Истории из детдома "353"

      Любовь Марковна замялась, вытаскивая из неприметного кармана какой-то клочок бумаги. В лунном свете, аккуратно проникающим сквозь широкое окно в коридоре, этот, казалось бы невзрачный кусок химически обработанной древесины, светился и переливался словно драгоценный камень. Алиса удивленно смотрела на директрису — у неё было предчувствие что сейчас должно случиться что-то невероятное. — К нам тут какой-то мужик приходил, серьезного вида такой. Его Филлиповна как увидела, так ей немного страшно стало. Что-то в нем… странное… Алиса почувствовала, что её сердечко разгоняется уже под сотню ударов, на лбу и спине начинает проступать испарина, а воображение услужливо распаляется, в глаза возвращается блеск.  — Спросил, здесь ли Двачевская Алиса проживает. Ты спала, потому сообщать не стали. Да, не положено в ночное время посетителей. В общем, держи. Тяжело дыша, Алиса выхватила протянутую ей бумажку и стала торопливо разворачивать. Незнакомого цвета чернилами, довольно неплохим, близким к каллиграфическому почерком, там было выведено следующее: Ещё один аккорд сорвался, Затих металла перезвон. Но неужели гитаристы Уже стремятся на поклон? Была мелодия как сказка, Что не должна быть прервана. А потому, к тебе вернусь я, Алиса, милая моя. Скажи, меня ты помнишь хоть немного? И нужен ли тебе вообще… Но если можно, то в покрове ночи Явлюсь к обители твоей. POV Алиса Неужели я так… расчувствовалась? Никто и никогда не писал мне таких стихов… Да каких там вообще посланий, почитай, их и не было особо никогда. Разве что от «родителей» на день рождения и Новый год. А тут полноценная любовная записка! Я снова плачу. Но теперь слёзы не горькие, солёные. А сладкие. Кажется, что это та самая дорожка к тому самому безоблачному счастью, о котором я так давно мечтала. Внутри полыхает легкий огонек, разгорающийся в костёр, который словно растапливает моё сердечко, окутывает вокруг пеленой. Как в книжках про волшебников. Господи, неужели этот волшебный день настал?! Сёма… Сёмочка… Потихоньку я прихожу в себя. Замечаю, что записка упала из разжавшихся пальцев. А Любови Марковны и вовсе нет рядом. Как-то она… изменилась? Торопливо подбираю записку. Мне хочется летать, смеяться, кричать, возвестить этому миру о своем маленьком счастье. Я залетаю в свою комнату, кружусь по ней, хватаю несколько книжек, к которым наверное не прикасалась уже где-то наверное с пару месяцев, кружусь вместе с ними, затем они весело летят в сторону кровати, мягко приземляясь на постель. Наконец, и я отправляюсь туда же, глядя в потолок глазами неимоверно счастливого человека. Не знаю, сколько я так лежу. Минуту, десять, час. Потихоньку меня захватывает сладкая дрема, хотя сердце всё так же сильно колотится. И внутри стойкое чувство, что что-то должно случиться. Легкий звук пробирается в комнату. Он почти как видение. Легкий перебор струн. Несколько поочередно меняющихся аккордов, Наконец, начинается гитарный бой. И слова. Которые пел тот голос, который я бы узнала из тысячи похожих… Луч солнца золотого Тьмы скрыла пелена. И между нами снова Вдруг выросла стена… Я бросилась в коридор, к окну. Но в тьме, освещенной несколькими прикорпусными фонарями, ничего и никого не было видно. — Надо идти на музыку — тихо сказала я себе дрожащим голосом. Ночи сейчас теплые, июльские. Значит, собираться особо и не придется. Можно прямо так, как я сейчас есть: в брюках, рубашке, сандалиях на босу ногу. На минутку мне становится страшно — всё же нарушение режима, ночью перемещаться по зданию особо нельзя. А так можно очень легко потерять неожиданно легко полученное хорошее расположение Любови Марковны. Но вместе с тем, сколько я ждала этого момента? И тратить время на что-то вроде дурацких правил.? Я бросилась к лестнице в конце правой части коридора. Моим спутником продолжала быть песня: …Ночь пройдет, пройдет пора ненастная, Солнце взойдет! Солнце взойдет!.. Лампы на пятачке весело светят над моей головой. Звук подошв дает ощущение, что бежит целая армия. И мне меньше всего хочется, чтобы кто-то появлялся на моем пути. Музыка приближалась. Заканчивался второй куплет: …В час грусти и печали Ты голос мой услышь… Я выбежала в большую залу, в чем-то напоминавшую школьную. Хотя, как могло бы быть иначе, если «школа» находится