Sanitarium

Мердок заметил, что стал зависать в тринадцатой палате неприлично долгое время. Даже в своем уютном маленьком кабинете ему было не так комфортно, да и в курилке он теперь надолго не задерживался. Зато в конце смены, вместо того чтобы на крыльях лететь домой, где его ждет просроченное пиво и старая комедия с симпатичными актрисами в главных ролях, он заходил проведать своего дорогого друга. Настолько дорогого, что они могли часами лежать в узкой кровати, говорить о чем-то несущественном и ждать, пока кому-нибудь из них приспичит облизать чужие десна и облапать задницу. Доктор вспоминал о студенческих годах, когда его соседом по комнате был укуренный хиппи — пожалуй, последний представитель своей культуры в восьмидесятых — у которого Мердок многого нахватался и даже набрался определенного опыта. Тот парень был хорошим другом, ничего не скажешь, но теплых чувств к нему Никкалс так и не успел испытать, и это отличало его от Стюарта. Что же в нем было такого? Может, его внеземная внешность, манящая своей уникальностью человека, повидавшего за свою жизнь немало красивых мужчин и женщин. Он видел их в клубах и барах, с их идеальными телами, кокетливыми улыбками и скромными глазками, видел молодых поджарых парней, уверенных в себе пышных «мамочек» и застенчивых тонких девочек… Но никогда ещё Мердок не встречал людей с большими дьявольски-черными глазами, в которых еле-еле просвечиваются голубые радужки, не видел людей, на которых так естественно смотрелись неестественно-яркие бирюзовые волосы и которым шла хулиганская дырка на месте переднего зуба, которую он трогал языком во время поцелуя. А может, дело в его ангельском голосе? Или в наивной доверчивости? Или в той страсти, с которой он прижимал его к себе в постели, предупредительно кусаясь, чтобы отвлечь от переписки с коллегой? После того случая с бывшей, Мердок успел еще не раз убедиться в том, что скромный с виду парень может быть до одури ревнивым, а ему, как выяснилось, чертовски нравится быть центром его внимания. Никкалс не знал, как так вышло, что в свои сорок-или-около-того лет он нашел родственную душу в лице своего же пациента. Не знал, почему каждый раз, когда выдается минутка, он тащится в эту палату, как зависимый, за новой дозой удовольствия и непринужденного общения, от которого на душе становится приятно, а в груди немного щекотно, как бы по-дурацки это не звучало. Очередная смена закончилась, и он вновь толкает незапертую по непонятным причинам дверь, за которой на этот раз никого нет. Неужели осмотр еще не кончился? Мердок, наверное, уже ушел бы, чтобы не тратить время, но что-то зацепило взгляд: что-то, что он сам старательно выбирал в канцелярском отделе супермаркета, надеясь, что он не похож на отца девочки-подростка. Уголок блокнота с чёрной обложкой торчал из-под одеяла, разжигая любопытство: Никкалс не видел его с тех пор, как вручил, но ему было очень интересно, пользуется ли его пациент его скромным подарком. Он даже не стал долго раздумывать о приличии и о личных границах: уж если Стю не стесняется отшивать за него девушек, так почему бы в ответ не заглянуть в его записи? Сев на краешек койки и прикусив губу, он перелистнул обложку и обнаружил на обратной ее стороне тщательно выведенные цифры: два номера телефона написанные в столбик, а напротив них подписи — «мама» и «папа». Очень мило, но если без шуток, довольно умно с его стороны. Не секрет, что Стю иногда звонит с его телефона родителям: он иногда слышал, как парень с тоской в голосе рассказывал матери о том, как прошла его неделя и клялся, что все в порядке. Врач даже не мог злиться на него за то, что с его счета потихоньку утекают лишние деньги. На первой странице пациент, похоже, пытался расписать руку, и получалось у него не очень: почерк был почти нечитаемым, но не для Мердока, который проработал в медицине полжизни — ему расшифровать эти надписи было несложно. «Меня зовут Стюарт Гарольд Пот, но я бы хотел, чтобы меня называли 2-D, потому что это классное имя для исполнителя. Я хочу стать музыкантом, когда выйду из психиатрической больницы. Сегодня 21 23 мой день рождения. Мердок подарил мне этот блокнот. Передайте его ему если я. Свет выключили. Ложусь спать.» Внизу, под кривым, съехавшим текстом красовалась иллюстрация: забавный автопортрет Стю, хорошо узнаваемый благодаря здоровой колючке на голове вместо волос и паре полностью