Sanitarium

Starshine Never gonna find me Starshine… They… They ain’t gonna… Стюарт чувствовал себя так, будто он задыхался. Вроде не плакал, но слезами захлебывался. Вроде бы и звука не издавал, но скулил как раненный пес. Он уже ничего не понимал. Он проснулся за много часов до подъема, с неимоверным трудом спрятал плавящуюся голову под подушку и попытался снова уснуть, но нехорошие чувства предательски заполняли израненное сердце. Кажется, теперь Мердок все знает, но что с того? Тасспот и сам знает больше положенного. Даже петь не получается — в горле встал ком обид, накопившихся за долгие дни молчания, и Стю бы заговорил, конечно… Но о чем? Разве не должен Мердок сам рассказать ему о том, как он бросил его умирать на проезжей части? Разве он не должен попросить прощения, как это делают провинившиеся люди? Разве его не мучает совесть каждый раз, когда парень, как дурак, ластится к нему, целует и доверчиво раскрывает душу, не подозревая, что перед ним его почти-убийца? Ди уже ничего не понимал. — Доброе утро. Все в порядке? Стюарт слышит знакомый ласковый голос и не может сдержать слез. Если бы он не влюбился в этого мужчину, он бы никогда его не простил, но сердцу, увы, не прикажешь. Господи, как же хочется стереть себе память и вновь быть счастливым в сладком неведении. Напиться бы, да только здесь никто не даст ему и банки пива — ему нечего предложить взамен. — Пойдём прогуляемся до завтрака. Хочется сказать «нет». Хочется плюнуть ему в лицо, хочется закатить истерику и сказать, что он последний ублюдок. Но сильнее всего хочется просто броситься к нему на шею и почувствовать, как теплая рука мягко похлопает по его скрюченной спине. — Я хочу поговорить. Парень кусает губы и громко шмыгает носом, высовываясь из-под одеяла. Его руки, связанные черным ремешком, были крепко сцеплены в замок, зубы тихо, но неприятно скрипели, все его тонкое тело было напряжено от макушки до пяток. Он тоже хотел поговорить. ------------------------------------------------------- Воздух снаружи ещё не успел прогреться, но смирительная рубашка согревала достаточно, чтобы Тасспот шагал по внутреннему двору не содрогаясь от малейшего порыва ветра. Он старался выглядеть не таким напряженным, дышал как можно глубже и расслаблял сжатые до судорог челюсти, но то, как дрожало его нижнее веко, замечал даже Мердок, который никогда не всматривался в людей — себя он любил больше. — Я не хотел, чтобы ты знал об этом, Стю. Я… Я надеялся, что ты не узнаешь. — Да, наверное, так было бы лучше. Над головой щебетали какие-то мелкие птички. Они садились на телефонные провода, скакали по крышам и иногда садились на забор, туда, где колючая проволока была чуть погнута и даже оборвана. Наверное, они так дразнили несчастных пациентов, заставляли завидовать черной завистью их безграничной свободе. Туди тоже хотел бы стать птицей. Никаких забот, никакой цели, никаких желаний. Никаких страданий. — Ты знаешь, я могу забыть, как зовут мою маму, но я хорошо помню день, когда меня сбила машина, — отрешенно начал говорить пациент, устремив свой взгляд куда-то в небо, где большой красивый ворон искал себе уютное место, распугивая синиц. — Я тогда шел с работы на остановку. Я был жутко утомлен, так хотел домой, что даже не смотрел по сторонам: увидел зеленый свет и пошел. А потом я увидел машину… Стюарт нервно сглотнул слюну и остановился возле лавочки — если он сейчас не присядет, то, наверное, просто упадет на колени от бессилия. Это тяжелый разговор для них обоих, а ведь он едва начался. — Я увидел машину и подумал, что ни разу не видел темно-зеленых машин, разве что на военных выставках. Я тогда очень удивился… А еще я подумал: «какой идиот клеит наклейки на лобовое стекло». Я точно помню три из них: британский флаг, средний палец и голая женщина на каблуках. Не очень оригинально, честно говоря, — парень горько усмехнулся, упираясь в спинку лавочки, вытягивая длинные ноги и глядя куда-то в небо. — Как видишь, я многое успел заметить. Вот только не