hyung

библиотека безлюдна — ни децибела человеческого шороха. майский загулявший ветерок треплет шоколадные волосы на затылке одиноко сидящено среди бумажного царства чонгука. иногда раздается шелест страниц, когда пальцы цепляют еще один целлюлозно-чернильный слой учебного материала, избегая неприятных мелочевских порезов на коже. комиксы пестрым лакомным куском располагаются на соседнем со столом стеллаже, но чон стоически держит себя в руках. листает странички справочника по физике и устало морщится — его морит сон, с которым вступил в неравный бой. он всячески сопротивляется этому капкану, но, надолго зависнув в пространных понятиях, которые никак не мог перенести в плоскость черепной коробки, решает все-таки поддаться потребности. он маленький кораблик, сразу же потопленный снарядом в этом сонном царстве-океане. глаза прикрываются сами собой, а приятная температура в помещении утаскивает его в колыбель незамедлительно. он просыпается от затапливающего чувства сладкой неги и пульсирующей кожи лба, обдуваемой порывами ласкового озорника-ветерка. едва заметно поворачивает голову в сторону запястья неопорной руки — 14:43 по показаниям стрелок на часах. библиотека работает до восьми вечера, а чонгуку совсем не хотелось вставать — он и не делает этого. сквозь ресницы видно корешки детективных книг и все тех же комиксов, которые уже так сильно не манили его. размеренно дышит и завороженно пялится на бликующие пушковые волосы на руках. — отъебись, хосок! — шипит знакомый голос откуда-то сзади. — не пойду я! сердце заходится внутри, скача от желудка до горла. — да ладно тебе, юнглз, спит он, не видишь? ты подойдешь, поцелуешь, он почувствует тебя сквозь сон и как золушку будет искать, влюбившись в прикосновение твоих губ. захочет познать их везде. план-капкан, бро, не пожалеешь. — хоба, ты, блядь, извращенец, ага? и вообще, законы твоих сопливых дорам в жизни обычно не работают, — раздраженно цедит на низких частотах юнги, — тем более, — чеканит, — однополые варианты! — не думаю, что это случай с «обычно». кожу шпигуют углями заранее: в библиотеке, кроме него, насколько он помнил, из спящих никого не было. неужели? неужели это о нем идет речь? или снова навязчивые мечты ходячей влюбленной меланхолии? его с такой волнительной сладостью примораживает к месту, что воздух теряется где-то в трахее. чон закрывает глаза, но разморенное состояние мигом сметает ледяными ветрами. выдать себя сейчас очень страшно, напряжение в его скованной фигуре могло бы расколоть крепкую тарелку своими тисками. лучше бы он спал, господи боже. чонгук так волнуется сейчас. опция «мыслить связно» уже не идет в дефолтном наборе технических характеристик его организма. снова слышна ругань, а затем тихая возня с непрекращающимися препирательствами. — я до конца своих дней буду приходить к тебе в студию, если ты хотя бы не потрогаешь его. — «потрогаешь», — хмыкает. — ты в своем уме, чон-ебаный-сводник-хосок? может мне ему и отсосать прямо здесь? — только после того, как я уйду. поэтому просто потрогаешь. как-нибудь. как пожелаешь. — потрогаешь, — вновь повторяет хриплый голос, — я уже, кажется, смысл слова проебал. — я буду очень долго торчать с тобой в маленьком помещении и рассказывать тебе про все свои отношения, вплоть до волос в сливе душа. наступает гробовое молчание, за которое чон успевает расслабить булки и уловить даже звук юнгиевских двигающихся шестеренок. — …ебнутый. твоя взяла. — моя? — насмешливая интонация хосока концентрируется на распевной ударной гласной. крадущиеся шаги как рука, ворвавшаяся в грудную клетку и сжавшая ополоумевшее сердце в тиски. это же ополоумевшее сердце шумело так, что закладывало уши. кислород как будто забыл дорогу до мозга с тех самых пор, когда мир сузился до одного шепелявого говора. когда чонгуку можно сделать этот чертов вдох, чтобы не запороть игру в сон? пять букв терзают его подкорку до болезненных только-только зарубцевавшихся розовых шрамов, чонгук пропускает кульминационный момент своего волнения — и чуть не задыхается, когда чувствует чужие теплые и шершавые пальцы, невесомо прокладывающие