже кто-то породил? Вздох в голове стал громче, чем в прошлый раз, а бородач продолжил: — Меня вот звать Филип Стенгер. Местные крестьяне зовут меня Кровавым Бароном. Ты можешь говорить, али ты немой? Уродец задумался и выдал нечленораздельное: — У-у-у-ма. — Ума, значит? Так и буду тебя звать. Только ты не балуй, а то норов у некоторых здесь похлеще, чем у этого реданского отъёбыша, Радовида. Высекут — имя своё выговорить не успеешь. Понял? Если бы наречённый Умой уродец мог говорить, то сказал бы, что не понял ничего из того, что сказал ему странный бородатый мужик. Но почему-то, в обществе бородача ему понравилось больше, чем у купца: тот, то и дело бил его и кричал на него, когда он трогал что-то из его вещей или опрокидывал на себя тарелку с едой. В замке ему выдали соломенный тюфяк и потрёпанное одеяло и уродец, обретший свой дом смог спокойно уснуть.       Время шло, а он продолжал жить у Барона. Иногда тот звал его к себе, усаживал его на стул и долго ему рассказывал о том, как жил раньше и как живёт сейчас. Рассказывал о своей дочери Тамаре и жене, Анне, то и дело, рюмку за рюмкой, опрокидывая в себя то, что называлось «водкой». А потом барон засыпал, роняя голову на стол, Уму уводил в чулан сержант Ардаль: строгий мужик с недобрым лицом, который всякий раз качал головой и приговаривал: — Это ж надо, кого он в компанию к себе выбрал. Тебя, неразумную тварь, неспособную свою жопу подтереть. Ну, шагай давай! Иногда он подолгу слушал болтовню окружавших его людей: чаще всего в обрывках бесед он улавливал знакомые слова, только вспомнить, что они означают никак не мог. Зато ему нравилось проводить время в компании девочки: она звалась Греткой и всегда угощала его вкусным хлебом густо смазанным мёдом, а ещё она говорила с ним и утешала, когда кто-нибудь избивал его. Она, как и все, звала его Умой. Кажется, это было единственным словом, что он мог произнести, но где-то, в глубине своего сознания он понимал, что от рождения ему было дано другое имя. Интересно, как его звали? Однажды, когда ему особенно сильно перепало сапогами по рёбрам за то что, он: «был, сука, недостаточно, смешон», так, кажется, сказал сержант Ардаль, прежде чем отходить его, Гретка рассказала ему сказку об эльфском зачарованном принце и о волшебной принцессе с мечом, что спасла его поцелуем. Может и он, несчастный, неграмотный уродец, тоже зачарованный принц? Ума часто видел сны о красивом печальном эльфе. Тот рассказывал ему о высоких материях и принципах Универсума. О множественности миров и принципах наследования гена Старшей Крови, призывал вспомнить о Предназначении. Но его скудный ум был неспособен вникнуть в эту информацию и он задумчиво таращился на эльфа. — Ума! Ума! Ума? Он открыл глаза и понял, что его трясёт Гретка. — Ума? Ума-ма? — Я…мне не спится. Может ты посидишь со мной немного? Знаю, что глупо просить, но дядюшка Филип занят, а сержант Ардаль меня пугает. А ты… — Ума? — А ты мне напоминаешь друга Цири. У него такие же красивые глаза, как и у тебя. Правда он высокий. Очееень высокий, представляешь? Я ему едва до пояса достаю. Девочка улыбнулась, вспоминая о них. — Ах, ты же не знаешь кто такая Цири. Но ничего, я тебе про неё расскажу. Девочка рассказывала о своей подружке. По рассказу выходило, что у неё красивые глаза, необычного цвета волосы, очень красивый меч в ножнах и что сама Гретка мечтает вырасти такой же смелой, как и она. И чтобы её полюбил какой-нибудь, нет, не эльфский принц, а какой-то мальчик из деревни, имени которого он не запомнил. Ответить девочке он ничего решительно-внятного не мог. Только схватил её за плечо и пробубнел: — Ума-ума… — А ты славный, Ума. Хоть солдаты и считают тебя дурачком, а мальчишки боятся…мне кажется, что ты меня понимаешь. Спасибо, что выслушал. Давай поиграем в волчок в комнате Цири? Девочка решительно схватила уродца за руку и потащила его за собой. Игра в волчок его увлекла. Девочка