закрашенных больших глаз. Рядом была размашистая подпись: «2-D». Мердок смотрел на это с умилением, но не без желания дать любимому пациенту по заднице за одни лишь мысли о собственной смерти. Или о каких «если» он еще мог думать? Покачав головой, он подцепил страничку ногтем и перелистнул, наблюдая новую серию картинок и подписей. «Я хотел написать песню про зомби, потому что они мне нравятся, но я вспомнил, что такая песня уже есть. Или она не про зомби, но она просто так называется.» «Вспомнил свой сон про детей в пустыне. Я его почти не помню, но в голове есть несколько идей.» «Санитар Майк сказал, чтобы я перестал петь. Я не люблю его. Он похож на старую лошадь.» Оставшаяся часть страницы была, похоже, черновиком. Неразборчивые, перечеркнутые слова ложились друг на друга, образуя что-то отдаленно похожее на стихотворение, а по краям листа расположились однообразные смешные мордочки не то зомби, не то маленьких детишек, которых он рисовал, пока пытался подобрать хорошую рифму. Чистовой вариант песни оказался на обратной стороне страницы. I need a gun to keep myself from harm The poor people are burning in the sun But they ain't got a chance They ain't got a chance I need a gun 'Cause all I do is dance 'Cause all I do is dance… Никкалс читал строчки с улыбкой и неким изумлением. Если песня и правда была про детей в пустыне, то она становилась политическим комментарием, которого никто бы не ожидал от пустоголового слабоумного паренька. Конечно, они иногда обсуждали мировые новости, Мердок старался держать его и себя в курсе событий, но каждый раз, когда речь заходила о военных конфликтах, Стю как-то морщился и переводил тему. Он не был в армии, не потерял никого из близких на войне: он просто не любил саму идею. Он просто грезил о мире во всем мире, как ребенок, и это было как-то мило и грустно. Он перелистнул очередную страницу, где в углу были заштрихованы клеточки, а сбоку были новые записи, подобные тем, что пишут девочки в своих розовых дневничках. «Сегодня мне дали картошку пюре, и она была вкусной. Хотя я скучаю по нормальной еде.» «Я не вижу, кто заходит ко мне в палату. Даже мои ноги расплываются, когда я стою. Раньше зрение было лучше. Врач говорил, что я могу ослепнуть из-за травмы, но я надеюсь, что так не будет.» «Я забыл песню, которую придумал во время уколов, и очень разозлился на медсестру за это» «Я возбудился после того, как Мердок ушел. Он как-то грязно шутил, и я не сдержался. Если бы у меня не было прокладки, я бы испачкал себе белье. Это очень неловко.» «Я устал от того, что меня сопровождают в туалет. Я хочу ходить сам, но тогда меня могут опять перевести в другой корпус. Не хочу… ” «У Мердока выходной, а я забыл об этом и ждал его целый день. Я плакал два раза. Один раз вырубился, и мне приснился большой кит из круглого окошка. Это очень страшно» «Мне приснился пластиковый остров и демоны, летающие над ним. А еще там был Мердок» Ниже было странное изображение — силуэт, похожий на гриб, торчал из наспех заштрихованной водной глади, а на нем причудливое здание, окруженное пальмами. Должно быть, он потратил немало сил на этот рисунок. Внизу была не менее загадочная подпись: «Your love’s like rhinestones, falling from the sky» Никкалс читал, закусив нижнюю губу и не упуская ни единой записи, иногда улыбаясь, а иногда останавливаясь, когда замечал собственное имя, написанное дрожащими руками пациента. Что-то сжималось в груди с каждой страничкой. Ему было немного стыдно теперь так копаться в чужой душе, но назад пути не было. Он чувствовал, что те красивые перечеркнутые строчки о любви были посвящены ему. I will always think about you That's why I'm calling you back On my way through… — Мердок! Доктор вздрогнул, когда услышал обиженный голос и понял, что его застали врасплох. Стюарт, немного красный от стыда, быстрым шагом топал к нему, чтобы отнять блокнот, а за ним в дверном проеме стояла медсестра и осуждающе смотрела на врача, который давно должен быть дома. Впрочем, до неё Мердоку дела точно нет. Женщина очень правильно сделала, что вовремя закрыла дверь и скрылась с глаз. — Прости, солнце, прости. Я не сдержался, — прохрипел мужчина, стараясь скрыть то, насколько он был, черт возьми, тронут этими дурацкими строчками. Еще бы расплакался. Обнимая хныкающего от обиды парня, он понимал, что никогда уже не выкарабкается из пучины своих чувств к этому дураку.