hyung

чонгук слизывает с губ солоноватый воздух, позволяя стотонным векам опуститься. ночной ветерок играет с его волосами, игриво забирается под рубашку, вызывая толпу мурашек. сушит влажные дорожки слез. он шумно вдыхает. выдыхает. вновь вдыхает, и его мозг переполняется кислородом, а голова так приятно кружится. наконец плечи не отягощены. свобода. ему не нужно открывать глаза, чтобы знать, как дымчатая пелена облаков, на которые неосторожной рукой пролили чернила, безуспешно преграждает неизменный путь холодного серебристого света луны — тот достигает почти зеркальной поверхности морской глади, темнее которой разве что небо, спрятавшее веснушки-звезды. чонгук есть свобода. та наполняет его легкие, его невесомое тело, прикованное связями к опостылевшей земле. эти ржавые цепи такие слабые — чонгук понемногу отрывается от поверхности. он отрывается от реальности, лишаясь красок, выданных жизнью напрокат. монохромный мир наполняется серо-черным с каждым проходящим днем все больше и больше. свобода есть чонгук. он словно обрел огромные крылья и держит путь куда-то. неважно — вниз или вперед. «будто лечу», — невесело замечает про себя чонгук и заносит свое «будто» над собственным предсказуемым и по непонятной причине все еще оттягиваемым концом. покачивается, стоя на одной ноге. волнами накатывающее волнение мешает дышать, но страх не скребется внутри, оставляя следы ногтевых пластин на его органах. — чего ждешь? прыгай уже, — шелестят ему сбоку. чонгук не сразу оборачивается, думая, что ему показалось. море, встревоженное, нарушает тишину шумом набегающих на берег — где-то там, в темнеющей бездне скал — волн. — задрало смотреть на чертовых смертников-эстетов, — звучит уже громче, и шлейф безысходности пыльным слоем оседает на чонгуке. — чего спектакль разыгрывать? или прыгай, или слезай. — а ты не смотри, если не нравится, — печально посмеивается чонгук и отворачивается, руша последние оковы — мысленно оплакивая свое бессилие перед топящим течением жизни. парень передразнивает, закатывает глаза и бубнит: — купил дом возле моря на свою голову, блядь. незаметно подходит вплотную и цепко обхватывает чужую голень — ржавые цепи заменяет что-то покрепче, что-то, что прибивает чонгука к земле намертво. громче добавляет: — так, шанс ты свой проебал, поэтому полетать не получится. не в мою смену, пацан. — мне девятнадцать, — почему-то хочется возразить чонгуку. влага собирается в глазах, а лицо спазматически дергается — руки у незнакомца такие теплые. парень таращится на него, как на идиота, и спрашивает: — это типа весомая цифра? — и лицо так мило морщит, тем не менее, взгляд — болезненный, тяжелый. — ладно, проехали. слезай, птичка, попьем чаю — благо идти недалеко, а полеты свои можешь отложить в дальний ящик. стоят они молча минуты две. переваривают. — я не знаю, что мне делать дальше, — искренне шепчет чонгук, затухающим угольком теряет яркость звука. — тем более. пальцы едва ощутимо поглаживают кожу чонгука. он отчаянно вперивается взглядом в худощавую фигуру темноволосого парня, оказавшегося здесь так некстати, так невовремя и не к месту. его рвет на части разрастающейся потревоженной тоской. какая бы буря не одолевала чонгука, он принял решение. вырывается из захвата — глаза незнакомца удивленно расширяются — и делает шаг. — правильный выбор, — чужая колкая хрипотца заметно теплеет, а ноги встречает мягкая земля, а не высокий каменный выступ. — меня зовут юнги. ты больше любишь черный чай или зеленый? чонгук, не имея за душой ни гроша, лишь абсолютное ничего с разрядившимся телефоном и безысходностью за плечами, сипит: — зеленый, наверное. и позволяет спасти себя. позволяет себе узнать, что такое — это ваше спасение.