здесь же, просто в другом корпусе. А здесь, если можно так сказать, жилой блок — внизу разного рода инфраструктура, наверху — жилые помещения. Дальше по коридору. Ещё немного и я пройду стойку охраны. А дальше вперёд и только вперёд. А впереди, видимо заметив, что я спешу покинуть здание детдома, вырос небольшой сухонький силуэт нашего «стража ворот» — Настасьи Филлиповны, или просто Филипповны, как её уже давно все называли — начиная от самой Любови Марковны, по свойски, по стариковски, наверное. Ну, а затем потянулись остальные обитатели детдома. — Стой! Стой, Двачевская! Куда? — запищала старушка, стараясь закрыть калитку, отделяющую детдом и предбанник, ведущий на улицу. Я останавливаюсь, на миг наваливается одышка, по лбу противно течет пот. — Очумела что-ли? Совсем с ума сошла, бежать собралась! Ну-ка погоди, сейчас я Марковну вызову. А то, совсем разошлась, Двачевская. Никакой дисциплины, ужас то какой… — причитала Филипповна, направляясь куда-то к себе, в конторку. Судя по всему, здесь мне путь закрыт. Сама я этот замок не открою, ключи только у самой Филипповны. Да и не бить же мне старую женщину, в самом-то деле?! Решение пришло на ум само собой. Как вы там говорили, стулья, что стоят тут и теоретически предназначены для немногочисленных посетителей детдома, никому не нужный хлам? Ну, значит пора пустить его в дело. Как вы и просили, пора их… Я схватила один из стульев, подвернувшийся рядом, примерилась… Филипповна, всё также охая и причитая, встала грудью, раскинув крестом руки. Удивительная особенность стариков — они могут быть спокойны, пока не назревает опасность, но вот в случае ее наступления, становятся настоящими войнами, сразу забывающими и про возраст, и про здоровье. Ну же, думай, Алиса… Отступаю вглубь холла, продолжая смотреть на нашего «стража ворот». Она немного расслабляется, но в ней всё ещё видна решимость вести битву до логического завершения. Затем я разворачиваюсь и бросаюсь бежать. Окно в коридоре. То самое, около которого я часто стояла прежде, надеясь увидеть что-то необычное в этом однообразном и сером пейзаже. Там невысоко, спокойно спрыгну, а там вперед, на зов музыки, к Семёну… — Стой! — донесся до меня отчаянный крик Филипповны. Шум за спиной показал, что за мной начинается погоня. Но поздно: я уже у цели. Стоящий рядом, за стеклянной преградой фонарь ласково освещает мне путь, показывая всю зону внизу окна. Ну, на какую-нибудь корягу я вряд-ли попаду… На последних метрах я начинаю разворачиваться, снова замахиваясь для броска. Руки начинают деревянеть, сердце, словно бешеное, продолжает молотить кузнечным молотом, лицо словно бы полыхает огнем… Мой снаряд надежды летит в стекло. На рефлексе я падаю вниз, прикрывая голову руками. Как в одном из фильмов, который нам как-то показывали. Звон бьющегося стекла, с тихим плачем вылетающего из своего гнезда, знаменует успех. Вместе с этим приходят струйки ночного летнего воздуха, уже успевшего остыть, а потому кажущийся холодным, будто за окном ледники Арктики или зима. Переждав ещё несколько секунд, я поднимаюсь. Прыжок — и я на подоконнике. Только тут я замечаю с трудом бегущую сюда Филипповну… Вместе с Марковной. Правда, начальница нашей колонии скорее шла сзади и на порядок медленнее, чем неугомонная охранительница. Ждать я не стала — просто сиганула в проем. Он был поменьше моего роста, увы не совсем маленького, но тем не менее мне удалось прыгнуть. Через несколько секунд я с трудом встала (ну не скалолаз я!) и на ещё побаливающих ногах побежала к парку. В спину мне неслось что-то невообразимое, непонятное. Да и не хотелось понимать этого. Музыка сделала последний подъем и затихла. Но я чувствовала направление — гитарист находился примерно в районе небольшого парка, который был импровизированным стадионом, лыжной трассой (в зимнее время), ну и просто местом, где можно было на некоторое время забыть, что ты пленник этого интерната. Останавливаюсь, чтобы перевести дух. Я уже совсем недалеко от начала. Высокие деревья, освещенные фонарями, казались чем-то необычным. А ещё и вышедшая из-за облаков Луна и мелодия серенады Трубадура, игравшая в моем сознании, создавала истинно сказочную атмосферу. А ведь раньше я и не замечала красоту этого места. Может, потому что ночью не особо бродила? Все-таки