Испытание Мага

Я не могу сказать, что у меня было то, что называют детством. Тамриэль огромен. Где-то дети начинают помогать по дому лет с четырёх, где-то считаются несмышлёными до двадцати. Я рос сорной травой, от которой ждали урожая, как от возделанного сада. Мать была когда-то благородной. Родилась на Саммерсете и до сих пор вела себя, словно все были ей должны, хотя, как я позже узнал, врала — её мать, моя бабка, была апраксичкой, а моего деда репрессировал Божественный Надзор за продажу информации. Отец был бродячим алхимиком и зачарователем. Не очень преуспевающим, но и не ужасным — самым средним. Конечной его мечтой была собственная аптека, но чаще всего он зарабатывал сбором редких трав или сидением в тюрьме за чужие мелкие и средние проступки. Мать ждала его из каждого «путешествия на Саммерсет» и начинала орать уже через неделю после возвращения; он то поколачивал её, то называл своей кинледи… У них никогда не хватало денег одновременно на все прихоти — на беготню матери к швее, на редкие растворители и пьянство отца, на бездумные траты… но мы с сестрой были обуты и одеты. Мы преуспевали в обучении, то есть могли воспроизвести матери зазубренные тексты и лечили её мигрени, и помогали в передвижной лавке. Семья, как у всех, пусть родители и ссорились почти каждый день. До двенадцати я от них прятался — от магических искр, от летавшей мебели, от криков и накала, от которого любое наше временное пристанище взрывалось; сперва я прятался один, потом укрывал сестру. Сестра никогда не кричала и не плакала, пока я оставался рядом. Другой защиты у неё не было; после драки, если та не заканчивалась сексом или попойкой, отец мог начать гонять нас, но я научился очень хорошо прятаться. Весной, в которую мы переехали в Даггерфол, прятаться я перестал, и нос у меня часто оказывался с тех пор расквашен, но это учило быть быстрее. Отец всегда считал меня слишком хилым и мечтательным и думал, что я навсегда так и останусь подмастерьем. Он не понимал, что мистицизм и алхимия в том примитивном виде, что он знал, меня не привлекали, как и его лавка. По книгам я увлёкся магией школы исцеления, иллюзии и затем колдовства. Учился, где и как мог, в каждом городе прибегал в Гильдию, если там было отделение, подлизывался ко всем, кто мог научить, исполнял их поручения, слушал их нытьё и сплетни, ловил каждое слово. Тренировался подальше от любопытных глаз; в какой-то момент выполнил несколько поручений для мрачного алхимика, отцовского конкурента, выручил денег, отдал все матери и уговорил нанять мне настоящего учителя. Выжал все соки из тех месяцев. Мне хотелось иногда поиграть, побегать с другими мальчишками, но я знал, что ждёт меня дома, что должен вырваться и сам взять своё будущее. Поэтому я занимался, и пусть учитель быстро стал не по карману, я продолжал практиковаться, как находил возможность. Тогда, той весной, было немного легче; торговля у отца шла бойко, он пил не так часто и никому не предлагал услуги отсидчика. Мать рекламировала его товары, навязывалась во все светские вечеринки и украшала банкетные залы для тех, кто хотел отпраздновать свои победы. Сестра начала говорить; её первым словом стало моё имя. Она звала меня Линд. Ещё к нам привязался пёс. Самый обычный серо-коричневый дворняга. Охранял сестру и лавку, жрал отбросы, охотился на белок, рычал на воришек, бегал со мной наперегонки. Потом лавку сожгли люди, считавшие, что желтомордым тут не место, и нам пришлось переехать на постоялый двор, пока отец подыскивал передвижной фургончик и лошадь. Он больше пил, чем искал. Мать лишилась своих платьев и украшений. Помню, что они ссорились во дворе поздно вечером, и я попробовал вмешаться, закрыть мать защитными чарами, а пёс кинулся отцу на руку. Отец отшвырнул меня и запустил в собаку молнией, а потом добавил концом посоха, после чего обругал нас и ушёл в таверну. Пахло палёной шерстью, сестра ревела. Собака была мертва, я видел дыру в её черепе. Мать наорала на меня: если уж лезу, то пусть хоть не проигрываю! — и удалилась в таверну тоже. Я соврал сестре, что пёс уснул от боли и мне нужно позаботиться о нём; отвёл её к шлюхам, которые не нашли на этот вечер клиентов и сидели, скучая, в верхних комнатах, потому что даже эти девки были лучше и внимательнее родных. Потом я прокрался к уцелевшим запасам отца и вытащил средний камень душ. Вернулся к псу. Он лежал на дорожке, и его кровь казалась чёрной в лунном свете. О некромантии я не знал ничего, но начал с того, что зарастил — мне было больно делать это, словно я отдавал собственную кровь — размозжённые ткани. Потом я ощупал камень душ, в котором содержалась душа алита, и разломил его, всей своей волей протащив душу в тело пса. Не слышал, чтобы кто-то так делал, но пёс встал, пусть и не сразу. Ощущение силы наполнило меня. Я вернул то, что было неправедно, неправильно забрано, смог противостоять. Кто-то наблюдал за мной; тёмная фигура у колодца не двигалась, и я поспешил уйти. На следующую ночь я попробовал воскресить крысу, которую накануне придушила кошка. Ничего у меня не вышло. С неделю я бился над мышами, синицами, никсадами, кузнечиками, коту гава и прочей мелкой падалью, сестра приносила мне маленькие трупики в корзинке, в которую до этого собирала ягоды. Потом ей это наскучило. В ночи, когда я остался один, ко мне подошёл человек в плаще, тёмном и бесформенном. — Зачем ты пытаешься сделать это? — спросил он. — Не хочу, чтобы кто-то мог умереть насовсем, — ответил я. — У меня получилось однажды. А потом перестало. — Это я помог тебе поднять собаку. — Значит, вы… — Нет. Всё сделал ты. Я просто помог тебе направить энергию, прочитал заклинание, потому что тебе неоткуда было его знать. У человека в плаще были морщины всюду — на лице, на руках, словно у старой картофелины, но голос имел силу и властность. Я попросил незнакомца научить меня. — Некромантия преследуется в землях высоких эльфов и редгардов, да и остальные народы не рискуют открыто иметь с ней дело. Уверен ли ты, мальчик? Я был уверен. В следующий раз, когда отец начал распускать руки и магию, мне было, что ему противопоставить. Мёртвые крысы, птицы, змеи — все сползлись, сбежались, слетелись, чтобы кусать его, мешать ему, забираться в одежду. Я не убил его, о чём потом горько пожалел; отец всё понял обо мне и выгнал из дома. Запретил приходить, видеть мать и сестру, сказал, что я — дурное семя, не его, и не достоин даже такой скромной и тревожной жизни, что семья могла дать мне. Я оказался предоставлен сам себе, но я был горд, что сумел испугать его. Некромант взял меня в ученики и позволил путешествовать с собой какое-то время; пса я оставил сестре, но себе поднял ещё одного, уже как следует разложившегося. Мне нравилось, что тот тоже в следах от побоев. Запретная магия стала моей силой. Не будь той вспышки гнева и дохлой собаки, думаю, я бы не проявил своего таланта.