13 возрастов Мастера Зелий

Я стою во внутреннем дворе Хогвардса, стиснув в руке свою волшебную палочку. Более сотни глаз устремлено на меня. Ученики, учителя, авроры. Только что на магической дуэли я победил Волан-де-Морта. И сам не верю в это. И, наверное, правильно делаю. Сначала откуда-то раздаётся смех. Потом воздух передо мною закручивается пыльным столбом, уплотняется, чернеет, и из воздушного кокона выходит новый Волан-де-Морт. Ещё более ужасный, чем предыдущий. Он не один. За руку он держит мальчика лет семи с длинными чёрными волосами. «Гарри, Гарри, — шепчет он с лукавой укоризной, — ты уничтожил не все крестражи!» И смеётся, запрокинув голову. «Остался ещё один!» Легонько подталкивает мальчика ко мне. Мои худшие опасения оправдываются. Это Северус. Это он — последний крестраж Волан-де-Морта. «Гарри, убей его! Сделай счастливыми всех! Он умрет, и я исчезну! Навсегда!» Северус подходит ближе. Моя волшебная палочка превращается в смертоносную японскую катану. «Убей!» — хохочет Волан-де-Морт. Северус делает ещё один шаг ко мне. Я скорее угадываю, чем слышу… — Гарри… прошу тебя… Я замахиваюсь. Меч со свистом рассекает воздух. Со всей силы бью себя клинком в живот. Просыпаюсь. Боль, пронзившая меня во сне, реальна и нестерпима. Стон, замирающий на моих губах, тоже вполне реален. Несколько секунд мне требуется, чтобы отделить сон от яви. «Северус слышал мои стоны!» — запоздало пугаюсь я. Вчера мы легли спать в одной из гостевых комнат дома. Раньше в этой комнате ночевали мы с Роном. Вчера нам с Критчером понадобилось всего десять минут, чтобы привести её в жилой вид. Кровать Северуса на расстоянии вытянутой руки от меня. Приподнимаюсь, чтобы посмотреть, не разбудил ли его. Но одеяло не пускает меня. Оно придавлено небольшим тряпичным свёртком неправильной формы. Одновременно мой мозг фиксирует тот факт, что кровать Северуса пуста. Сначала моё сердце с головокружительной скоростью ухает вниз, потом подскакивает вверх. Я трогаю сверток рукой. В нём образовывается окошко. Из этого окошка на меня смотрит смеющийся чёрный глаз. Потом высовывается нос. Не вчерашний трогательный носик, а вполне ничего себе дыхательный орган с едва наметившейся горбинкой. Северус снова повзрослел. Это уже не дитя. Это мальчишка. — Северус! Ты что тут делаешь? — Сплю. — Почему не в своей кровати? — Во – первых, я замёрз. Во – вторых, этот дом такой скрипучий, будто в каждом углу по привидению. А в – третьих… — Северус частично освобождается от одеяла, и садится на постели. — Ну, договаривай! — Ты не давал мне спать, стонал и ругался. А когда я сел рядом, на твою кровать — перестал. Я сидел, сидел и заснул. — Спасибо тебе, Северус, конечно. Но больше так не делай. Он пожимает плечами. —Что здесь такого? Я и сам не понимаю, что здесь «такого», но чувствую смущение. Оно усиливается, когда он встаёт с кровати и потягивается. На нём ничего нет. Он тоже спит голый. Я собираюсь отвернуться, но не могу. Взгляд прилип к тонкой змейке позвоночника, берущей начало от впадинки между ягодицами и убегающей под длинные волосы, свисающие спутанными прядями. Я сглатываю набежавшую в рот слюну и продолжаю глазеть на Северуса, словно на какой - то экспонат. Трудно поверить, что эти хрупкие плечи, тонкие руки, загорелые ноги, покрытые ссадинами, и есть будущий ужас подземелий — тёмный колдун и соратник Волан-де-Морта. Он в это время плюхается на свою постель, подбирает небрежно брошенные трусики и пытается натянуть их на себя. Когда ему это не удаётся, он с досадой отбрасывает их в сторону. Это служит мне сигналом. Я подскакиваю с кровати, по привычке закутавшись в одеяло и не оборачиваясь на Северуса, сбегаю в ванную. Вернувшись, я застаю Северуса на том же месте и в той же позе: сгорбленные плечи, скрещенные руки прикрывают пах. — Я снова вырос? — он поднимает на меня взгляд и кивает на зеркало, висящее возле двери. Успел, значит, в него посмотреться. В «дежурном» банном халате, позаимствованном в ванной, я чувствую себя более уверенно. Сию секунду объяснений не будет. Протягиваю Северусу полотенце: — Иди, умойся. Почисть зубы. И спускайся вниз. За завтраком поговорим. Северус с понурым