иногда мне удавалось оказаться на свободе в неурочный час, но почему-то такого я не видела. Наконец, запыхавшись и чудовищно устав, я добираюсь до места, которое считала источником звука. На залитом лунным и электрическим светом перекрестке, окруженный деревьями, (Да, они далеко, но казалось, что они обступают перекресток, окружая всё, что находилось на нем) под порывами легкого и почти незаметного ветра, стоял человек. Его голова была опущена, длинные волосы закрывали лицо. Его руки аккуратно перебирали струны, другие имитировали аккорды. Он, казалось, играл самому себе что-то мечтательное. Потому что и у самой меня в душе оставались лишь нотки мечты и искреннего, незатейливого счастья. Похоже, он услышал меня. Человек обернулся. В электрическом свете фонаря я увидела лицо того, кого ждала все эти тяжелые месяцы. Того, благодаря которому поняла, что жизнь это не только несчастья и глубокая пучина печали, того которого любила всем сердцем… Интересно, что он чувствует сам ко мне? Семён. Это действительно он. Видимо он чувствует то же, что и я. Потому что его глаза округляются, а на губах играет искренняя улыбка. Но перед тем он как бы случайно роняет гитару. И для меня это становится чем-то вроде спускового крючка. — Сёма… — Алиса… Ничего не видя от полившихся слёз, я бросилась к нему. Он также бросается ко мне. И вот, среди грациозной лунно-электрической световой сонаты, мы стоим застывшим изваянием, не в силах оторваться друг от друга. Я уткнулась носом в его белоснежную рубашку. Совсем как тогда. на берегу реки, в «Совёнке». Сёма обнимает меня, опустив голову. Я чувствую как он дрожит каждым своим атомом. Да и сама я не лучше сейчас. Но разве это не главное сейчас? Демон гордыни говорил во мне, что было бы неплохо наказать Семёна за все его дела. За то, что он так долго не навещал меня. Не отвечал на письма. За мои страдания. Но сказать я ничего не успела, Семён сказал всё сам. — Прости меня, Алиса. Если это, конечно, можно простить. Я… Я не мог ничего поделать раньше. Меня ослепила… Он запнулся. Но я прекрасно поняла, кто, — Она меня окрутила, Алиса. Сыграла на чувствах, использовала внешность. Я… почти поверил. И если бы не Ульяна… То не был бы здесь, сейчас, с тобой… Я подняла на него свои заплаканные глаза. И увидела бегущие слёзы и у самого Семёна. Хоть он и пытался это скрыть. — Как она. тебе помогла? — Мы же в одной школе учились, помнишь? Она ведь рассказывала тебе, да? Ну вот, Уля как-то раз застала нас двоих вместе. Лена… поцеловать меня хотела, чуть не успела. А Ульяна чуть нас по стенкам не размазала. Лену прогнала, а меня к стене и в своей манере. Угрожала задушить галстуком, если я не верну тебя. А я… Знаешь, как от морока очнулся. И вспомнил всё, что было у нас. Из-за рутины я как-то подзабыл… Даже одно время думал, что мы лишь снились друг другу. А тут, как свет включили. И как была возможность — пришёл сюда, правда не пустили меня. — Знаю, — я уже успокоилась, но отпускать свою часть рубашки всё равно не хотела. — А потом устроил мне музыкальный презент? — Хах… Ну, есть такое — в голос Семёна вернулась легкая отстраненность, — Как видишь, даже играть научился. — Надо будет проверить как-нибудь… — мечтательно сказала я, наконец отпуская его. Теперь мы держимся только за плечи друг друга. — Конечно, — ответил он, глядя мне в глаза. Я всмотрелась в него. Мы отражались в глазах друг друга, как в воде. В лунном свете это было ещё красивее. Легкие блики на наших локонах, лицах, губах… Словно наваждение какое-то. Сёма тянется ко мне. Словно связанная невидимой нитью, я тянусь следом. Мы целуемся. Это не было похоже на то, что было в «Совёнке». Словно, это был первый раз. И… Так, что его нельзя было бы описать словами. Для этого нужно было бы прочувствовать это самим. Ни в одной книжке о таком бы никто не сумел бы прочесть. О том, какое чувство единения можно ощутить от поцелуя с любимым тебе человеком, ощущать его, на некоторую секунду стать его частью. Но увы, кислород — штука ограниченная, потому нам приходится прерваться. — Я люблю тебя, Алиса — тихо говорит Семён, опуская ко мне голову. Я улыбаюсь. Тихо, счастливо. Потому что это как раз то самое, что я так давно жаждала испытать. — И я тебя люблю, Сёма… — также тихо признаюсь я, снова уткнувшись в его рубашку.