успел подумать, куда мне отбежать: вперед или назад. Наверное, я с самого начала был отсталым, Мердок, я не знаю. Доктор поднял растерянный взгляд на Стюарта, голос которого вдруг резко сел, точно его горло что-то сдавило. Казалось, он вот-вот заплачет, но нет — держится. Сжимает до побеления дрожащие губы, но держится. — Потом меня просто подбросило в воздух, и больше я ничего не видел. Я чувствовал, как по лицу течет что-то теплое, как затылок горит от удара, я… Я был в шоке. А когда ты открыл дверь машины, я услышал эту песню и… я никогда не слушал Scorpions с тех пор. Мердок слушал и не без угрызений совести понимал, что сам он ни за что на свете не вспомнил бы тот день в столь красочных подробностях. Он много выпил перед тем, как сесть за руль, а по возвращении домой выпил еще больше. Так много, что потом он блевал в туалете, как подросток на своей первой алкогольной тусовке. Пусть лучше его многострадальная печень пропустит через себя пару бутылок дешевой водки, чем в голове отпечатается неприятное воспоминание… — Помню, ты потом вышел из машины и начал с кем-то разговаривать. Ты говорил, что убил человека — сбил молодого парня в районе Футс Крей, и не знаешь, что делать. От тебя пахло теми же сигаретами, что ты куришь сейчас. И у тебя был тот же голос. Я с самого начала считал, что знаю тебя, ещё когда у меня были галлюцинации, но в итоге я просто свалил всё на них. А потом… Потом ты уехал, а я остался лежать на дороге и думать о том, что я никогда тебя не увижу. Что я вообще ничего больше не увижу… Стюарт посмотрел наверх, сморгнув влагу, что стояла в мутных глазах, едва отражающих дневной свет. Он видел, как птицы перескакивают с провода на провод, хлопают крыльями и иногда пикируют вниз на землю, но на Мердока он никак не мог смотреть. — Ди, послушай, я понимаю тебя. Я пойму, если ты не захочешь теперь… — Да что ты говоришь? Я бы и сам понял, если бы не захотел теперь! — рявкнул Тасспот и тут же сломался. Он захлебнулся воздухом и почувствовал, что уже не может сдержать слез — они обожгли бледные щеки, покатились градом к обветренным губам, и Туди, почувствовав их резкий соленый вкус, протяжно взвыл. Хотелось спрятать лицо в ладонях, хотелось вытереть его рукавами, но руки все еще были плотно прижаты к телу, и Стюарт, дергая ими, чувствовал себя таким беспомощным и жалким. Парень чувствовал себя так уже неделю. Целую неделю он убеждал себя в том, что он не может состоять в таких отношениях, что он должен оставить Мердока и освободиться, а потом плакал от одиночества по ночам. Ему не хватает гордости. Поэтому когда он чувствует тепло, нежно обволакивающее его со всех сторон, он сдаётся. Он утыкается лицом в горячую грудь, судорожно вдыхая запах сигарет и медикаментов. Он уже не хочет молчать, не хочет держать никаких обид. Он просто хочет, чтобы все было как раньше. — Когда ты попал сюда, я себе места не находил, — тихо прохрипел мужчина, еле дыша. Казалось, любое неловкое движение спугнет этого несчастного парня с выбитыми глазами и разбитым сердцем. — Я… Мне так жаль, Ди. По-настоящему жаль. Я не заслужил твоего прощения, но… Но Стю уже было все равно. Он громко рыдал и не слышал ничего, кроме биения сердца своего доктора. Стюарт всегда знал, что оно там есть: теплое, любящее сердце, полное искренних чувств. Это стоило того, простить ему все его грехи. ------------------------------------------------------- Синицы, кажется, помирились с воронами и теперь вместе скакали по клумбам, где цвели ярко-желтые цветы, посаженные душевнобольными. Стюарт с Мердоком сидели на лавочке и смотрели на них, думая вовсе не о птичках и даже не о цветах. Никкалс думал о том, какой же он всё-таки несправедливо-счастливый ублюдок. Туди думал о том, что доктор должен принести ему булочку из столовой в обмен на завтрак, который они прогуляли. — Эй, Мердок. А ты не злишься, что я вчера… Ну… Мердок посмотрел на парня, в глазах которого читалось самое искреннее беспокойство, засмеявшись, уронил голову на его узкое плечо.