путь от височных коротких волосков до макушки. мурашки роем стремятся от шейных позвонков к поясничным. он пытается заставить свою скованную фигуру расслабиться и выдать ее за спящую. мин юнги по непонятной причине ласково перебирает его волосы. как? почему? зачем? господи, его волосы, должно быть, уже не чистые. а перхоть? а вдруг они плохо уложены или нерасчесаны? а если кожа на лбу опять жирной стала? или поры расширены? мин юнги давится и задушенно, но утвердительно сипит: — ты не спишь. какого хуя. чонгук напрягается еще сильнее, осознавая, что все-таки невольно зажмурился. и открывает глаза, долго не строя из себя дурачка. прямо смотрит на мертвецки бледного юнги. — не сплю, — петухи пару раз разрывают его тенор на части. юнги руку не убирает — может, дело в шоке. чонгук краем глаза видит какого-то парня с ошарашенными глазами, молча прижавшего аккуратную руку ко рту, а затем медленно делающего шаг назад, за стеллаж. но все еще не сваливающего в закат. они с юнги долго смотрят друг на друга. без слов, объяснений и какого-либо движения. буря внутри штурмовала хрупкую крепость невозмутимости, которая была присуща что одному, что другому, но чонгука сломало первым — он сжал своей рукой чужую и не дал вырваться отрезвленному юнги из захвата. — хули не спишь? — дрожащим голосом интересуется мин. — потому что проснулся. — боже правый, какой глупый разговор, — бездумно и достаточно слышно тянет хосок. — захлопнись, бро, сам виноват, — юнги беспомощно оглядывается назад. — я этого не хотел. «я этого не хотел». чонгук стыдливо и разочарованно краснеет, разжимая руку. опять он себе все надумал и нафантазировал. дурак. он с грохотом поднимается и собирает свои вещи, уже планируя исчезнуть с лица земли, лишь бы не довести себя этим разочарованием до слез. — нет, — мотает головой отпущенный. — а ну вернись обратно. слышь, че сказал, негодник. чонгук оборачивается и осоловело пялится на предмет воздыхания. не может собрать эти вылетающие слова в конструкцию, которая бы дошла до мозга. — не доводи до греха, присядь и положь руку туда, где было. — я не понимаю, — чонгук беспомощно поворачивается к хосоку, но того уже и след простыл. — не думай и дай мне руку, — юнги кривится, но пытается выдавить из себя: — чонгук-и. чонгук тупо протягивает вытянутую ладонь, за которую юнги тут же цепко хватается горячей рукой. жарко и поначалу хочется вырваться. — как оно? — чужой голос колеблется от волнения — не таким чонгук привык видеть брутального юнги, гоняющего на мотоцикле по асфальту с аккуратностью ножа по маслу. — что чувствуешь? заебись же, правда? за пару минут сюр окутал его с головы до ног. парень медленно приходит в себя после внеплановой грусти и наконец ощущает сердце, забившееся в глотку и отстукивающее свой неизменный ритм. тудум. еще тудум. и таких в минуту — раз сто двадцать. руке, чувствующей шершавую кожу юнги, очень тепло и приятно. — вообще ничего не понимаю. ни-че-гошеньки. — нравится тебе, говорю? я, — юнги сглатывает, — нравлюсь? чонгук смущенно закусывает губу и кивает. резко и почти незаметно. — такой милый, — на грани нижнего слухового порога безотчетно шепелявит парень, а глаза чонгука расширяются почти сразу, когда он было открывает рот, чтобы попросить мина не рассказывать никому. (если и будет насмехаться, то пускай только он один.) закрывает рот обратно. — ебена мать, — перебивает опомнившийся, повышая громкость до приемлемо-библиотечной, — как хорошо, что ты мне тоже. ну точнее, что я тебе, потому что ты мне, — юнги чешет затылок. — ай, в пизду, главное, что я понял. чонгук стоит, таращится на юнги, будто тот — новые такие ворота, и очень глупая улыбка так и просится на его губы. чон ей не отказывает. жмякает пальцами переплетенные чужие и довольно жмурится. пускай это и не было тем самым камнем преткновения, заставлявшим его корпеть сто часов в сутки, физику на практике ему гораздо проще понять — сила гравитационного притяжения между телами равна произведению гравитационной постоянной и масс двух объектов, делённому на квадрат расстояния между ними. и чем ближе они — тем сильнее тяга.