терпеливо объясняла ему, как правильно играть и заливисто хохотала, когда он своими нелепыми руками делал что-то не то. Вскоре девочку позвала кухарка, и он остался один: женщина, в заляпанном жиром переднике категорически не любила уродца и всякий раз замахивалась на него кочергой. Он остался, в комнате, где раньше, по словам Гретки, жила Цири. На столе лежала книга, но он не мог понять, что там написано, а на сундуке лежала грязная дырявая рубаха, которую он радостно нацепил на себя. Стало чуть теплее. Рукав рубахи знакомо пах травами. Запах успокоил уродца и он радостно хлопнул в ладоши. Время шло, а Гретка всё не возвращалась. Он, кажется задремал, потому что снова явился эльф. — Слушай, я знаю, что тебе тяжело. Но ты должен повторить за мной эти слова. — Ума? — Да. Повторить. Запоминай: Coalle, coalle. Caniatad! Запомнил? Он задумался и посмотрел на своего собеседника, сидящего перед ним на корточках. — Ума! — Запомнил? Он закивал и кинулся к эльфу, чтобы обнять его, но его довольно грубо пихнули в бок. — Ума… — Харе спать, орясина. Дело к тебе есть, идём, мы ребятами пьянку затеяли. Ему не хотелось уходить. Постель была мягкой, а подушка приятно пахла и успокаивала. Он вцепился в неё крючковатыми пальцами, но мужик лишь хрипло рассмеялся и пребольно пнул его. — Пшёл, да пошустрее, я сказал! Ишь, разлёгся здесь, как барин. На него нацепили колпак с бубенцами и заставили прыгать, под аккомпанемент свиста, улюлюканья и хлопков в ладоши. Ума не понимал, почему этим людям, которые могут внятно говорить и не имеют никаких изъянов было так смешно наблюдать за кривляниями кого-то, вроде него. Впрочем, заканчивались эти праздники всегда одинаково — он получал пинка под зад и прихрамывая шёл к себе в каморку. Но теперь у него была ещё рубаха, принадлежащая Цири. Отчего-то мысль о девушке вселяла в его душу невнятное чувство надежды. Он вовсе не был одинок. Во сне к нему приходил красивый эльф и говорил с ним об умных вещах, в которых он не разумел и пытался заставить несчастного Уму вспомнить о чём-то важном. — Что это на тебе за рубаха? Вся драная и заляпанная кровью. Прям красавец, хоть стой, хоть падай. — Ума? Ума? Он вопросительно посмотрел на эльфа, обнимая себя за плечи. Но тот лишь присел на корточки перед ним и потянул его за рукав. Ума закричал, но эльф лишь спокойно ответил: — Не дури. Я просто посмотрю. А если будешь кричать — заколдую. Уродец испуганно глянул на своего собеседника. Эльф, не сильно церемонясь, склонился к нему и втянул носом воздух. Затем резко отстранился и его лицо помрачнело. Ума неуклюже подошёл к нему и схватил за край плаща. — Ума… Ума? — Великая Дана, что этот идиот натворил? Зиреаль…он лишил мир надежды, заключив меня в это… послушай, ты не способен меня понять, но слышать ты меня можешь? — Ума? — Не перебивай! Ведьмак. Человек с жёлтыми глазами и белыми волосами. Если увидишь его, то постарайся привлечь к себе внимание, ты понял? Он, хоть и Dh'oine, но прóклятого от урода отличить может. Запомнил? Урод непонимающе лупал глазами разного размера и старался понять, о чём толкует эльф. Но в голову уродца, как назло не лезло ничего, кроме мысли, что он хочет быть таким же красивым, как этот эльф с грустным лицом. — Запомни. Ведьмак. Белые волосы. Жёлтые глаза. Не нужно бросаться на него. Просто покажись ему на глаза. Понял? Уродец радостно обнял эльфа, а тот лишь невесело усмехнулся. — У меня нет на это времени. Совершенно. Ты же слышал о Цири? Я её друг. Если ты сделаешь то, о чём я прошу, то поможешь ей. — Ума? Ума? Уродец похлопал сидящего эльфа по плечу. Эльф только хмыкнул: его, Знающего, пыталось утешить порождение проклятия Эредина, в теле которого он был заключён. Темница утешала узника. Какая ирония. Он подумал о девушке, оставленной им на Острове Туманов. Если бы темница его разума имела физическое воплощение, в виде стен, мебели и окон — то он разнёс бы здесь