видом забирает полотенце и бредёт в ванную. Я хватаю вчерашний черный костюм и бегу в гостиную, к камину, вызывать Нору. Без Гермионы я как без рук. Гермиона не теряет время зря. — Какого он роста? Я показываю. И уточняю: — И худой, как щепка. Из костюмчика Гермиона трансфигурирует летний комплект одежды: ярко – синие брюки, что – то вроде кителя с коротким рукавом и футболку в сине – белую полоску. Примерно такой же костюмчик был у Дадли в детстве. Мне он очень нравился. Но донашивать мне его не посчастливилось. Дадли вляпался в смолу, и костюм пришлось просто выбросить. — Видела такой в витрине, — улыбается Гермиона, — думаю, с размером угадала. — Гермиона, позавтракай с нами! — почти умоляю я. — Нет, Гарри не могу! Мы сегодня идём в гости к тётушке Мюриэль, — вздыхает Гермиона. — Кстати, тебе тоже советую. — Что, сходить к тётушке Мюриэль? — Нет, выйти прогуляться. С Кингсли ты договорился. Бояться нечего. Сходите в парк с аттракционами. — А у Северуса не будет шока? Всё-таки, в период его детства многих вещей ещё не изобрели. — Поэтому тебе и нужен парк аттракционов. Там за двадцать лет ничего не изменилось. Я кладу на постель Северуса его новую одежду и спускаюсь вниз, чтобы приготовить нам завтрак. Сегодня обойдусь без Критчера, благо, где лежат «ингредиенты» для овсянки, я теперь знаю. Минут через десять Северус приоткрывает дверь на кухню, осматривается и тогда только заходит. — Смотри-ка, не заблудился! — пытаюсь пошутить я, — как ты кухню нашёл? — По запаху, — тихо отвечает он. Оттенок синего, который выбрала Гермиона, подчёркивает сливочный оттенок его кожи. Волосы расчёсаны и перевязаны в не слишком аккуратный хвост. Я ставлю перед ним тарелку с овсянкой. Кладу ложку. Он не притрагивается ни к тому, ни к другому. — Нам надо плотно позавтракать. Мы на весь день идём гулять. Северус смотрит на меня, и в этом взгляде ясно читается: «клоун». Я сажусь на табурет, чтобы не нависать над ним. — Если хочешь, давай сначала поговорим. Ты слишком быстро растёшь, и это тебя пугает? — мне не нужен ответ. И так ясно, что это его пугает. Я просто тяну время и пытаюсь собраться с мыслями. «Северус, ты же знаешь, в каком мире мы живём? Мы — волшебники. Маги. Так вот, ты — взрослый человек. В тебя попало проклятие, которое превратило тебя в крошечного ребёнка. А теперь ты постепенно возвращаешься к своему возрасту. Но быстрее, чем бы мне хотелось», — можно сказать так. По–гриффиндорски честно и откровенно. И распрощаться с иллюзиями. Северус Снейп перестанет быть для меня милым ребёнком, нуждающимся в заботе и защите, а станет тем, кто он есть на самом деле — заколдованным Профессором Зелий. Язвительной и вредной сволочью. «Кому будет плохо, если я поступлю так, как хочется мне?» — вопрошает слизеринская часть моей натуры. И сама отвечает себе: «Никому. Мастер Зелий получит в подарок несколько дней давно утраченного детства, а я… получу Мастера Зелий». Мне хочется зажмуриться и закричать: "Я не понимаю себя! Я околдован этим ребёнком!" Я бы даже допустил мысль, что я под Империусом. Но Кингсли Шекболт самолично проверил меня. — Северус! Мне нечего тебе сказать, кроме того, что я тебе уже говорил. Через десять дней всё вернётся на свои места. И всё будет, как было. Могу тебе в этом поклясться! — Я буду так же быстро расти? — хмуро интересуется мальчик. — Возможно. Но это не должно тебя пугать, — я неубедителен и чувствую это. — Через десять дней я превращусь в старика? — в голосе Северуса явно слышится дрожь. — Нет, что ты! — правда готова сорваться с моих губ, но я сдерживаю себя изо всех сил. — Значит, это не болезнь? — мне физически больно видеть, как он хмурится, как тонкая морщинка прорезает его переносицу. — Какая болезнь? — Ну, это когда дети преждевременно взрослеют, живут несколько лет, а потом умирают от старости. Я рано записал его во взрослые. Он ещё очень уязвим. — Это не болезнь! Северус! Не задавай мне вопросов! Я не хочу тебе лгать. Но и правду я тебе сказать не могу. Просто поверь мне, что всё будет хорошо! Северус кивает и берёт в руку ложку. Всё-таки, со слизеринцами в некоторых отношениях проще. Правда для них — не безусловное благо.