Истории из детдома "353"

В какой-то момент понимаешь, что все имеет конец.

Брет Истон Эллис. Лунный парк

— Отбой! Старенький громкоговоритель, вещавший, наверное ещё передачи Левитана об обстановке на фронтах Великой Отечественной Войны, вырвал Алису из мира грёз. Сначала ей показалось, что она словно бы заснула и ей просто сниться кошмар. Сейчас по телу побежит напряжение, это странное место станет блекнуть, обращаться в дымку и она проснется… где-то. На пляже, в пыточной бандитов, в поезде, бункере… Да неважно! Неужели это всё ей казалось, красивая сказка, сформированная подсознанием влюбленной девушки просто плод фантазий… Но затхлый воздух детдома, в котором отродясь не было нормальной вентиляции, закрытые и заляпанные чем-то с внешней стороны окна, оставляя только половину форточки солнечному свету становился всё реальнее. Лёгкая головная боль, возможно от такого количества образов. Кажется, это бывало с ней несколько раз раньше. Школьная тетрадка, лежавшая под её лицом, судя по несколько блеклому тексту чернил, на её личике сейчас целая гирлянда непонятных и написанных друг на друге слов, отражавших и описывавших что-то непонятное, что уже никому не суждено прочесть. POV Алиса. Взгляд моих ещё не проснувшихся до конца глаз упал на последние слова на странице. «Возможно, кто-то найдет этот дневник после моего отъезда отсюда. И мне так хочется, чтобы это был он. Пусть хотя бы попробует представить, каково мне было жить».        Понятно. Значит я просто заснула. И ничего не написала. Вот так вот всегда — хочешь что-то сделать и тебе постоянно что-то да помешает. С осознанием той ноющей боли, которую ненадолго заглушил удивительный сон, пришла ярость. Ярость и обида. На всех. На ВСЁ. Тетрадка совершает полёт куда-то в сторону окна. Затем туда же куда-то улетает подушка, вслед за ней махровое одеяло, которое по-настоящему годится только в холодные зимние вечера. На половине полёта я хватаю его, тащу обратно к себе, начинаю бить его кулаками, пытаться разорвать. Меня душили слёзы, в голове словно бы взрывались крохотные заряды. Всхлипывания превращались в стоны и практически волчий вой. — ЗА ЧТО МНЕ ВСЁ ЭТО?! — не своим голосом кричу я, запрокинув голову к потолку, смотря в видавшее виды перекрытие, на котором было несколько трещинок. Как же мне хотелось, чтобы эта бетонная махина обвалилась, сместилась наконец-то вниз. Погребая под своим весом меня, соседа снизу, кабинет Марковны (что я представила не без удовольствия), разваливая эту проклятую тюрьму, которая была для многих хуже чистилища. — Мать вашу, что я сделала такого в той жизни, что теперь проживаю жизнь в этой проклятой КЛЕТКЕ? За что?! Почему у миллионов других всё нормально в жизни, семьи, работа, друзья, любовь, а у меня, сука, ничего? Почему даже от великой силы любви я страдаю?! Неужели так сложно дать, блять, взаимность?! Что мне теперь, сдохнуть, нахрен, от безысходности? Я кричала и что-то ещё, правда, уже не помню что. Меня трясло, глаза ничего не видели от занавеса из слёз, ногти до боли вцепились в подушку. Через несколько минут я просто лежу, тихо бьюсь в истерике и просто прошу окончания этого кошмара. Хах, думаете кто-то пришёл бы сюда, узнать что со мной? Как бы не так. Для всего детдома я — всего лишь чудовище, бунтарка, не признающая никаких правил. вечная головная боль… Пожалуй, даже обрадуются, собаки, если меня б не стало. А что, одной проблемой меньше. Просто засунем в эту камеру какую-то другую несчастную или несчастного и спокойно будем душить. Да ещё наверное и расскажем мою историю, мол плохо кончила твоя предшественница из-за своего поганого характера, веди себя хорошо, а не то повторишь, небось, её судьбу. Концлагерь, блять, даже хуже..... Не знаю, сколько я так лежала. Может минут десять, может час. В груди всё ещё горело свинцом, но общая истерика уже отступала. Взгляд просто гулял по пространству, особо не зацепляя предметы. Я просто лежала, надеясь снова забыться. Хоть на некоторое время забыть о существовании этого противного мне мира. По коридору раздался лёгкий стук каблуков. Странно, обычно Марковна крайне сурова к тем, кто ведёт ночной образ жизни. Неужели в наших лесах живёт ещё одно чудовище, которому всё равно на предписания и указы этой ведьмы? Кто там сказал, что мысль материализуется? На пороге моей обители стояла Любовь Марковна, собственной персоной. Все то же опостылевшее фиолетовое платье из чего-то теплого, мерзко выглядещие прямоугольные очки. Шевелюра седого цвета в купе с вечно недовольным взглядом, сухонькие короткие руки, при и так невеликом росте — чуть поменьше меня, дополняли картину. Разве что нос был нормальной, человеческой формы, а то сходство с Бастиндой из сказки про Элли было бы поразительным. — Опять истеришь, Двачевская? — её старческий голос разнесся вокруг. Но, на удивление, злости в нем было немного. Я молчала. Говорить ей что-то, даже отвечать — трудно. Обычно наши немногочисленные диалоги завершались очередной гневной тирадой о моей распущенности и об эталоне «послушной девочки». — Молчишь, — заключила директор тюрьмы, протягивая мне какой-то сверток. Я удивленно смотрю на него, силясь понять, в чём подвох. — Валерьянка тут. — насмешливо сказала Любовь Марковна, наблюдая за моей реакцией, — Сходи, запей. И ещё кое-что....