всё, дал бы волю своему гневу, скопившемуся в нём, позволил бы яду несдержанности отравить свой разум. Но он не мог ничего. Мог только со стороны наблюдать за тем во что, его, Знающего, учёного, превратило проклятие, как исказились черты лица, как умный стал идиотом, не способным на связную речь. Он едва успел доплыть до побережья Хиндарсфьялля, когда его скрутило болезненным спазмом, сковавшим тело. От боли он позабыл как дышать. Кожа словно плавилась, а кости выкручивало так, словно его перетирали в огромной ступке. Когда Креван осознал себя в следующий раз то понял, что проиграл — проклятие настигло его, он опоздал. Позже, к нему стало приходить странное жалкое существо с огромным горбом, непропорционально большой головой. Черты лица были гротескно-безобразны — один глаз больше другого, рот перекошен, из ушей росли пучки волос, а из носа текли сопли. Он осмотрел существо без брезгливости, с вежливым интересом учёного, пытаясь понять, какая злая воля способна породить нечто подобное. Вот значит как. Результат был не то чтобы неожиданным. Скорее, превосходящим все самые смелые ожидания. Эредин превратил его в шута, на потеху публике. Интересно, сколько времени пройдёт прежде чем Король Дикой Охоты поймёт, что Зиреаэль больше недосягаема? Если бы только удалось найти Геральта…но в его нынешнем положении оставалось только надеяться на волю случая и Предназначения. Самым досадным было то, что полноценно мыслить он мог только когда урод засыпал. Всё остальное время ему приходилось пребывать в роли стороннего наблюдателя. К счастью, он не пребывал в беспамятстве, а значит мог проанализировать и систематизировать, полученные за день знания. К сожалению, полезных сведений удалось добыть немного. Основными источниками сплетен и внятной информации был Барон, когда он не пил и девочка Гретка. Несколько раз за время своего пребывания во Вроницах, ему удалось присутствовать во время визитов нильфгаардских солдат, но те крупицы информации, что он собрал были недостаточны для того, чтобы составить картину реального положения дел. — А ну танцуй! — Ума? — Танцуй, сука! Раздался визг хлыста и уродец испуганно взвизгнул, хватаясь за голову. — Ах ты ж сучий выблядок! Да я тебя… Солдат стремительно приближался нетвёрдой походкой и что-то подсказало Уме, что надо бежать со всех ног к Барону. Он, хоть и славился крутым нравом, но уродца не обижал. Проворно юркнув под руку пьяному, он рванул по коридору. Вслед неслись гневные окрики, но он не останавливался до тех пор пока тяжко не ввалился в кабинет хозяина замка. В момент, когда распахнулась дверь глаза Умы встретились с посетителем Врониц: беловолосым и желтоглазым мужчиной. Тот сразу встал со стула на котором сидел и неторопливо подошёл к нему. Ума закрыл голову руками, опасаясь побоев, но их не последовало. Гость Барона присел на корточки возле него и негромко произнёс: — Можешь убрать руки, я тебя не обижу. — Ума? — А я — Геральт, будем знакомы. Давно ты здесь? — Ума? У-у-у-ма-ма. — Ага. Я почти тебя понял. Вот, держи. Беловолосый вручил уродцу мешочек с сухофруктами. — А сейчас, пока ты будешь есть, посиди тихонько в уголке, хорошо? Мужчина выглядел опасным, но показался ему добрым. А ещё Уму не оставляла мысль, что он его где-то уже встречал. Дверь в кабинет распахнулась и в комнату ввалился солдат. — Ах, вот ты где, сучёныш! Докучаешь Барону и ведьмаку? Пальцы больно сжали ухо, отчего он истошно завопил, а рука беловолосого тотчас легла на рукоять меча, притороченного к спине. Ума испуганно бросил сухофрукты и кинулся к беловолосому, но его грубо сцапали за плечо и потащили обратно. — Звиняйте, милсдарь ведьмак, что этот выродок помешал вам… — Это что же вы, сучьи дети, издеваетесь над несчастным? А ну, живо мне сюда приведи сержанта, а Уму отпусти. — Но… — Я тебе дам «но»! Совсем уже охренели! Живо Ардаля сюда. Ума счёл за благо подойти к беловолосому и спрятаться за его