Sanitarium

Было время, когда утро Стюарта Пота начиналось с кофе с пятью ложками сахара, как у всех нормальных людей. Но вот уже год прошел с тех пор, как в его график вписалась боль — дикая, пульсирующая, страшная боль, заставляющая жалеть о том, что его тупая башка до сих пор крепко держится на шее. Лучше бы его обезглавило каким-нибудь дорожным знаком в той аварии. Помучившись пару недель после больницы, он нашел доброго дяденьку с чудесными таблетками: чертовски дорогими, но хорошими. Боль утихала, все тело окутывала приятная лень, и пускай мысли немного путались, сознание помутнялось, а речь становилась медленной и бессвязной — у всего есть своя цена. Между прочим, подсев на таблетки, он открыл в себе талант к поэзии: свои лучшие песни он писал, когда видел перед глазами разноцветные образы. Прямо как всякие рок-звезды того времени. Он собирался всерьез заняться музыкой. Не получилось. Стю открыл глаза в панике. Он не мог пошевелиться и едва дышал: на грудь точно давила чья-то горячая, мокрая лапа весом в тысячу килограмм. Этот монстр стоял над ним, словно статуя: он видел его огромный силуэт, чувствовал тяжелое дыхание на своей щеке. Это самый настоящий дьявол. Он явился на землю, чтобы забрать его душу. Осталось совсем немного… Еще мгновенье, и его сердце навсегда остановится… Наконец-то… Гробовую тишину нарушил резкий судорожный вдох. Стюарт понял, что он ещё не умер, благодаря невыносимой боли в висках: он знал, что мертвые её не чувствуют. Сегодня монстр оставил его, позволил пожить ещё денёк, а завтра он вернется, чтобы вновь поиграться с ним. В палате свет еще не горел. Только из-за двери виднелась узкая полоска света — его единственный ориентир в комнате с мягкими стенами. Хорошо, что они сделали их такими, иначе он бы в первый день разбил свою бестолковую голову. Кроме двери и кровати тут была одна важная кнопка, к которой его костлявая рука потянулась сама. Только бы кто-нибудь подошёл. С протяжным, высоким стоном он небрежно уронил ладонь на лоб и стал ждать. Самое противное, что от боли нельзя отвлечься: нельзя занять чем-то мысли, нельзя даже вспомнить собственное имя. Только самые простенькие песни собственного сочинения вертятся на языке, и те не споешь: стоит открыть рот, как болезненный вой разносится по комнате, а медсестры такого не любят — он это хорошо запомнил. Шмыгнув носом, Стю впился зубами в собственный кулак. Это больно. Больно и неприятно кусать самого себя. — Звал? Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он услышал прокуренный женский голос. Мужчина не любил, когда кто-то смотрит на него сквозь решетки: чужие глаза в этом узеньком окошке всегда немного пугали, а ведь он ещё и видел слабовато после травмы — приходилось напрягать зрение. Еще бы слезы не размывали взор… — Г-голова боли-ит, — как можно отчетливее произнес пациент и тут же сдавленно захныкал себе в локоть. Он знал — женщина сейчас уйдет, а потом вернется со слабенькой таблеткой и стаканчиком воды с невкусным привкусом железа. Этого всегда мало, но это все, что ему позволено. Бог знает, как много он отдал бы за дозу своей наркоты. Он снова жевал руку. Там, на самом деле, и жевать было нечего: одни острые кости с суставами, обтянутые тонкой белой кожей. Больно. Не шибко вкусно. У того доктора рука была по крайней мере немного мясистее, а кожа была приятной, хоть и слегка резиновой. Тянулись долгие минуты — Стю тихо плакал, а медсестры всё не было. Может, о нем все забыли? Больно, дьявольски больно. Хочется умереть, чтобы не чувствовать этого. Монстры уже клацают своими смертоносными зубами — он слышит их лязг за дверью. Он видит их горящие глаза в углу. Он кричит и бьется в истерике. Он видит свет. Нет, он не хочет умирать в их холодных лапах. — Да не ори ты, сволочь! — голос старой женщины возвращает в реальность. Как необычно — она появилась на том же месте, где мгновение назад на него хищно глядел адский зверь, готовый перекусить ему глотку. Грудь Тасспота болела от того, насколько быстро он сейчас глотал воздух. — Всю дурку своим визгом разбудил. Таблетку глотай, запивай водой. — ворчливая медсестра усадила его и терпеливо дождалась кивка, прежде чем сунуть в рот обезболивающее и влить немного воды. Пациент смиренно прилагал все усилия, чтобы не захлебнуться, но жадность и жажда пересиливали. — Это не с тобой Мердок вчера возился? Этот хмырь с крестом? Стюарт даже не сообразил, что вопрос был адресован ему — не все здесь считали его достаточно вменяемым, чтобы вести беседы. Он и слов-то разобрать толком не смог, и в смысл не вникал. Но зато его слух зацепило смешное имя. Мердок. Такое любопытное: мягкое и одновременно острое на языке. Интересно, оно вообще британское? Он бы назвал Мердоком кота, не будь у него аллергии на шерсть. Мелодичное имя. Приятное. Жаль, что он не может придумать к нему рифмы. Таблетки действовали не сразу. Голова все еще трещала по швам, но перед глазами уже стоял легкий туман. В честь своей неутихающей боли Стюарт вдруг захотел написать новую песню. «Murdoc is God?» Да, звучит здорово.