спиной. — Не бойся. Я не буду тебя обижать, малыш. — Ты это, Геральт, извини. Напились они, вот и творят херню. Сейчас я сделаю внушение. — Звал меня? Дверь открылась в очередной раз, являя Барону сержанта. — Звал, Ардаль, звал. Вот ты мне скажи, с чего вы взяли, что над убогим издеваться смешно? — Мы не делали с ним ничего такого. Выпили лишку ребята, погорячились… — Я тебе, сука, погорячусь! — А ты и так погорячился. Когда Анну по пьянке изгваздал своими кулаками. Мои ребята побили безымянного уродца, а ты собственной жене навешал. С лица Барона враз исчезли краски и он тяжко сел на стул. — И чего я добился? Они, сбежали от меня. Понимаешь, сука? Поди прочь, Ардаль. И чтобы я больше не слышал о ваших забавах, ясно? — А если услышишь? — А если услышу, то пердаки вам повыворачиваю. Иди, донеси мой приказ остальным. Ардаль не выглядел испуганно или раздражённо. Просто кивнул и негромко ответил: — Ясно. Мы больше не будем. На лице сержанта цепкий взор ведьмака не заметил ни тени раскаяния и нахмурил брови. Уродец не умел так хорошо распознавать эмоции на лицах окружающих и не понял ничего. Только вздох в голове послышался отчётливее, чем обычно. Ночью Уме снова приснился эльф и он радостно кинулся его обнимать. — Вижу, ты встретился с Геральтом. Молодец. Только, пожалуйста, не ввязывайся в драку с солдатнёй Барона. Постарайся дожить до того дня когда мы встретимся наяву. Ума радостно хлопнул в ладоши, а эльф тяжко вздохнул, но ничего не ответил. Вскоре ведьмак покинул Вроницы и уродец загрустил. Беловолосый ведьмак угощал его фруктами и хлебом. А ещё он всегда смотрел на него так пристально, что казалось, что ведьмачьи глаза видят куда больше, чем ему способно было показать зеркало. — Однозначно, что кто-то тебя приложил. Только никак не возьму в толк, что с тобой можно поделать. Я, малыш, ищу кое-кого очень для меня важного и не могу позволить себе уделить тебе время. Когда всё закончится, надо тебя показать Весемиру. Или чародейкам. Тут столько намешано, что я прямо даже не знаю. Я помогу тебе, но позже. А пока, будь осторожнее с сержантом и его людьми. После отъезда ведьмака эльф всё больше молчал. Ума даже решил, что его единственный постоянный собеседник прихворал: под красивыми аквамариновыми глазами залегли тени, а нос, казалось, стал более острым. — Ума? Ума? Он ткнул узловатыми пальцами в сторону его лица, пытаясь спросить, получить хоть какой-то ответ. — Плохо выгляжу, да? Это следствие моего пребывания в самой неприглядной форме. Днём я не могу связать простейшую мысль и построить логическую цепочку, а ночами трачу свои внутренние силы на бесполезные диалоги и систематизацию информации. Ведьмак уехал. Барон отправился за ним и не вернулся. Что теперь нас ждёт, одна Дана знает. Никогда прежде я не ценил Время. В том мире, которому я принадлежу оно неспешное, тягучее, как патока. Прежде, я никогда не считал часы, дни, недели, годы. А теперь… отдал бы всё, чтобы у меня был хотя бы день на то, чтобы спасти её. И что я могу? Я, Aen Saevherne, чародей, знающий тайны Старшей Крови — оказался здесь. Какой прок от всего, если я заключён в темнице собственного разума, без возможности сделать и изменить что-то? Эльф расхаживал из стороны в сторону и жестикулировал. Скорее обращаясь к самому себе, в попытке выговорить наболевшее. — Я сделал высокие ставки и проиграл. Предназначение, Пророчества, всё оказалось пустым и бесполезным перед зелёными глазами в которых сначала искались чужие эмоции; перед лицом, в котором искались чужие черты. А по итогу, я потерял время и подвёл нас обоих. Он устало сел и подтянул свои длинные ноги к острому подбородку, горько усмехаясь. — Не будет никаких Пророчеств. Слышала, Итлина? Ты проиграла. Никаких предназначенных Чайке, что вновь обретут, Эвелиэнн. Ты просчиталась. Будут только сломанные судьбы и стремительно катящийся в небытие мир. И всем этим я обязан тебе, Эредин Бреакк Глас.